Аргентина: Крабат

Хотел поглядеть на часы. Не стал — успеет, проверено опытом. Поглядел вперед, на дверь в большую комнату. Именно над нею можно повесить оленьи рога, о которых говорил брат. Что ни говори, а единственная память о «барском доме», в котором жил отставной полковник Шадовиц. Все прочее вместе с самим домом давным-давно в чужих руках. Прикинул — нет, не подойдут, придется через весь коридор идти, чтобы шляпу пристроить. Жаль! Входишь в дом — и представляешь, что на острых рогах красуется старая полковничья треуголка с выцветшим от времени кантом...

— Две минуты сорок секунд, Кай!

— На выход! Встречаемся у подъезда. И не вздумай прыгать через ступени.

Он замешкался у дверей, закрывая замок, и только вздохнул, услыхав звонкое «шлеп!». Не отучишь! Прямо на середине лестничного пролета взяться руками за перила — и в полет с полуоборотом вправо...

— Герда, у меня когда-нибудь инфаркт случится!

— Только четыре ступеньки, Кай! Это же пустяки, — уже снизу, у будки привратника (не консьержа!): — Доброе утро, герр Гримм!

Стук! Входная дверь.

Когда Марек и сам оказался внизу, привратник, седой жилистый старик со сказочной фамилией, еще не успел стереть с лица улыбку. Увидев жильца, посуровел, кивнул ответственно:

— Доброе утро, герр Кай!.. О, простите, герр Шадов! Но утро все равно доброе.

Шутка была одна и та же, причем не первый год, но всем троим, включая Герду, нравилась.

Дверь первая, дверь вторая... Вот она! Светлое платьице, светлые волосы, босоножки, наивный взгляд.

— На место встречи прибыла. А мы куда?

Марек поглядел по сторонам. Асфальтовая дорожка, справа — цветущая клумба, слева обвитый молодым плющом забор. Летом здесь красиво, и осенью красиво. И весной. Даже зимой неплохо.

Он вдруг понял, что сегодня видит ставший таким привычным двор в последний раз.

— А мы с тобой налево.

Девочка, словно почувствовав что-то, взглянула неуверенно. Не побежала, пошла рядом. Калитка, медная ручка...

— Мы на улицу? А зачем?

Отвечать Марек не стал — за калиткой все сразу прояснилось. Тротуар, липы-хворостинки, улица, пустая в этот ранний час.

— Ой! А это что такое?

Не хотел, а улыбнулся. Приятно дарить детям игрушки. Куклы Герде никогда не нравились, и Мареку приходилось каждый раз находить что-нибудь новое, неожиданное.

— Это, Герда, называется «автомобиль».

И сам поглядел. Есть на что! Квадратный кузов с черным верхом, длинный нос-мотор, увенчанный крылатой серебряной статуэткой, двойной бампер — серебряные губы, фары-глаза чуть навыкате. Пять колес — четыре где положено, пятое, запасное, на правом боку. А вот цвет сразу и не определить, то ли темный песок, то ли светлое дерево.

Девочка, внимательно оглядев игрушку, наморщила нос. Взглянула — снизу вверх.

— Кай! Я и сама вижу, что это «Lorraine Dietrich 20 CV», модель 1932 года. Но разве на таком можно ехать? Нас же каждый шуцман проверять будет!

Машина и в самом деле смотрелась вызывающе. Соседям целой недели на пересуды не хватит.

— Может, и не будет, — усмехнулся Марек Шадов. — Мы, Герда, к вопросу подойдем творчески.

Еще год назад она бы переспросила, но сейчас только кивнула. Опыт имелся. Поглядела на игрушку еще раз и подвела итог:

— Это не машина, Кай. Это целый броненосец.

— Тогда надо будет его как-то назвать, — рассудил Марек. — Имя сама придумаешь?

9

Держаться решили твердо — один за всех, все за одного. Андреас за Тони, тот за Андреаса. Говорить выпало Курцу, как самому красноречивому. Хинтерштойсер, политесам не ученый, был назначен в резерв. Задача простая: молчать и обозначать моральную поддержку.

Андреас отнесся к делу серьезно. Принял соответствующий вид, нахмурился, поднял подбородок повыше. Пока все шло по плану. Девять утра, площадь Бубенбергплац, долгие ряды авто, паровозные свистки, запах горящего угля. Совсем рядом иная «плац» — Банхоф, где мужской туалет, за нею вокзал.

Баронесса!

