Аргентина: Крабат

— Значит, уже знаешь.

Младший успел незаметно подойти и стать рядом. Сжатые кулаки — на подоконнике.

— Сейчас мы сядем, я налью в стакан воды... Чего-то в горле пересохло... И ты, Отомар, станешь меня внимательно слушать, не перебивая и не задавая вопросов. Но для начала ты должен знать, что я не Каин и никогда им не стану.

Тот, кому когда-то повязали на запястье красную нитку, еле заметно дрогнул губами:

— Оставь. Мы близнецы. Нельзя предать самого себя.

— Можно, брат, — Харальд Пейпер зло оскалился. — Этим сейчас занята половина Рейха. А вторая — уже предала. Но — не мой вариант. Даже если я сейчас тебя арестую и отведу в наш подвал, мне и спасибо не скажут. Мы слишком похожи, узнать настоящие имя и фамилию — пара пустяков, достаточно послать запрос туда, где нам выписали документы. И — мне конец. Мы же с тобой сорбы! Ты не скрывал, а я назвался немцем, взял чужую биографию. Кто же его знал?

...Отомар Шадовиц просто отрезал от фамилии несколько букв. Гандрий же попросил вписать в новый документ фамилию соседа, таможенного инспектора, ненавидимого всей улицей. Зато — настоящего немца. Светлые волосы, пивное брюхо...

— Наци — опасные психи, относятся к людям, как к племенному скоту. Офицер СС должен числить арийских предков с 1750 года. Сделать это было не так и сложно, изъял из архива документы настоящих Пейперов, благо там все померли. А теперь меня выкинут из СС, из партии и, понятно, со службы. В концлагерь, может, и не отправят, чтобы лишнего шума не было, но выход у меня тогда останется один — бежать из страны. Это в самом лучшем случае, брат, если очень повезет. Вероятнее всего, тебя убьют, а меня — в Дахау. Стану «болотным солдатом». Знаешь, кто это?

Старший чуть подался вперед, к самому стеклу, прикрыл веки:

Пел шепотом, почти не открывая губ. Младший усмехнулся горько и подхватил, тоже шепотом:

Теперь пели оба, два шепота слились в единый голос, негромкий, но сильный:

Замолчали, поглядели друг на друга. Брат на брата...

— У тебя здесь можно курить?

— Тебе — можно.

***

Плеск воды, негромкий щелчок зажигалки...

— Ты скажешь, что я сам виноват, брат, по вору и мука. Не стану оправдываться, я просто ошибся, и не я один. Национал-социализм — он очень разный. Мы здесь, в Берлине, поддерживали Отто Штрассера, а Ефрейтора считали самовлюбленным мелким буржуйчиком, которого надо выкинуть из партии. Теперь Штрассер мертв, а мне и моим друзьям приходится молчать. Но — поглядим. Ефрейтор зарвался, пошел походом против всей Европы, как бы шею ему не свернули... Ну, а мы, если что, слегка поможем.

Снова плеск воды, негромкий стук — стекло ударило о столешницу.

— А пока надо просто выжить. Мне верят, числят «старым бойцом », я ведь в партии с 1927-го. И со службой повезло, таких, как я, никто из чужих не проверяет, а свои — они и есть свои. Но недавно у нас появился новый босс. Кличка — Козел[ 54], задница шире плеч, голос, как у скопца из Ватикана, но, понятно, истинный ариец. Очень опасный человек! Знал бы заранее, попросился бы в криминальную полицию, там спокойнее. Козел — он не просто Козел, он с идеями...

Молчание, резкий щелчок зажигалки. Еще раз, еще...

