Евангелие от рыжего кота

«Утром скандал будет!» — подумал Хутин и потащил незнакомца в своё купе, чтобы его допросить. Миниатюрный Веельзевул семенил сзади, а Вовка шагал за ним, удивляясь метаморфозам, произошедшим в его отсутствие. Когда зашли в купе, незнакомца свалили вниз и поставили на него ноги. Возвратившийся Гаагтунгр, увидев незнакомца, саданул его пару раз ногой, но тот, вырубленный Вовкой, ничем не мог ему ответить.

Когда незнакомец пришёл в себя, пинаемый тремя садистами, Хутин его спросил: — Как тебя звать.

— Хасан аль-Каин, — сообщил незнакомец, посматривая снизу на четыре головы, склонившиеся над ним.

— Ты ищешь рубин? — спросил Хутин и Хасан, после маленькой паузы, кивнул головой.

— Я же тебе говорил, что его у нас нет, — сказал Хутин, наблюдая за его реакцией. Хасан молчал, бросая горящие взгляды на всех.

— Ты зачем мальца схватил, — уже примирительно спросил Хутин, взглянув на Вовку, свисающего с верхней полки.

— Он что-то знает, — сказал Хасан на ломанном русском, бросив взгляд на Вовку.

— Ничего он не знает, — стараясь быть убедительным, произнёс Хутин, а Гаагтунгр с удовольствием ударил сапогом по животу Хасана. Тот согнулся, но не замедлил спросить: — Зачем тогда он вам нужен?

— Я хочу его усыновить, — слегка приврал Хутин, а Вовка так засветился лицом, что Хасан долго смотрел на него немигающим взглядом. В дверь постучали и Хутин открыл. На пороге стояла проводница и начальник поезда.

— Что у вас происходит? — спросило должностное лицо в железнодорожной форме, поглядывая на дыру в стенке купе.

— Это сделал вот этот товарищ, — сказал Хутин, показывая под ноги, а Гаагтунгр снова саданул Хасана ногой. Начальник поезда немного растерялся, а Хутин добавил:

— Этот бандит бушевал в ресторане, и пришлось его утихомирить.

На Тихорецкой в вагон ввалились несколько милиционеров, которым Хутин воодушевлённо врал, описывая Хасана, как бандита с большой дороги. Пришедшая в себя официантка из вагона-ресторана сразу опознала Хасана и снова грохнулась в обморок. В складках одежды Хасана нашли саблю, что не оставляло ему никаких надежд на освобождение. Его вывели из вагона, поблагодарив Хутина за мужество, а пассажиры целый день заглядывали в купе через дырку, сделанную кулаком Гаагтунгра. Дальнейший их путь прошёл без приключений, только Вовку пичкали всякими сладостями из-за того, чтобы заглянуть в купе и увидеть настоящих мужчин, задержавших опасного преступника. Гаагтунгр и Хутин в старой форме НКВДешников, вызывали невольный страх и уважение, а щуплый Веельзевул со своей страшной мордой, походил на урода. Он всё время пытался поменяться телами с Хутиным, но тот говорил, что не время, так как их видели много народа. Веельзевул терпел до ночи, а когда поезд, в три часа ночи, остановился в Саратове, то вышел в тамбур, где стоял какой-то юноша.

— Продашь душу? — спросил Веельзевул у юноши со значком комсомольца и тот бодро ответил: — С удовольствием! — полагая, что дядя шутит. Веельзевул дал удивлённому комсомольцу пятёрку и вытащил душу. Тот, как зомби прошёл в вагон и лёг на не застеленную верхнюю полку, на которой пролежал, как труп, до самой Перми.

Данное развлечение так понравилось Веельзевулу, что вскоре вагон стал совсем молчаливым: большинство пассажиров лежали по каютам, вперив взгляд в верхнюю полку и пугая проводницу, которая бесполезно носила чай, который никто не хотел пить. Только пассажиры купе, задержавшие преступника, радовали её – они не скупились, расплачиваясь пятёрками, а сдачи не требовали. Она не огорчилась, когда на вторые сутки, во втором часу ночи, после посадки в Набережных Челнах, к ней в служебное купе припёрся огромный Гаагтунгр. На его грубые заигрывания она слабо сопротивлялась, проговаривая: «Не нужно, не нужно, я замужем», — что совсем не остановило Гаагтунгра, так как рушить семейные устои – его любимое занятие.

