Вся власть советам!

Я тоже никогда не разделял завиральных идей Троцкого и очень рад, что последователей этого «иудушки» из рядов нашей партии вычищают решительно и бесповоротно.

А самое главное — это то, что сказал мне на прощание товарищ Сталин. Он задумчиво разглядывал меня, словно решая — справлюсь ли я с порученным партийным заданием, а потом вздохнул и сказал:

— Товарищ Молотов, что бы там ни случилось, вы должны помнить лишь одно: Мурманск, да и весь Русский Север должен быть советским. Любой ценой. Вы даже представить себе не можете — какие богатства скрываются в его недрах. Поставить их на службу Советской России — вот наша задача!

Похоже, что товарищ Сталин посвящен во что-то, пока не известное мне. Видно, как тяжело нести ему этот груз в тот момент, когда даже товарищ Ленин предпочел ограничиться одной лишь теоретической работой, хотя и ее тоже хватает. Но как бы то ни было приказ партии для меня закон, и если надо, то я выполню его любой ценой.

Ага, вот мы и пришли, мурманский совдеп. Хлопнула дверь, две коренастые тени в полном вооружении встали за моей спиной. Сизый дым от самокруток в воздухе, хоть топор вешай. Стихнувшие сразу разговоры. Немая сцена, прямо как в «Ревизоре» у Гоголя. Ага, сподобился — прочитал. Крайне актуально, знаете ли, в наши смутные времена. Хлестаков — это не фамилия, Хлестаков — это, можно сказать, теперь для многих профессия.

— Здравствуйте, товарищи! — сказал я, внимательно оглядывая присутствующих. — Кто из вас будет председатель Мурманского Совета Тимофей Дмитриевич Аверченко?

19 (6) ноября 1917 года. Полдень.

Псковская железная дорога. Неподалеку от Луги. Штабной вагон первого эшелона механизированной бригады Красной гвардии.

Полковник ГРУ Бережной Вячеслав Николаевич.

Стучат колеса, гремят сцепки, отчаянно кричит паровоз на поворотах, предупреждая путников, переходящих через пути, о своем появлении. Поля и леса за окнами вагона покрыты первым снегом. В штабном вагоне компания, сюрреалистическая для нашей прошлой реальности.

Представьте себе сидящих рядом и мирно беседующих участников той нашей, здесь не состоявшейся Гражданской войны. С красной стороны присутствуют всем известный главком Фрунзе и войсковой старшина Миронов, в нашем прошлом создатель 2-й Конной армии, впоследствии убитый по приказу Троцкого. Хороший командир, грамотный, выдержанный, любимый подчиненными. Таких надо беречь, тем более что сам Троцкий уже почти месяц как служит кормовой базой могильным червям. Белую сторону представляют младший брат последнего царя генерал Михаил Романов, генералы Деникин и Марков, а также контр-адмирал Пилкин. Ну и я, как вишенка на торте. Хорошая компания, характерная, одним словом.

Настроение у всех немного пасмурное. Все же едем на войну, причем на войну с теми, кого совсем недавно было принято называть «своими». Кровавое безумие, случившееся в нашей истории, еще не охватило Россию, но уже тлеют его первые угольки. А наши заклятые закордонные друзья всеми силами стремятся их раздуть. Сейчас мы, как пожарные, едем заливать тлеющее, чтобы потом не пришлось тушить всероссийский пожар. Господа генералы повесили головы, о чем-то думают. Хотя чего тут думать, если не дадим расколоть страну на белых и красных, тогда и с остальными проблемами, скорее всего, справимся еще до весеннего сева.

— Вячеслав Николаевич, — вдруг неожиданно поднял голову генерал Деникин, — а скажите мне вот что: с чего это вдруг хохлам против матушки России бунтовать вздумалось? Ведь жили же получше многих на своих черноземах, а тут такая незадача. Что там на эту тему в ваши времена говорили? Ведь, как я понимаю, и через сто лет болезнь была совершенно не изжита.

Остальные присутствующие тут же зашевелились и навострили уши. Намечалась очередная политинформация, подкрепленная сведениями из будущего. Тут бы толкового замполита с хорошо подвешенным языком, но где ж его взять-то… Ничего, мы и сами с усами, как-никак академии заканчивали.

— Антон Иванович, — сказал я, — вам как лучше объяснить — по-простому или по-научному? Если по-простому, то ясновельможное украинское панство и интеллигенция просто зажрались за времена тихой и спокойной жизни в составе Российской империи. Поскольку, как правильно вы изволили заметить, черноземы имеют место быть, а от набегов татар, янычар и всяких ляхов с уграми их уже двести пятьдесят лет оберегал стоящий на рубежах русский солдат с ружьем. Вот и взбрыкнуло ретивое, особенно у интеллигентов. Да, мол, никто нам не нужен, мы и сами с усами, «Украина понад усе», и все такое. Понимаете?

— Понимаем и всемерно соглашаемся с вами, — кивнул Антон Иванович Деникин, — только ведь эта, как вы изволили выразиться, «зажратость» — она ведь тоже не причина, а всего лишь следствие. Мы-то люди грамотные, понимаем. Вон, в Воронежской, Курской, Саратовской губерниях мужики тоже на черноземах живут и тоже в безопасности от набегов. И ничего, не зажрались. Расскажите-ка, что там на эту тему наука через сто лет думает. А-то как бы у нас не получилось, как у того доктора, который сифилис йодом лечил, а триппер керосином. Рассказывайте, рассказывайте.

Я вздохнул.

— Ну, во-первых, надо начать с того, что нынешние малороссы к полянам времен Владимира Мономаха не имеют ровно никакого отношения. Они пришлые из Полесья на эти земли, которые опустели во время круговерти Батыева нашествия.

— А куда же подевались те самые поляне? Неужели Батый их всех… — недоверчиво спросил генерал Марков, проводя ребром ладони по горлу.

— Отнюдь нет, Сергей Леонидович, — ответил я, — резня была, конечно, и в рабство людей уводили. Но только вот Батый пришел и ушел назад в степи свои, а вместо князей киевских, черниговских и прочих расплодились разные тати, и начался хаос. Как это точно было, история знает плохо. Только в это время начинают резко прирастать народом Владимир, Суздаль, Кострома, Ярославль, Нижний Новгород, Тверь… То есть то, что мы сейчас называем Великороссией. Причем прирастать именно славянским, а не местным финно-угорским населением. Хотя и оно там присутствовало. А в Киеве в это время было восемнадцать домов, татарский ям и двести человек населения. Послы папские, проезжая через то место, где когда-то стоял огромный город, видели какие-то землянки, в которых жили люди. Потом Малороссию захватили литвины, потом поляки, установив какой-никакой порядок, и вот тогда на малоросских жирных черноземах и начали селиться выползшие из болот полещуки да переселенцы-холопы из Польши.

— Ну, об этом мы более-менее знаем — в Академии Генштаба историю учили, — кивнул Марков. — Но ведь все это было давно, почти восемьсот лет тому как. Неужели, как говорят ваши головорезы, за это время все не могло хоть как-то устаканиться?

— Ну, Сергей Леонидович, — протянул я, — добавьте к той истории еще триста лет под Речью Посполитой. Ведь польско-литовское иго было куда страшнее татарского. Баскак собирал ясак, но в душу к народу не лез. А тут иноверные паны с жиру бесились так, что мама не горюй. И церкви жгли, и священников убивали, и насильно в католичество перекрещивали. Да и русские, потомки князей, тоже в католичество подались. Вспомните гетмана Вишневецкого — «кровавого Ярему», который кровью залил Малороссию во времена Богдана Хмельницкого. Так с детства он православным был. А потом папистом стал. Даже мать его родная прокляла. Все, что людям тамошним перенести пришлось, даром не прошло. Вот и получился народный типаж малоросса такой, какой он есть — хитрый и себе на уме, готовый поддержать любую власть, лишь бы его самого не трогали. Про верхушку же малороссийского общества хорошо написал Николай Гоголь.

И я процитировал по памяти:

— «Знаю, подло завелось теперь на земле нашей; думают только, чтобы при них были хлебные стоги, скирды да конные табуны их, да были бы целы в погребах запечатанные меды их. Перенимают черт знает какие бусурманские обычаи; гнушаются языком своим; свой с своим не хочет говорить; свой своего продает, как продают бездушную тварь на торговом рынке. Милость чужого короля, да и не короля, а поскудная милость польского магната, который желтым чоботом своим бьет их в морду, дороже для них всякого братства».