Вся власть советам!

— Да, — сказал тихо Деникин, — приходилось читать «Тараса Бульбу». Но что-то русское в Малороссии все же осталось?

— Осталось, — ответил я, — вера православная осталась, хоть и гонимая она там была. Создавали верующие «православные братства», стояла непоколебимо, как скала, под натиском униатов Киевско-Печерская лавра с мощами святых старцев.

Я перевел дух.

— В результате всех этих пертурбаций в середине семнадцатого века государь Алексей Михайлович присоединил к Московскому царству территории, населенные прорусски настроенным простонародьем и пропольски настроенной старшиной. Все помнят, сколько потом раз эта старшина изменяла России и при Алексее Михайловиче, и при Петре Алексеевиче, и при последующих государях и государынях вплоть до Екатерины Великой, которая просто-напросто разогнала этот гадючник.

Фрунзе огладил бороду и хитро оглядел присутствующих.

— Так по-вашему, Вячеслав Николаевич, получается, что Маркс был прав. Простой народ правильно понимал суть вопроса, а его классовый антагонист нет. Как говорится, легче верблюду пройти через игольное ушко, чем богатому в рай.

— И вовсе нет, Михаил Васильевич, — ответил я, — классовый вопрос тут лежит как бы перпендикулярно ходу истории. Суть в том, что власть польского короля была по факту оккупационной. Ну, не чувствовали поляки своей общности с православным населением, и все тут. И поэтому в помощники себе подбирали таких же отщепенцев, которые более бы зависели от милостей польского короля и магнатов, чем от мнения своих же земляков. Или просто отдавали свои владения на откуп евреям-арендаторам, по совместительству — корчмарям. Те были чуждыми местным и по вере, и по тому, что называется в наше время менталитетом. Еще раз вспомню того же Гоголя. «На расстоянии трех миль во все стороны не оставалось ни одной избы в порядке: все валилось и дряхлело, все пораспивалось, и осталась одна бедность да лохмотья; как после пожару или чумы, выветрился весь край. И если бы десять лет еще пожил там Янкель, то он, вероятно, выветрил бы и всё воеводство». Так вот, о внутренней сущности малоросса я уже вам говорил. Это малороссийское себялюбие и эгоизм, в наше время называемые «хатоскрайностью», дают благоприятную почву для проявления возможного предательства. И после Переяславской Рады эти люди никуда не делись, продолжая управлять гетманщиной, как я уже говорил, до тех самых времен, пока старшина не была разогнана, а все способные приносить государству пользу не были перечислены в российское служилое сословие — дворянство, мелкопоместное и не очень.

Я пристально посмотрел на Фрунзе.

— Прошу обратить внимание, Михаил Васильевич, — служилое сословие в России будет востребовано всегда, при любом правителе и любом социальном строе. Пока есть государство, этому государству необходимы люди, которые были бы готовы ему служить не за страх, а за совесть, и за свою службу рассчитывать на какие-то привилегии и льготы. Конечно, это полное безобразие, когда из почти двух миллионов дворян мужеского пола служили государю и отечеству всего около ста тысяч. Но этот вопрос надо задавать не тем офицерам и чиновникам, которые честно тянули свою лямку, а старшему брату, отцу, деду и отчасти прадеду присутствующего здесь Михаила Александровича. Чистить надо было авгиевы конюшни аристократии и дворянства регулярно, ссылая бездельников и дармоедов: кого в дальнюю Европу, город Лондон, кого в дальнюю Азию, город Петропавловск-Камчатский. Петровская табель о рангах исправно поставляла дворянству свежую кровь в лице способных людей. Вот сидящий здесь Антон Иванович, а точнее его отец, тому наглядный пример. А, простите за грубое сравнение, если социальный организм кушает, то он должен и гадить тем, что для пищеварения оказалось непригодно. Если нет выброса дерьма, то происходит самоотравление и гибель. Вспомните хотя бы историю с распутинщиной. Конечно, вокруг это прелюбопытного субъекта наворочено множество небылиц, но факт остается фактом — с пристрастия последнего русского императора, а точнее, его супруги к разного рода шарлатанам и ясновидцам и началось падение династии. Вот если бы вы, уважаемый Михаил Александрович, и ваши ближайшие родственники выполняли свои царские обязанности как следует, как, например, ваш великий предок, государь Петр Алексеевич, то мы бы с вами сейчас, возможно, и не разговаривали, ибо не было бы причин для нашего появления здесь.

