Ветвь оливы

— Да-а?

— Да. Если ты узнаешь ее поближе, то убедишься, что она довольно забавная дама. И не лишена идеализма. Хоть ей не всегда хватает силы его придерживаться и осуществлять. Остается порой только удерживать образ этакой черной вдовы, из страха, что если она не будет вызывать трепета, то ей, ее детям и всей стране придет конец.

— Трогательно, — заметил я.

— А главное — так оно и есть. Хоть и работает порой не так хорошо, как ей бы хотелось. Но кто из нас совершенен? У кого получается все задуманное?

— Хорошо бы, у Линна не получилось… Впрочем, задуманное и так в точности не получится, а все разрушить по дороге он еще сумеет… Значит, ты подсказал ей способ избежать кровопролития, как ей и хотелось, хотя без другого будет и не обойтись. Но это сила темная и неизвестная, странная и эпизодическая, вряд ли выражающая устремления значительной части населения, так что ее не жалко.

— Да, примерно так. И все получилось, они прекрасно всех отвлекли. И показали, что настроены именно на нападение. Насторожили и напугали. И еще продолжат пугать. Это затишье не вечно. Клинор не выдержит и начнет действовать. Он слишком много потратил сил и времени, чтобы начать все заново где-то еще, хоть, если мы всерьез его спугнем, может сильно затянуть время и заставить нас гоняться за ним по всему свету.

— Поэтому мы даем ему возможность снова проявить инициативу?

— Потому что момент, когда мы могли с ним справиться быстро, уже упущен. Из-за того, что память к нам вернулась слишком поздно. Теперь гоняться за ним, все равно что искать иголку в стоге сена. А пока у него есть шанс нанести ответный удар, он останется где-то рядом, где будет для нас доступен. Хотя есть у меня один план — как подстегнуть события и переместить их туда, где это будет более тихо и безболезненно… Но ему не хватает буквально одного штриха. Пока что. Чтобы он не стал слишком очевидным и менее действенным. Между прочим, — спросил он выжидающе, хоть тон его был небрежен, я почувствовал его заинтересованность. — Как ты себя чувствуешь? Вчера ты проявил, прямо скажем, гиперактивность. — В последних словах ощущался упрек. Наверняка ему хотелось, чтобы я проявил больше осмотрительности и был бы на что-то годен дольше одного дня, вместо того, чтобы сразу насмерть тратить все силы.

Я на минуту затруднился с ответом.

— Сейчас не очень, — признал я наконец, — но думаю, это ненадолго. В конце концов, ведь эта штука не только стимулятор, но и восстановитель.

— Особенно, если в это верить, — добавил он странным голосом. Мне показалось, что он забрасывает удочку.

— Верить? — я нахмурился. В руках невольно появилась дрожь. Я с усилием, стараясь не ударить сильно по столешнице, поставил на нее расписанный глазурью стакан, чтобы это не было так заметно. — Может быть, ты хочешь сказать, что на самом деле Изабелла ничего не сделала с «этой штукой», только сказала, что она не должна действовать как обычно?

— Да нет, — проговорил он мягко. — Сделала. Иначе никто не позволил бы тебе до нее дотронуться, Изабелла — в первую очередь. Она относится ко всему очень серьезно. Но вещь малоиспытанная. Единственный «хороший опыт» — твой. Просто все сильнодействующие средства опасны.

— Я это знаю!..

В дверь тихо постучал и заглянул Антуан. Вездесущий господин Пуаре пожаловал к нам снова. На этот раз, кажется, без кареты. И снова хотел видеть именно меня. Отец приподнял брови и выразил надежду, что это только рутинный визит. Но если будет что-нибудь еще, то на этот раз он хочет быть предупрежден заранее. Пусть и уверен в изначальной не злонамеренности наших союзников.

Я вернулся к себе, где и застал Пуаре сидевшим за моим столом и уже с бокалом вина.

— Приветствую… — получилось отрывисто и вряд ли так дружелюбно, как я хотел. Я все еще был довольно взвинчен и ничего не мог с этим поделать. Должно быть, просто оттого, что чувствовал себя преомерзительно и одновременно очень желал это исправить и протестовал против собственного желания, а также против нежелания, придумывая оправдания — и называя их всего лишь оправданиями. Непроходящая тряска бесила меня самого.

— Салют! — Теодор торжественно поднял бокал и посмотрел на меня оценивающе. — Если бы спросили мое мнение, сегодня ты выглядишь похуже, чем вчера.

