Loveц

Павел продолжал выжидающе смотреть на Богдана:

– И ты думаешь, что сообщил мне новость?

– У моих родителей тоже глаза одинаковые, похожие на ваши, только стальные. А у Вас бурые какие-то или зелёные, не пойму.

– И что?

– Есть ещё один человек с такими же глазами. Вы вообще с ним…

– Знаю. Наслышан. Есть и другие.

– Но они из другой игры.

– Из другого мира.

– Я не знаю.

– Что ты говорил Анне?

-Я ей только диски с фильмами носил. Вначале думал, есть риск, и она уйдет не туда, как уже бывало с другими. Но я просто не знал, что вы с ней однажды встречались.

– То есть?

– Она видела Вас. Ваше отражение в стекле витрины.

– И дважды прорвалась.

– Мыло? Это уже второй раз? А первый как?

– Не важно. Скажи, тебе не было всё это время противно просто использовать людей?

– Вначале я не совсем отдавал себе отчёт. Игра казалась увлекательной. К тому же вы с Анной…

– Я не о нас.

– А. Вы об этом английском актёре? Но он сам здесь ни при чём. Только его искусство. Это великолепное исполнение ролей.

– В том числе в твоём спектакле? Без собственного ведома? В качестве приманки? Это по меньшей мере непорядочно.

– Но он не из нашей игры.

– Тем более. К тому же откуда ты знаешь, к чему приведёт вся эта затея?

– Он не приманка. Это скорее некий ориентир. Как зовущая песня, как символ, как… Что?

Павел смеялся:

– Меня веселит твоя детская попытка объяснить свой поступок. Ты вовлёк человека. Очень мощного. И с этим придётся считаться.

– Значит это тоже закономерно. И есть какая-то связь, которую мы ещё не уловили.

– Рад, что ты понял. Каждое действие требует ответственности, так как имеет продолжение не зависимо от нашего желания.

– Год назад это могло бы меня испугать.

– Что?

-Мы можем оказывать влияние на людей, даже не подозревая об их существовании, а они в свою очередь на нас.

– Фрактал обратим. Ты сам говорил об этом.

– Жаль.

– Что жаль?

– Вы с Анной. Это будет уже другой человек. И будет ли он счастлив там, наверху?

– Счастье всего лишь функция. К тому же периодическая.

– И её нельзя изменить.

-Изменить можно всегда. Ибо нет ничего неизменного. Вещи, такие, какими ты видишь их в данный момент, как впрочем и мои слова, которые ты слышишь, миг назад и миг вперёд – уже иные.

– Ага. А мысль, изречённая – есть ложь. Дурацкий парадокс, который разбивается элементарным доказательством из теории множеств.

– На твоём уровне.

-Да. Но игра идёт тоже на моём уровне.

– Остаётся несколько часов.

– Успеем.

–Да.

Богдан очень хорошо смотрелся в классической тройке с белой рубашкой и галстуком. А печаль придавала ему оттенок романтичности – Соня должна заметить и оценить. Павел также приготовил свой френч, пылившийся в шкафу с Рождества.

– Вам идёт. Очень. Жаль она не увидит.

Из открытого окна со двора доносились переругивания ворон, столь не свойственные середине июня. Ронхул, или как там его на самом деле, дремал на подоконнике и вдруг вскочил, вздыбил спину и зашипел. Во двор въезжали какие-то важные машины.

– Всё? – тихо спросил Богдан.

Павел не ответил. Он подошёл к двери в ванную комнату, взялся за ручку, повернул её, слегка потянул на себя, послышался мерный стук водяных капель. Заметив женщину, стоявшую у зеркала, Павел замер на пороге. Он знал, какое отражение увидит она, если он подойдёт. Одно отражение. И резко захлопнул дверь.

– Не всё – спокойно произнёс он.

– Нет! – заорал Богдан – Вы закрыли портал!

– Есть и другие. В обход, так в обход.

– Что? Что Вы собираетесь делать? За Вами…

– Пойти на твой выпускной. Ты ведь хотел? Не портить же тебе праздник.

– Не ценой жизни!

– Вообще бесплатно. Мы уйдём через твою квартиру, «совсем не так, как бы тебе хотелось». Там ведь сейчас пусто. Даже кота нет. Веди!