Платье уже иное, светло-желтое, покороче и попроще. И сумочка другая, платью в цвет. Шапочка исчезла, зато в волосах появилась нитка-диадема, белые камни на белом металле.

Мундштук тот же, полуметровый. Как и выражение лица.

— У вас странный вид, господа! — Тонкие брови еле заметно дрогнули. — Надеюсь, ничего критического? Нет? Тогда могу я попросить список вчерашних и сегодняшних покупок?

Хинтерштойсер напрягся. Давай, Тони, давай! Просто и ясно: «Нет!» Если надо, то «Нет, нет и нет!» А там и он подключится.

— Ингрид! Вы нас, конечно, извините...

Андреас чуть не застонал. Тони, Тони, не время для дипломатии! Ты же не фон Нейрат!..[ 57]

— Вы — хорошая девушка. Замечательная и очень красивая! Но...

— Ясно! — Баронесса поджала губы, взглянула брезгливо. — Мужской шовинистический бунт. Стоило оставить вас одних, и вы тут же сговорились. Что там на повестке дня? Не умываться, не бриться и не менять носки? А «замечательную» и особенно «очень красивую», Антониус, я вам еще припомню, обещаю.

Еще не поздно было дать отпор зарвавшейся гордячке, но секунды текли, Курц почему-то молчал, северное небо в глазах баронессы затягивалось тяжелым льдом. Андреас вдохнул, выдохнул...

Гори они огнем, все планы!

— Послушайте, Ингрид! Не знаю, хорошая вы или нет, мы с вами на танцы не ходили. Но вы — человек. Настоящий! Никто нам не помог, вы помогли! И с деньгами, и что сюда приехали. И каски эти... Вдруг и в самом деле сгодятся? Спасибо! А сейчас помогите нам еще раз...

— ...Перестаньте мешать и убирайтесь отсюда к дьяволу!

Девушка отвернулась, провела кулачком по глазам и внезапно всхлипнула. Негромкий стук — мундштук ударился об асфальт. Курц рванулся вперед, но Андреас схватил его за руку.

— Ингрид, не надо! — выдохнул. — После Эйгера, если живы будем, делайте с нами, чего захотите, хоть манной кашей кормите три раза в день. Я согласен! Но сейчас... Понимаете, мы вроде пуль, которые из ствола уже вылетели...

Баронесса, не оборачиваясь, кивнула, нащупала сумочку. Негромко щелкнул замок.

— Перешли на военный язык, Андреас? Что ж, значит, настало время для тяжелой артиллерии.

Бумаги, вчетверо сложенные. Одна, другая, третья. Ингрид взвесила их на ладони, ударила сухим тяжелым взглядом.

— Наверно, следовало с этого начать, господа. Но мне, человеку наивному, казалось, что я ничего особенного не прошу. Только одно — дать возможность вам помогать...

Курц попытался что-то сказать, но девушка мотнула головой.

— Молчите, Антониус. Я на вас очень зла. Нельзя лгать в глаза! Сказали бы просто: «сопливая девчонка». Но дело сейчас не во мне... Деньги, которые я вам прислала, собраны в трех странах — в США, во Франции и у нас, в Германии. Там не триста марок, гораздо больше. В воинскую часть об этом писать было нельзя. Сами видите, какое сейчас время! Поэтому попросили меня, ничем не замечательную сопливую девчонку. Да что я рассказываю, читайте!.. Это списки тех, кто внес деньги, и в каждом, обратите внимание, упомянуты мои полномочия, как полноправного представителя ваших друзей. Берите!..

Андреас промешкал — и бумагу ему сунули в руку.

...Сверху заголовок — большие черные буквы, в самом низу — синие печати, между ними — фамилии и цифры. Английский язык Хинтерштойсер знал с пятого на десятое, но имена разобрать конечно же смог. И сразу же стало жарко. Дэвид Росс Брауэр, герой Высокой Сьерры, Вильям Бланшард, покоритель скал в Йосемити, Лестер Герман, физик-альпинист... Джон Гилл оказался пятым. Всего же — двенадцать фамилий. Андреас хотел уже отдать документ, но не удержался — посмотрел на последний абзац. Вчитался. Когда же смог оторвать взгляд, то из жара его кинуло в холод.

Он и она, Ингрид и Курц. Рядом, считай, нос к носу. Он что-то говорит — негромко, чуть ли не шепотом, она слушает, кусает губы.

...Тяжелая каменная кромка карниза беззвучно оторвалась от стены, неровные острые обломки врезались в податливый теплый воздух...