— Не иначе, кто-то поминает. Знаешь эту примету, Отомар? Если сигарета гаснет... Ты в нашей кухне не разбираешься, поэтому кое-что объясню. Почему наши бонзы, начиная с Ефрейтора, так часто орут о единстве, хоть «германском», хоть каком? Да потому что наверху у нас никакого единства нет, раздрай, как в банке с пауками. Каждый, у кого есть хоть кусочек власти, рвется проводить собственную политику, чтобы всех прочих перегнать и обставить. Судеты — это Геббельс, его идея. Пообещал, бычок недокастрированный, что без войны обойдется. Мирное немецкое восстание — и Европа перед фактом. Чем кончилось, сам видишь. Опасная он сволочь, Колченогий! Всех в беду втравил. То ли дело наша служба. Мы Австрией занимались. Всего полгода работы, а результат? Вот сейчас проголосуют — и в дамки, вводи войска! Проголосуют, не беспокойся. Главное, не что в урну кидают, а кто это подсчитывает.

Легкий стук, шелест бумаги, снова стук.

— Вот... Красивая афиша, сам бы сходил про марсиан послушать. «Доктор Эшке, знаменитый филолог-германист»... И до него добрались. У Козла, нашего нового босса, тоже своя политика. Дело в том, что Ефрейтор всерьез поверил, будто в Судетах и Тешине чехи используют какое-то сверхоружие. Инопланетное ли, другое какое — не важно. Кстати, по сведениям нашей агентуры, неизвестные нам технологии действительно существуют.

Снова щелкает зажигалка.

— Точно поминают, знать бы кто... Итак, Козел решил это оружие найти — и представить по начальству. Он думает, что болтовня про марсиан — умелое прикрытие. Кто принимает фантастов всерьез? Ездит себе по Германии доктор Эшке, сказки рассказывает. Для чего, спросишь? Ну, к примеру, для деморализации подданных Рейха. С одной стороны, его лекции, а с другой — слухи, будто в Судетах нашу колонну неведомо чем в лепешку расплющило. Нет, это не я дурак, с Козла спрашивать надо. Инопланетян мы пока отправить в подвал для допроса не можем, поэтому занялись теми, кто с ними знается. После применения соответствующих методов они расскажут и про Марс, и про Венеру, и про Альфу Центавра. А не выйдет с новым оружием, можно будет оформить раскрытие заговора. Ефрейтору это понравится. Он ведь считает, что Земля — полая, мы живем на внутренней поверхности, а в центре — свечка горит. Поэтому инопланетян не существует по определению, как и сорбов.

Плеск воды, легкий стук. Ладонь бьет по дереву.

— А теперь о том, как тебе, Отомар, унести отсюда ноги. Времени мало, дня через два никаких тайн уже не будет. Твои фотографии разошлют всем пограничным постам, а по Рейху пустят частый гребень. Условий у меня два. Ты действуешь точно по плану, иначе погорим мы оба. Это первое. И второе — надо вывезти из Германии еще одного человека...

4

Башня Хинтерштойсеру очень понравилась — ни дать ни взять дедушкины часы с маятником, что стоят в гостиной. Там тоже башенка — ровный серый квадрат, хитро изогнутая крыша, острый шпиль. И циферблат похож: темный, с вызолоченными римскими цифрами и тяжелой стрелкой-булавой. Только и разницы, что в Часовой башне славного города Берна внизу, как раз посередине, прорезана арка.

11.53. Андреас сверился со своими наручными, кивнул довольный. «Helvetia»! Пусть не из самых известных, а идут хорошо. Их тоже дед подарил — на шестнадцатилетие. До сих пор — минута в минуту. И падал с ними, и в речке купался...

«Helvetia», кстати, и есть «Швейцария». Даже приятно!

Башня понравилась, а вот улица — не очень. Хинтерштойсеру были не по душе дома выше двух этажей. А здесь не просто много, но над ними, под самой крышей — козырек, да такой, что хочется на другую сторону улицы перейти. Но и там он же, причем на каждом здании. Так и кажется, будто попал в ущелье, козырьки — ледяные, а солнышко греет, лед нестойкий, весенний...