— Скажешь, не было причин?! — Я сел в кресло и почти с ненавистью посмотрел на еще один бокал на столе. Пуаре сидел в обнимку с какими-то бумагами. Он их достал и приготовил, но пока не выпускал из рук.

— Я бы сказал, что надо было возвращаться в карете, — проницательно и назидательно сказал Пуаре. — Тебе пока вредно переутомляться.

— Спасибо, — вяло отозвался я. — А что сегодня? Куда придется ехать?

— Радуйся! Сегодня никуда не придется, я только должен тебе кое-что отдать, чтобы это всегда было у тебя под рукой.

— Любопытно, — сказал я с подозрением.

Он подал мне первым делом топорщащийся пергаментный конверт, запечатанный печатью королевы. Я сломал печать и вытряхнул на стол единственный находившийся там предмет. Это был довольно изящный золотой перстень. С рубином.

Неужели тот самый, из шкатулки? Или его двойник…

— И что это значит? — спросил я.

— Видимо, талисман, — пошутил Пуаре. — А вообще, я думал, что ты знаешь больше меня — почему и зачем это может тебе понадобиться. Это пропуск к ней, в любое время.

— О Боже, не пугай меня!..

— Иди ты к черту, — миролюбиво усмехнулся Теодор. — Ты прекрасно понимаешь, о чем речь.

Памятуя вчерашнее, насчет талисмана Пуаре тоже вряд ли ошибся.

— Значит, талисман, — кивнул я.

— Судя по всему, он тебе пригодится, капитан, — небрежно мимоходом заметил Пуаре и протянул мне свернутую в свиток бумагу с печатями.

— Почему ты меня так назвал?

— Разверни и увидишь. Королевская рота шеволежеров теперь твоя. Ты ею командуешь.

— Вот как. — Я взял бумагу, но не спешил ее разворачивать. — А куда дели Мержи?

Пуаре как-то неопределенно склонил голову набок и пожал одним, ближайшим к ней плечом.

— С ним-то все в порядке. Даже более чем… Только он решил оставить эту службу.

— Его к этому вынудили?

— Нет. Судя по всему, он женится.

— Женится? Ничего не слышал… на ком же?

— На герцогине де ла Гранж.

— Что-о?

Я уставился на Пуаре с недоверием.

— Да, ты прав, он славный парень, но это все же мезальянс! Она же герцогиня, как-никак. Несмотря на это, принц Генрих дал ему разрешение, а заодно и разрешение оставить службу. Мержи давно этого желал, а теперь…

— А теперь — особенно? Ему не нравится то, что происходит?

Пуаре снова пожал плечами.

— Спроси как-нибудь его самого при случае. Одно могу тебе сказать — это какая-то запутанная игра, но все счастливы, можешь мне поверить. Ты же знаешь, ему давно опротивела война. А теперь… не то, чтобы ему было противней чем всегда, он как-то почувствовал себя свободнее, вот и все. И воспользовался случаем.

— Потому что мы воюем с кем-то, с кем у нас нет ни счетов, ни каких-то давних связей. Что ж, может быть… И какой идиот решил, что мне все это нужно?.. — проворчал я под нос. Я говорил не о патенте, это был вздох в пространство, риторический, как вопрос о смысле жизни.

— Дорогой мой, кто же задает такие вопросы? — Пуаре с упреком хмыкнул.

— Я задаю, — решил я не отпираться, и не объяснять.

— Ну да. К этому я уже привык, — заявил Теодор. — Между прочим, поздравляю! За это стоит выпить.

— Ладно, черт с тобой, — вздохнул я, и мы выпили. — На похоронах тоже пьют.

— А ну тебя… говорить с тобой, даже чертыхаться устанешь. — Пуаре отчего-то, похоже, страшно веселился. Правда, вдруг перестал и тоже тяжко вздохнул, переменив тему — должно быть, вдохновленный мыслью о желании чертыхаться: — Недавно я тебе говаривал про распутных девок — их всегда резали, но чтоб так… — Не поднимая головы, я навострил уши. — Помнишь, как под Сен-Ури? Какая, однако, мерзость… — он допил бокал одним глотком и, покачав головой, враждебно уставился в сторону. — С тех пор, как тут эти беспорядки… еще хуже. Убивать-то люди всегда убивали и всякое такое, дело понятное… куда деться. Но тут всякое нехорошее старье поминается.