В третью стражу. Трилогия (СИ)

   - Да, - сразу же согласился Гейдрих. - Делить континент ничуть не легче, чем мировой океан. И в любом случае, у нас с русскими нет общей границы...

   - Пока нет, - это было не возражение, хотя фон Шаунбург мог себе позволить и возразить. В разумных пределах, но мог. Однако сейчас просто уточнил.

   - Пока, - кивнул Гейдрих. - Но нам еще рано говорить о вечном мире, не так ли?

   - Да, пожалуй, - вот теперь настало время поднести чашку с кофе к губам. - Ведь мы обсуждаем лишь тенденции, - сказал он над краем чашки, как бы вспомнив об этом перед тем, как сделать глоток, - и пытаемся найти точки соприкосновения... Где-то так?

   - Совершенно верно, Себастиан. Именно так.

  ***

   - В конце концов, это можно рассматривать как род спортивных состязаний, - а вот это было уже нечто новое. В прошлые их встречи "испанский вопрос" не обсуждался ни разу.

   - В каком смысле, Рейнхард?

   - В том, что обе стороны пробуют в Испании свои силы, но противостояние на чужом поле брани - еще не война. Почему бы не рассматривать военные действия не территории третьей страны в качестве товарищеского матча по футболу.

   - Крови много... - "задумчиво" протянул Шаунбург и потянулся за сигаретой, вопросительно взглянув на шефа.

   - В футболе тоже ломают кости... Курите и перестаньте меня об этом спрашивать!

   - Субординация, - усмехнулся Шаунбург и высек зажигалкой огонь. - Я могу использовать в "беседах" вашу метафору? - спросил он, закурив.

   - Не возражаю, - усмехнулся и Гейдрих. - Вам придется довести до них мысль, что если мы не можем дружить, то не обязательно должны враждовать. Это важно.

   - Я понимаю, - кивнул Шаунбург. - Но наверняка наши контрагенты захотят узнать подробности "провокации".

   - Это было хуже, чем ошибка, - признал Гейдрих, не выразив, впрочем, ни малейшего сожаления, ни лицом, ни голосом.

   - Вы передадите руководству РККА наше глубочайшее сожаление и объясните, что это была не наша инициатива, и, разумеется, ни в коем случае не операция, санкционированная Рейхсфюрером. Смысл произошедшего, - он сделал нарочитую паузу, словно надиктовывал секретарю служебное письмо, - ...у нас произошла утечка. Это прискорбно, но это факт. Mea culpa...

   Гейдрих снова остановился, и, на мгновение, сжал челюсти так, как если бы хотел остановить рвущийся из горла поток брани.

   - Мы приносим свои искренние извинения... Упомяните, что предатель найден и наказан. Смертью. Укажите, что по нашим сведениям, операцию проводил Абвер. Валите все на Канариса, скажите, что он неровно дышит к англичанам, что у нас конкуренция, что... - Гейдрих махнул рукой, как бы разрешая плести все, что Шаунбург найдет нужным, лишь бы дистанцироваться от "провокации", которая и так чуть не угробила весь проект.

   Разумеется, как и всегда в такого рода делах, здесь правда и вымысел переплелись настолько тесно, что даже авторам "шедевра" трудно разобраться, где заканчивается "реальность" и начинается "искусство". Вполне возможно, что инициатор "провокации" и сам уже поверил в свою невиновность. Дело в том, что теперь, по прошествии нескольких месяцев, Шаунбург уже нисколько не сомневался, что "провокация" имела место быть, и что авторами ее являлись Гейдрих и Гиммлер. Во всяком случае, все факты, которыми располагал Олег, указывали на них, да и мотивы руководства службы безопасности были вполне прозрачны. Когда год назад фон Шаунбург принес Гейдриху кончик ниточки, протянувшейся сквозь страны и границы в столицу "этой ужасной большевистской России", то и тогда у него уже были серьезные опасения, что на каком-то этапе шеф "зипо" захочет разыграть попавшие ему в руки козыри. В конце концов, в той истории, которую знал Олег из мемуаров Шелленберга, передача компромата на Тухачевского и других видных деятелей РККА, если и не предопределила их гибель - Ицкович не был настолько наивен, чтобы поверить, будто командармов угробила одна лишь провокация гестапо, - то уж, во всяком случае, добавила масла в огонь. Так уже произошло один раз, так почему бы не случиться снова? И опасения, как выяснилось, были не напрасны. Однако, как говорится, praemonitus, praemunitus, предупрежден - значит вооружен. Латиняне, как всегда, оказались правы.

