Loveц

Алану Рикману и Матвею Мишталю – лучшим в своей игре.

Отпуск – это функция, монотонная, ограниченная сверху и снизу, а потому, имеющая предел, стремящийся к последнему дню. Или: в отпуске всегда найдётся хотя бы один день, который окажется последним. Докажем от противного. Допустим, такого дня нет, но тогда последовательность дней расходится…Господи! Что за чушь! Только в кошмарном сне… И-ме-нно. Во сне. Будильник надорвался, охрип и теперь непонятно, икает он или тикает.

Последний день отпуска был вчера.

Не то, чтобы на службу идти было неприятно. Скорее как-то странно после почти двух месяцев относительной свободы от навязчиво привычного уклада жизни. Во всяком случае, хочется мне или нет ­– не вопрос. Возвращение из отпуска – есть осознанная необходимость, а, стало быть, свобода не отменяется, а приобретает свойства функции, ограниченной… О-о-о! Нет! Нет! Кофе, где мой кофе? Я еще сплю, я не человек. Точнее, человек, но какой-то другой.

Странно, но мерное урчание кофемолки действует более эффективно, чем истеричные вопли будильника. Уши проснулись это уже я! С добрым утром, Анна, прочь скорей с дивана, открывайся ванна, капает из крана. Да, опять капает, а все сантехники – двоечники. С краном я вечером сама разберусь. Может быть.

Чем хороша знакомая дорога? С одной стороны ты можешь думать о чём-то своём, ноги всё равно приведут к конечной цели, а с другой… С ДРУГОЙ СТОРОНЫ ДОРОГИ. Всегда можно увидеть что-то удивительное, что не разглядел бы в стремительной смене впечатлений незнакомого пути. Воздушный шарик, зацепившийся за водосточную трубу, отчаянно борется со своей вынужденной привязанностью. Ему бы лететь в небесах, но порыв бросил его к этому дому, этому алюминиевому поясу на изящном изгибе водостока, и теперь ему осталось только медленно терять своё естество, пока… Ладно, не важно.

А ещё, это бывало, наверное, с каждым, когда в сумраке толпы вдруг неизвестно откуда взявшийся свет отметит одно единственное лицо, даже не само лицо, а его отражение в стекле затемнённой витрины. На миг. И ты понимаешь, что уже никогда не увидишь его снова, и, скорее всего, забудешь. Но сейчас у тебя есть шанс, хотя бы мысленно, развить какую-нибудь тему, прикоснуться к чужой, придуманной жизни, прожить её, как свою и вдруг протрезветь на пороге истинной цели, то есть перед дверью любимой школы. Возможно, грёзы и впрямь сродни алкогольному опьянению. Они невероятно притягательны, и мы возвращаемся к ним при каждом удобном случае, когда идем знакомой дорогой. И пусть пробуждение приносит страдание. Здравствуй, родная дверь, почти между мирами.

С чем можно сравнить работу школьного учителя? Представьте себя орнитологом на птичьем базаре. Нет, это тоже требует дополнительных комментариев. Тогда, быть может, вы смотритель Ниагарского водопада с обязанностью отслеживать весь попадающий в него мусор, и, по возможности, его, то есть мусор, устранять. А теперь вообразите, вы пришли на службу, а водопада нет, и вместо рёва воды на ваши уши обрушивается тишина. Она тут же даёт команду в мозг: «Что-то не так!». Однако паника сменяется чудной смесью облегчения с разочарованием. Просто до первого сентября ещё неделя, и Ниагарский водопад на каникулах.

– Здравствуйте. Анна Анатольевна, рада вас видеть.

– Добрый день, Наина Глебовна.

– Совещание, как вы, несомненно, знаете, уже через час, но мне хотелось бы кое-что прояснить заранее.

– Да, я вас слушаю.

– У нас опять проблема с классным руководством в одиннадцатом – первом. Зная ваше отношение к этому классу, я бы вам могла рекомендовать его в качестве курируемого.

Директор наш обычно ничего не просит и даже не рекомендует – она приказывает, и все возражения имеют силу не более жужжания назойливой мухи, – в лучшем случае вам удастся вовремя вылететь из поля действия убедительных её аргументов. Рекомендации, стало быть, да ещё в таком мягком обрамлении – вещь необычная, непредсказуемая, следовательно, опасная. Никаких компромиссов.

– Вы же знаете, у меня есть класс, и я не могу, при всей любви к единичке, оставить его.

– Не беспокойтесь. Я не ждала другого ответа. Мой вопрос был простой формальностью. Итак, через час в учительской.

Пустые кабинеты, дремлющие в ожидании начала уроков, содержат в себе нечто таинственное. Как будто следы прошлого и будущего переплелись, создав пустоту настоящего. Но эта пустота неустойчива, в ней гораздо больше напряжения, чем в заполненности. Потенциальная энергия пустоты побуждает к действию. Начнём с самого простого, тривиального и, скорее всего, ненужного. С разбора прошлогодних тетрадок с творческими работами. Иногда встречаются шедевры достойные отдельного издания «Тысяча самых невероятных сочинений». Физико-математический лицей навязывает свои порядки, создаёт особенные условия и приучает к своеобразным оборотам речи. Например, в сочинениях, скажем, о своеобразии поэтических приёмов Блока, каждая вторая работа начинается фразой: «Допустим, что…» или «Примем, что…». Оборот «Отсюда следует…» хорошо, если пишется словами, а не математическими символами. Самое замечательное – заключение «Что и требовалось доказать», встречается почти у каждого.

Надо же, у меня остались ещё с первой четверти прошлого года три листочка, вложенные один в другой: опусы неразлучной троицы из той самой единички, которую … нет, даже не думать, у меня свой класс.

Хотелось хоть как-то увлечь лицеистов Островским. Пьеса «Гроза» в матшколе, разумеется, не бестселлер, но писать монологи от лица персонажей им в принципе нравилось. Однако, в данном случае они, в некотором смысле, превзошли все мои ожидания. Половина работ имела один общий первоисточник, при желании вполне обнаруживаемый, были ещё монологи девочек, – в смысле Кабанихи. Но эти три, – просто психологические портреты авторов. Первая – сухая, логичная, – ни эмоций, ни чувств, ни единой орфографической ошибки. Десять строк компьютерной программы, имеющей некоторое отношение к Борису. Вторую можно было читать только между строк: «Не мучайте меня, поставьте «три» и больше не отвлекайте всякими глупостями от серьёзных и важных дел». Третье же. … Этот ребёнок умеет удивлять. Ещё перед выполнением работы он умудрился с моего соизволения, (сама не понимаю, как) чуть-чуть изменить задание, и писать монолог читателя,– ну да, один из наиболее второстепенных персонажей, по его же собственному высказыванию. Я не стала оценивать эту работу.

«Мне глубоко безразличны все эти вымышленные герои с их мелкими страстями и пустыми душами. Они не способны ни страдать, ни верить, ни быть смиренными, ни гордыми. Мир их ничтожен, разум мёртв, и мне нечего сказать от лица ни одного из них». Вот так. Что делать учителю литературы, который в глубине души иногда думает так же? Игра идёт не по правилам. Или наоборот: самое главное правило учителя – позволить ученику, не боясь, высказать любую мысль. Позволить себе не навязать своих идей, не придавить авторитетом или, хотя бы, не ограничить сверху оценкой.

О, возлюбленные нами, всемогущие оценки! Мы их получаем при рождении: тест на количество верно показанных рефлексов, – и ты уже потенциальный двоечник или отличник по жизни. И, чем ты становишься старше, тем тяжелее вырваться из окружения проставляемых баллов. Мир рабов, где мотивацией любой деятельности служит стимул – оценка. И мы – учителя, следующие после педиатров, выращиваем полноценных его жителей. Оценка – предмет бесконечных споров на педсоветах.

– Давайте их отменим вообще.

– Тогда кто же учиться будет?

– Ходили же за Аристотелем ученики без всяких оценок.

– Ну, мы тут не Аристотели!

А кто? Если не Аристотели, то, что мы здесь делаем? Пытаемся научить тому, чему нас учили? Теми же методами, только с учетом собственного опыта ученичества, не очень– то блестящего и, увы, всякое бывало, не всегда честного. Не давая права юному гению выбирать то, что ему действительно нужно, а посредственности оставаться честной посредственностью. Да и кто, опять же, оценит, кто гений, а кто нет.