Проводница сняла с Гаагтунгра форменную фуражку с красным околышем и увидела его рога, но они её не испугали, а раззадорили, отчего они, вместе и интенсивно, разрушали семейные устои – удары, разносившиеся по всему вагону, не совпадали с ритмом колёс, внося некоторый диссонанс в музыку железных дорог, которую дополняли неистовые крики проводницы.

Когда, на вторые сутки, поезд подъезжал к Перми, то лейтенанту милиции Анчабадзе в Адлере позвонил эксперт из Краснодара: — Лейтенант, какого чёрта ты прислал на экспертизу листья в конверте?

— Видимо, кто-то пошутил, — растерянно произнёс лейтенант Анчабадзе, а в ответ услышал голос рассердившегося эксперта: — Мы тут делом занимаемся, а они шутят … — и бросил трубку.

В Тихорецке объявили всесоюзный розыск – Хасан аль-Каин, запертый в камере, сбежал из неё, не повредив ни одного замка.

На вокзале в Перми Хутин взял такси и поехал с Вовкой в город Очер к его деду, оставив Гаагтунгра и Веельзевула на их собственное временное усмотрение. Таксист, оглянувшись на Вовку и Хутина, спросил:

— Денег хватит?

— Туда и обратно, — как само собой разумеющееся, сказал Хутин, развалившись сзади. Таксист понял, что клиент денежный и все сто километров рассказывал анекдоты.

Репликация пятая. Вовка

— Верка, курва, нам свое дитя подбросила, кукушка чертова, — орал старик, не стесняясь постороннего человека в форме сотрудника НКВД довоенного образца. Его седые волосы, давно не стриженные, торчали во все стороны, точно у сердитого ежа. Такая же седая старушка стояла у окна, не смея перечить старику. Её мозолистые руки, сложенные накрест внизу живота, словно охраняли её от ярости мужа, направленной на непутёвую дочь, а обрушившуюся на неё.

Хутин, одной рукой обняв Вовку за плечи, смотрел на мерзкого старика и с удовольствием свернул бы ему шею, если бы не репликации, которые могут изменить будущее, в том числе и его с Вовкой. Внук относился к речам своего деда совсем спокойно, так как давно знал, что никому в этом мире не нужен.

— Михаил Илларионович, — обратился Хутин к деду Вовки, наперёд зная, что тот отдаст своего внука в интернат. Если быть честным, то винить старого большевика в черствости не следует, так как на пенсию, выделенную ему советской властью, дед Михаил мог прокормить только кошку, а не отрока, ходившего в школу.

— Михаил Илларионович, — повторил Хутин, стараясь выбрать нужную и убедительную интонацию в голосе, — я вам могу посоветовать обратиться к вашему родственнику, Владимиру Спиридоновичу Хутину. Насколько я знаю, он с удовольствием усыновит вашего внука и избавит вас от проблем.

— Кто ты такой, чтобы указывать красному командиру! — загоношился Михаил Илларионович и Хутин понял, что в этот вечер убедить старика ему не удастся. Не слушая дальше его речи, Хутин присел перед Вовкой и проникновенно произнёс:

— Я вынужден оставить тебя на время, пока я съезжу в Ленинград. Ты мне веришь?

Вовка кивнул головой, но Хутин, заглянув в его серые глаза, увидел там отчаяние и серую тоску. Хутин отвернулся и пошёл к двери, а ему вслед неслись колючие слова:

— Ты куда намылился, контра белогвардейская, я, таких тварей, как ты в восемнадцатом году…

Хутин уже не слышал, чем занимался боевой дед Вовки в годы революции, а вышел на улицу к таксисту, который немного нервничал, так как клиент с ним ещё не расплатился.

— Гони в Пермь, — сказал Хутин, садясь сзади, и всю дорогу молчал. Водитель такси не отважился снова сыпать анекдотами, так как клиент, отчего-то, выглядел хмурым. Хутин щедро расплатился с таксистом возле вокзала, злорадно представляя, как тот обнаружит в кармане опавшие листья. Он отправился в кассу, чтобы купить билет и сразу же выехать в Ленинград, намереваясь поговорить со своей приемной мамой, которая стала настоящей мамой, похороненной в будущем 1999 году.

Уже стемнело. Хутин двигался вдоль длинного вокзала, когда у закрытого входа в зал ожидания его поймали два типа и припёрли к стенке.