   В декабре тридцать шестого Ольга "слила" товарищу Рощину информацию о контактах высшего руководства РККА с "неопределенными властными кругами Германии". Фактов в этом "сообщении" было мало, но это был уже не первый случай, когда таинственный, но весьма ценный источник "Паладин" не мог сообщить внешней разведке НКВД, ничего кроме самых общих сведений относительно того или иного вопроса. Из этого факта, в частности, - в НКВД, похоже, сделали вывод, что "Паладин" действительно серьезный человек, а еще вернее - группа лиц. Во всяком случае, "слив был засчитан" и оценен по достоинству, поскольку вскоре фон Шаунбург получил через Татьяну предупреждение из Москвы о том, что где-то - на германской стороне канала - произошла утечка весьма конфиденциальной информации. А уже в марте тридцать седьмого, после двух дополнительных сообщений "Паладина" и аккуратного "наброса" в английской прессе (не без Степиной помощи, но так, что сам он был как бы ни при чем), советская сторона выразила возмущение попыткой использовать "

линию доверительной связи

" для дискредитации высшего руководства РККА.

   Разумеется, Гейдрих был взбешен. Естественно, он заподозрил в "утечке" Канариса и даже смог найти "в тесных рядах" гнусного предателя, которому довольно быстро и, разумеется, беспощадно отвернули голову. Однако его собственная "провокация", которую готовил, в тайне от Шаунбурга, "дружище" Шелленберг, провисла и вскоре перестала быть актуальной. Теперь о ней следовало как можно скорее забыть, и, извинившись перед контрагентами, открыть новую страницу отношений.

  ***

   Все это походило на сон. Иногда странный, порой счастливый...

   "Сон, - произнесла она мысленно. - Сновидение, роман, чужая жизнь..."

   Дёблин, Музиль, Стефан Цвейг или Томас Манн... Вильда отметила краем сознания, что не назвала ни одного истинно немецкого писателя, все - или иммигранты, или австрийцы, но задерживаться на этом не стала, увлеченная совсем другой мыслью. Ей по-настоящему нравился тот вычурный "сон", в который так неожиданно превратилась ее унылая прежде жизнь. Впрочем, "унылая", "бесцветная", "никакая" - это все определения, которые

тогда

ей и в голову не приходили. Даже ее сожаления, и те в ту пору были настолько слабыми, что едва затрагивали "холодное" - так она сама полагала, - "осеннее" сердце. А потом появилась Кайзерина, и с ней пришел "сон". Все начало стремительно меняться, да так быстро, так по-волшебному мгновенно, - словно в одной из сказок Гауфа, - дух захватывало, не оставляя времени ни на что, тем более, на

рационализацию впечатлений

... Да и о чем бы ей стоило

размышлять

? Об оставленной в прошлом бессмыслице ее во всех смыслах правильного существования или о "неправильной" любви втроем? Но, первое не вызывало у Вильды даже минутного сожаления, тем более, не было у нее желания анализировать "канувшее в Лету". А второе перестало вдруг казаться неестественным или ненормальным, притом, что они с Бастом и Кейт вряд ли были первыми и уж точно не станут последними, кого накрыло волной любовного безумия.

   "Безумие!" - сказала она про себя, представляя Rheinfall в Шафхаузене, в сумерках, в преддверие наступающей грозы и в грозном очаровании рева низвергающейся со скал воды и вагнеровского "Полета Валькирий".