Loveц

За это время они с Богданом весьма продвинулись в своих затеях. Геймы низшего уровня, застрявшие в ловушках первого типа, теперь могли решать свою судьбу самостоятельно, не опасаясь программных глюков. Но при повторной попытке персонаж обрекался на прохождение нескольких муторных кругов начального уровня, количество которых определялось стилем игры. При этом оба: и Павел и Богдан начали понимать, что не только работа над сложной своенравной программой объединила их. Было ещё что-то, вызывающее потребность в постоянном общении этих так мало похожих людей. Можно было найти массу объяснений: и то, что у Павла были более мощные, чем дома у Богдана компьютеры, и он любезно предоставлял школьнику возможность пользоваться ими в учебных целях, и то, что Богдан уже вполне мог, хотя бы минимально, заменить вечно занятого Виктора, помогая в работе Павлу, тем самым приобретая статус ученика, суть не менялась. Они нуждались теперь друг в друге на каком-то ином, более высоком уровне. Иногда, если позволяло время, эти странные друзья вели долгие философские беседы, и Богдан, как заворожённый, слушал своего учителя и с удовольствием, даже страстностью, спорил с ним, и Павла нисколько не удивляла недетская мудрость и рассудительность юного собеседника. Единственное о чём они больше не говорили, это о школе, в которой учился Богдан и об Анне.

Но, как бы предательски банально не звучала эта фраза: «всё однажды заканчивается», и обстоятельства требуют перемен. Богдану нужно было на некоторое время уехать в связи с заключительными турами олимпиады по математике. У Павла же появилась возможность, точнее возникла необходимость, поторопиться с приведением в порядок своих личных дел. Умные, догадливые люди из закрытого столичного института наконец-то сообразили, что двое незаурядных, мягко говоря, учёных их элементарно, ещё мягче выражаясь, дурят, не желая подчиняться обстоятельствам. А, стало быть нужно прекратить это постыдное дуракаваляние любыми возможными способами, ассортимент которых мог быть сколь угодно широк, если того требовали интересы государства. Как не парадоксально, но Виктору, превосходно разбирающемуся в адской административно-номенклатурной кухне, удалось в очередной раз убедить Соловьёва в своей полной непричастности к безобразиям Павла: он-де сам поверил всем этим розыгрышам и готов послужить на благо Царя и Отечества. И уж тем более в сложившейся ситуации, продемонстрированная, как пример бездарного времяпрепровождения, новая модель странной телескопической ручки-указки, с которой Виктор не расставался с некоторых пор, не произвела никакого впечатления, кроме раздражения: «фигнёй маетесь, вместо того, чтобы дело делать». Действительно: кому нужны и чем помогут развивающейся науке очередные дизайнерские решения шариковой ручки. Ещё какое-то время ему, Виктору удавалось прикрывать Пашку и оправдывать его нежелание сотрудничать различными нелепыми причинами, но всё это уже было более агонистично, чем плодотворно.

Тёплым, почти летним майским вечером, в самом начале цветения сирени, когда природа замирает в ожидании буйства, и возможны любые сюрпризы: от ливней до заморозков, Виктор, встревоженный, как предгрозовое небо, явился Павлу.

– Я вчера видел Гнедина.

– Кого?

– Ты знаешь мою память, я не мог ошибиться. Правда теперь он Васильев.

Гнедин учился на пару лет раньше по их же специализации и был лучшим на своём потоке. Дважды победитель международных студенческих олимпиад по физике, он мог не задумываться о месте работы после выпуска – крупнейшие университеты мира ему предлагали своё сотрудничество. И он сделал выбор, лет через десять после окончания учёбы. И уже собирался уехать, но вдруг исчез. Через некоторое время пошли слухи, что молодой учёный, радостно отмечающий свой успех, оказался несколько невоздержен и в какой-то пьяной компании был тривиально избит до потери памяти. Друзья ещё пару месяцев посещали его в больнице, но потом он был переведён в какую-то закрытую клинику, и что происходило в его жизни дальше, уже никто достоверно не знал. Поговаривали, что он не выжил.