Фрунзе утвердительно кивнул, а Михаил Александрович смущенно огладил рыжеватую бородку, как бы признавая свою личную вину за то, что дела в дворянстве оказались так запущенны, и я продолжил:

— Но теперь давайте вернемся к нашим баранам, пардон, малороссам. После того как старшина превратилась в обычное служилое дворянство, а самые неуемные, типа гетманов Мазепы и Калнышевского, изгнаны или загремели за решетку, жизнь в Малороссии наладилась. Из среды малороссов вышло немало славных людей, достойных слуг нашего государства, проявивших себя и на военной стезе, и на гражданской службе. Вспомните математика Остроградского, генерала Котляревского, писателя Гоголя, канцлера Безбородко. Империя Российская щедро извлекала из образованного слоя малороссов и расселяла в разные концы способных и талантливых людей в качестве министров и чиновников, генералов и офицеров, художников, артистов, инженеров, ученых, философов. Выучившись и сделав карьеру, эти люди потом селились в Петербурге, Москве, Казани, Владикавказе, Ташкенте, Владивостоке и Мукдене и редко возвращались в Малороссию. В науке этот процесс называется маргинализацией. Появилось целое поколение старосветских помещиков, хорошо описанное Николаем Васильевичем Гоголем. Из среды маргиналов и вырос слой «щирых» украинских интеллигентов, которые мечтали отделиться от России и тут же присосаться к новому хозяину. Помните, как Гоголь говорил про желтый чобот польского магната? Отсюда и новая мазеповщина. Те люди, которые сейчас верещат о самостийности в Киеве, просто надеются, что тридцать сребреников — это совсем не иудины деньги, а неплохой начальный капитал. На настоящий момент дела у малороссов зашли довольно далеко, но еще есть возможность их поправить.

— И как вы предлагаете поправить эти дела? — с любопытством спросил генерал Марков.

— А так же, как и по остальной России, — пожав плечами, ответил я. — За тем туда и едем. Кто на нас пойдет с оружием — уничтожим, кто не захочет отказаться от самостийщины — отправим куда подальше. Например, в Австро-Венгрию — там их духовная родина, там они пусть и строят свою «незалэжность». Если, конечно, поляки и немцы с венграми им это позволят. Ну, а прочим доступно объясним, что малороссы — просто часть огромной и славной общности — русского народа. Ведь вы, уважаемый Филипп Кузьмич, — обратился я к внимательно слушавшему Миронову, — не будете говорить, что казаки — это особая нация, а не часть русского народа?

— Не буду, — улыбнувшись, сказал войсковой старшина, — хотя и у нас на Дону есть разные малохольные, которые говорят об этом. Так умишком грабленных везде хватает…

— Вот видите, — сказал я, — в общем, надо лечить Малороссию, и чем быстрее, тем лучше. Иначе она снова станет одновременно и Руиной, и Диким полем.

— Да-с, господа-товарищи, — протянул генерал Марков, — история сия тянется чуть ли не от Адама и Евы. В одном вы правы, Вячеслав Николаевич, за тем и едем, чтоб не допустить этой самой Руины.

В руках генерала появилась серебряная фляга.

— Давайте выпьем за любимую всеми нами Россию-матушку, пусть и советскую, но единую и неделимую. С Богом!

22 (9) ноября 1917 года. Вечер.

Петроград. Суворовский, дом 48.

Капитан Александр Васильевич Тамбовцев.

За нашими суровыми буднями мы как-то подзабыли о простых человеческих чувствах. А от них никуда не деться. И сегодня с утра появился повод гульнуть.

В общем, пришла ко мне в кабинет наша красавица, Иришка и, потупив глазки, сказала: