Буратино

   Сзади от костра раздался какой-то хрип. Я обернулся. Ивашко, пытаясь подняться, выпучив глаза, одновременно и одеваясь, и подхватывая вещи, и выставив вперёд свой нож, тыкал в мою сторону рукой и хрипел:

  -- Ты... ты... ты его убил!

   Точно. Убил. И буду убивать. Всех, кто собирается мною на торгу торговать. Кто надумает меня снова холопом сделать. Уничтожу. Одного -- уже...

   А насчёт Ивашко... Лучшая защита - нападение.

  -- Нет, Ивашко. Это ты его убил.

  -- А... Не... Я?

  -- Кто объявил, что я - княжич? А я ведь говорил: проболтаешься - смерть. Только не говорил - чья. Или скольких. Выпало - его. Может, мало?

   Я надвигался на Ивашко с дрючком в руках, направленном ему в лицо. Направленным мокрым, в какой-то слизи с волоконцами, концом. Здоровый мужик, он мог меня голыми руками разобрать на части, переломать руки и ноги, оторвать голову. Но у меня не было страха. Была внутренняя готовность самому убить и порвать. И уверенность в своей способности сделать это. В таких вот ситуациях это хорошо чувствуется.

  -- На колени. Нож брось.

   Ивашко рухнул. Немного постоял, глотая воздух. Потом отбросил нож в сторону.

  -- Последний раз спрашиваю: будешь мне служить точно как я велю?

  -- Так... как же... это...

  -- Скажи ясно и громко: буду служить тебе, господине, и из воли твоей не выйду.

  -- Буду. Эта... буду служить тебе, господине, и из воли твоей не выйду. Чем клясться-то?

   Вопрос как в кавээне... - неожиданный. Как я понимаю, в нынешней Святой Руси существует целая система клятвенного закрепления сказанного. Специфическая наука. Клятва включает в себя даже нормы уголовного и хозяйственного права. Клянутся душой своей и здоровьем, на библии и на сабле, детьми и имуществом, честью и муками при нарушении. Кто клянётся, как, при каких внешних аксессуарах, положении рук и пр. А я всего этого не знаю. Бэкграунд по проблеме -- нулевой. Что ж, обратимся к первоисточнику, одному из:

  -- И сказал Иисус: не клянитесь. И пусть будет "да" ваше - да, а "нет" ваше - нет. Скажи "да".

  -- Как это, это... Да.

  -- А теперь запомни. Это прямая клятва Иисусова. Крепче всего остального. Крепче клятвы хоть в церкви, хоть в собрании, хоть под топором. Её ничем перебить нельзя. Ни на крови, ни на оружии, ни на святынях. Ни на этом свете, ни на том. Это слова сына божьего. Бог - не фраер, бог все видит. Все клятвы слышит. Но сына его клятва - прямо ему в уши. Как колокольчик прозвенел. Понял? Тогда подкинь хворосту, спать ложится уже поздно. Давай перекусим и дальше двинемся.

  -- А... с... этим... чего?

   Я запалил от углей ветку и пошёл к убитому. Покойника надо: ободрать, обмыть, отпеть и похоронить. Стандартная здесь технологическая цепочка. Мда... Зрелище аппетита не прибавляет. Мягко говоря. Разве что... Что-то ему рубаху на животе оттопыривает. Сдёрнул опояску, под рубахой нашёлся верхний Марьяшин платок, в который были завёрнуты её серебряный крестик и золотые серёжки. Вчера вечером она их у меня выпросила. В благодарность за мгновения яркого наслаждения... Вот и поносила прикрасы. Аж целый вечерочек. Самого Степко киса и крестик. Что я и прибрал. В кисе было немного серебра и кусок бересты. Пришлось вернуться к костру, чтобы прочитать. Ивашко как-то... сомнамбулически пытался составить завтрак. Пока я разглядывал каракули на бересте, вдруг выдал:

  -- Здорово ты меня. Мне теперь никуда. Душегубство. В Сновянку... сразу или убьют, или в поруб. И замучают. Так и так староста подворье моё заберёт. Мне теперь только по Руси бегать.

  -- О чем речь? Не пойму я.