Павел настроил сканер и, вцепившись в него как в стилет, ухватил одуревшего Богдана за локоть, и они рванули в серый забрезживший проём в виде готической арки, неоштукатуренной с торчащей по углам дранкой.

– Извините, папа не поставил дверь.

– Слава Богу, меньше преград.

– Тут осторожно, ремонт незакончен. Он никогда не бывал закончен, и длится всю мою жизнь.

– А ты думал легко жить между мирами?

– Что? Понял. Вы думаете, папа? А мама?

– Не болтай много, а то не увидишь ни папу, ни маму.

Они очень торопились. Выпускной вечер должен был давно начаться, правда официальная часть их нисколько не интересовала. У них вообще были другие заботы.

– Но, если вы встретитесь там, в лицее, всё пойдёт не так. Не известно, как. Вы уверены, что сможете…

– Боишься потерять очки?

– Мне плевать на очки. Стало плевать. Они, похоже, не имеют значения. А Вы. Вы не такой, как остальные, которые до Вас…

– Поэтому ты и просил помочь?

– Если честно, я не сразу въехал. Думал, будет прикольно.

– Загнать гейма его же собственными руками? Дитя, если бы ты, кроме английского, учил русский, мог бы заметить одну особенность. Это в английском слова «игра» и «дичь» – омонимы, а в русском есть однокоренное «дикий» – то есть неприручённый, неподчиняющийся.

– И что Вы намерены делать?

– Ты сам предложил – в обход, через уровни.

– То есть?

– Сиганём через флажки и уведём в конце концов всю стаю.

– Вам придётся взлететь.

– Лишь бы ты не оказался слишком тяжёл?

– Я похудел.

Во дворе лицея и в вестибюле было уже почти пусто – все поднялись в актовый зал. На площадке мраморной парадной лестницы стояли две женщины: директор школы и учитель литературы.

– О, Павел – послышался приветливый вкрадчивый голос Наины Глебовны – Какая приятная неожиданность. М – да. Что раньше не заходил?

– Повода не было. Здравствуйте.

– Повода? За два с небольшим десятка лет? Не думала, что ты можешь идти у кого-то на поводу. Что тебе вообще нужен, м-м-нэ, поводок? Рвите его мой друг. Тем более, что он о двух концах.

– Гораздо больше.

– Тогда затяни, если вычислил всех. Анна, я подписала твоё заявление – ты свободна.

Хрупкая темноволосая учительница даже не взглянула в сторону своего директора. Она смотрела на Павла, не скрывая ни восхищения, ни страсти. Медленно, как оживающая статуя, она стала спускаться вниз по лестнице, к нему.

– Прощайте – прошептала она, быстро обернувшись, и снова стала не отрываясь смотреть на двоих, замерших у дверей. Чтобы не потерять ни минуты.

– До свиданья, mon ami, до свиданья. Да, Богдан, поздравляю. Миссия выполнена – ты закончил школу. Успехов в Оксфорде и во всех остальных мирах.

Произнеся эти слова, Наина Глебовна заговорщически подмигнула обалдевшему выпускнику и стала подниматься вверх по мраморный лестнице в бельэтаж, напевая какую-то древнюю песню: «Не умирай, любовь…».

Анна, потеряв равновесие, споткнулась (второй раз в жизни) на последней ступеньке, и Павел легко поймал и удержал её от падения. На лице Богдана застыл ужас – он стоял, как парализованный, ожидая, если не конца света, то крушения окружающего пространства по крайней мере.

Она оказалась очень лёгкой, и мне было под силу, почти неся её, полуживую, левой рукой, правой схватить Богдана за шиворот и вырвать из оцепенения, а заодно из стен лицея. Когда-то давно я уже открывал эти двери ногами. Во дворе полыхала, судя по всему не первый час, здание бывшей Лютеранской церкви, и обойти пожар возможности не было.

– Справа от лестницы дверь в чулан, там – дырка в подвал – прохрипел Богдан.

– Помню. Там – проход.

Путь в обратном направлении был тяжелее хотя бы потому, что двери в лицей открывались наружу, то есть теперь на нас. Вестибюль оказался погружённым во мрак и тишину, как будто всё здание было безлюдным. На двери в чулан висел замок. Пришлось опять же воспользоваться ногами и просто высадить эту глупую преграду на фиг. Лаз в подвал, как не странно, оказался свободен. «Во тьме подземелья томится душа». Уже не томится, у неё уже есть цель и определены задачи.