– Ты говорил с ним? – голос Павла был абсолютно спокойным, только складка между бровей стала глубже.

– Да. Как с Васильевым. Он мог бы первое время быть твоим руководителем. Как старший по званию.

– Даже так?

– Васильев занимается тем же, чем и ты. С некоторых пор. И продвинулся почти вплотную к тебе. Ему только шариковой ручки последней модели не хватает. А начальник его – не Соловьёв.

– Вот как? Уж не Александр ли Филиппович?

– Он самый. Генерал. Паша, тебе много осталось?

– Не более, чем на месяц.

– Менее.

– Понял. Значит, менее. Витя, я думаю, нам лучше разругаться вдрызг прямо сейчас. И тебе больше не приходить сюда. Никогда.

– Тебе не нужна помощь?

– У меня есть Богдан.

– Не боишься за него? Странно, что они до сих пор не воспользовались случаем…

– Они не могут. Не имеют доступа. К третьему миру.

– Что?

-Ты понял.

Они некоторое время смотрели друг другу в глаза. Потом Виктор резко повернулся и пошёл вон из дома Павла. В дверях он остановился. Спросил, не оборачиваясь:

– Ты наркотой не балуешься?

– Что?

– Проверяй карманы почаще и ящики.

– Спасибо.

– Прощай. – И Виктор, оставив в прихожей на столике телескопическую серебристую ручку – указку, вышел в закипающий цветами сирени май.

Павел прекрасно понимал, что много лет назад объявленная на него охота, достигла той стадии, когда гончим, неоднократно бравшим и терявшим след, вот-вот ударит в ноздри живой пряный запах вожделенной добычи, и они, одурев от бесконечной гонки, ни разу не принесшей удовлетворения, будут способны на многое, даже ослушаться хозяина. Он не имел права подвергать опасности никого, кто был ему дорог и был рядом. Поэтому Виктор навсегда покинул его дом, поэтому Павел ушёл из университета, тяжело расставшись с ничего не понимающими и оттого расстроенными и даже негодующими коллегами и студентами, поэтому он резко прервал всю свою переписку. Братья его давно жили за пределами страны и, в общем находились вне зоны досягаемости любых недоброжелателей Павла. Другие близкие ещё лет десять назад поселились в той самой деревне, в которой он постигал искусство жить. Этот населённый пункт обладал тремя чудесными особенностями: его не было на карте; он имел несколько названий; добраться до него можно было только с помощью местного жителя, если, конечно, таковой отыщется вне данного посёлка.

Дед, отбыв в одному ему известном направлении, оставил своим родственникам замечательный дом, в котором удобно разместились мать Павла и сестра, вышедшая замуж за местного батюшку. На данном этапе оставалось только двое близких ему людей, с которыми имело бы смысл прерывать общение, если бы охотники вообще могли учуять их существование. Пока необходимости не было. Однако, нужно спешить, ибо у Павла не будет выбора в случае… Есть связи, которые мы не в силах разорвать, как бы не желали, как бы не вынуждали обстоятельства, как бы это ни было необходимо для спасения тех, кто дорог. Казалось бы с Анной всё было просто – они даже не общались – лишь знали о существовании друг друга, но именно это и вызывало у Павла большую тревогу, чем открытые встречи с Богданом, вернувшимся пару дней назад с олимпиадных сборов. Парень практически поселился в доме Павла. И это было удобно. Одному нужно срочно заканчивать работу, другому готовиться к выпускным экзаменам и вместе ломать голову над сложнейшей программой, которая странным образом оказалась частью темы Павла. Или тема была частью этой программы – он теперь не знал точно. Зато он хорошо понимал, кем для него был Богдан. Но, всё-таки, будучи пока ещё человеком этого вполне реального мира, Павел желал уточнения некоторых деталей.

– Родители в курсе твоего нового места жительства?

– Им это сейчас в некотором смысле даже выгодно.

–То есть?

– Они не здесь. Уехали.

– Нельзя ли полюбопытствовать?