   Излагал Ивашко сбивчиво и коряво. В резком отличным от своих ветеранских рассказов стиле. Смысл такой. Отец Ивашки, по прозванию Кут, построил своё подворье в углу Сновянского городища. Потому и прозвище такое получил. Когда народ в городище умножился, место это оказалось по нескольким причинам, весьма привлекательным. Местный богатей, от же староста, очень на это подворье глаз положил. Тут со службы вернулся Ивашко. Вышел у главы местной администрации пролёт.

   Однако место в селении ограничено - выбора нет, а хочется очень. Почти дожал он. Ивашко почти решился отцов дом продать. Но тут власть переменилась - Ивашко съездил в Чернигов, где уже был Свояк. Пришлось старосте несколько осадить прыть свою. Ивашко был ему должен. И - не мало. Но взять его в закупы - не получалось. Отобрать подворье - тоже. Но долг висел. Вот и в этот вояж Ивашко отправился в отработку долга.

   А теперь, после убийства мною сына старосты он, безусловно объявляемый соучастником, вернуться домой не мог - изведут. Так и так перейдёт его подворье старосте.

   "Родительский дом - начало начал"...

   При всем моем уважении к сыновним и прочим чувствам, слушать этот лепет с нытьём пополам у меня желания не было. Я сунул Ивашке бересту, вынутую из кисы покойного.

  -- Грамотный? Читай.

   Там было накарябано: "СимИвашкобудевинолюбепомозипреставится". Ивашко долго вглядывался в пляшущие при свете костра буквы, шевелил губами. Потом поднял на меня меня глаза.

  -- Так как же... Так он, выходит, сам...

  -- Как он и как ты с ним - дела ваши. Не мои. Моё дело - чтобы мои люди были живы и здоровы. Ты - мой. Поэтому убийца твой, или гонец смерти твоей - мёртвый лежит. А бересту эту ты читаешь. А не тот, который тебе "помози преставится" сделает.

  -- Господине... Да я... Да за тебя...

  -- Тихо Ивашко. Клятву ты сказал. Не умножай. Сущностей. Покойника закопать надо. А людям скажем - в лесу на сук упал. Прямо глазом попал. Насмерть. Что есть полная правда. А что сук я в руках держал - говорить не надо. Иди яму копай.

   В ближайшую зиму Изяслав Давидович - Изя Черниговский снова пришёл с половцами на Русь. Половцев было много и шли они разными путями и разными отрядами. Один из таких отрядов взяли Сновянку. Я попал туда вскоре после половцев. По полностью сожжённому городищу бродило несколько полусумасшедших старух и десяток волков. Обожравшиеся на мертвечине звери с торчащими животами нехотя уходили даже и от оружных людей. Староста и его семья, равно как и все остальные жители были либо порублены, либо угнаны в полон. Двор Кута был сожжён и никому более не нужен.

Глава 32

   Берём лопату снегоуборочную. С фанерной рабочей частью. Выкидываем все металлические детали. Фанеру заменяем на доску типа сороковки, раза в четыре по площади меньше. Называем это "лопата древнерусская типовая" и идём в лес копать могилу. Кто не понял - еще проще. Яму два на один на два копать доской в лесу среди корней.

   Сколько раз мне попадалось в разных историях про попаданцев, как главный герой покрошит там каких-то нехороших и идет дальше. А прибрать за собой? Я не говорю про то, что каждый мертвец - куча грязи. Большей частью жидкой. Но оставлять непогребенного покойника... да тебя же местные только за это... так вразумят. Или надо их тоже... Или покойника в реку. Не с первого, так с третьего раза, эпидемия ниже по течению - гарантирована. Здесь же из рек воду пьют. Прямо - без кипячения.

   Бой Куликовский был меньше светового дня. А потом все живые три дня хоронили покойников. Только своих, только людей. На татар и лошадей сил не хватило. Потому и только три дня - потом дышать уже нечем было. А копать могилы - вот такой доской. Хоть там и чернозём - не корни древесные. Железная каёмка на кромке лопаты, как алюминиевая - на снегоуборочной, уже роскошь.

   Пока Ивашко за деревьями ножом корни резал да деревяшкой этой вкапывался, я куль из рогожки сотворил и Степко голову обернул. Чтобы не расплескалось - полянка от дороги не далеко. Могут и другие... путешественники появится. Не надо свинячить в общественном месте. Воз посмотрел. Кое-что на свой перегрузил - чтоб в дальнейшем равномернее нагрузка была. А какое оно "дальнейшее"? Пришлось у Ивашки спрашивать.