Аналогичный мир - 2 (СИ)

…В голосе и взгляде отца явная насмешка, но его это давно не трогает. Он хочет понять.

— Зачем это тебе, отец?

— Я — учёный, Рассел, исследователь. Мне интересно. Для меня этого вполне достаточно.

— Я практик, отец.

— Ты прагматик. Ты неплохой специалист, Рассел, но ты только исполнитель. Жаль. Я рассчитывал на тебя. А ты — простое приложение к аппаратуре.

Он зло дёргает плечом, но молчит. Как будто он не знает, что происходит с теми, чьи идеи не понравились, или наоборот, слишком понравились… тому же отцу. Исполнитель! Как будто отцу нужен рядом… творец? Двум творцам в одной лаборатории слишком тесно.

— Ты, — отец не спеша со вкусом закуривает, — ты можешь очень много, Рассел. Странно, но у меня такое впечатление, что ты не хочешь… мочь. Человек — это то, что он может, Рассел, но важнее, что он смог. Смог. Нереализованные потенции не существуют.

— Не рождённые дети, так, что ли? — пытается он съязвить.

Быстрый внимательный взгляд отца.

— Неплохо, совсем даже неплохо. Мне нравится этот образ. Может, — отец улыбается с более явной насмешкой, — тебе стоило попробовать себя в беллетристике?

Он хмуро отводит глаза. Для отца нет более презренного слова. Насладившись его молчанием, отец продолжает:

— Человек — не б ольшая тайна, чем любое другое существо. Конечно, его физиология имеет ряд особенностей, но в принципе… Все борются с особенностями, пытаются их устранить. Глупо! Физиология сильнее. Я её использую. В этом суть, Рассел, — отец смеётся. — Человек — это та же машина, главное — знать, на что и как нажимать.

Он не выдерживает и резко, едва не опрокидывая стол, за которым они сидят, встаёт.

— Меня… меня ты тоже… используешь?!

— Сядь! — резко командует отец.

И он, не успев даже осознать этого, выполняет приказ.

— То-то, — доволен отец и опять смеётся. — Разумеется, да.

Он переводит дыхание и со старательным спокойствием спрашивает:

— А ты не боишься, что и я использую тебя? Когда-нибудь.

— Это «когда-нибудь» никогда не наступит, Рассел. Ты слабее меня. Кроме того… всегда легче предусмотреть и предотвратить. Тебе это недоступно.

— Нет, — вырывается у него. И отбросив требующую осмысления фразу о предусмотрительности и уже не помня себя от обиды, он срывается и снова встаёт: — Ты тоже… не сложнее. И моя аппаратура справится с тобой, как… как с последним рабом.

Взгляд отца становится серьёзным, даже напряжённым.

— Вот как? Это интересно. Такой аспект… Весьма интересно. И не лишено… совсем не лишено… Как подкрепление… Не основа, а инструмент. Интересно. Садись. Ты не допил кофе.

Приказной, знакомый с детства тон заставляет его снова опуститься на стул и взять чашку. Он пьёт под внимательным взглядом отца.

— Успокоился? Вот и отлично. Ты никогда этого не сделаешь, Рассел. И ты знаешь это так же хорошо, как и я.

— Да. А ты знаешь, почему?

Отец усмехается.

— У тебя не хватит на это силы. Творец всегда сильнее своего творения. Ты слаб. Ты — сильный специалист, но слабый человек. Не обманывай себя, Рассел. Самообман нерационален…

…Рассел повернулся на спину, отбросив одеяло. Да, себя обманывать незачем. Отец прав. В этом — безусловно. Даже выстрелить самостоятельно, без приказа, просто нажать нужный рычажок, привести в действие послушную машину убийства… так и не смог. Хотя в тире и на стрельбище показывал очень неплохие результаты. А в жизни… Да что там, дважды держал под прицелом этого чёртова индейца, накручивал себя и… и не смог. И в наглую рожу Сторма… не смог. И раньше. И объекты для аппаратного воздействия ему приводили. А ведь как хотелось иногда… по своему выбору. И помощники, и стажёры приходили с предписаниями. И уходили, бесследно исчезали… А его даже не ставили в известность ни о причинах, ни… Да… нет, не надо об этом. Это в прошлом. А что ему делать сейчас? Там, в Джексонвилле всё казалось таким простым. Да, он не дал Сторму разыграть себя как карту, но… но Сторм выворачивается. Теперь разыгрывает карту Джен. Джен жива! В это трудно поверить. Сторм утверждает, что тогда только имитировал. Врёт. Просто не рискнул убить Джен. Побоялся. Кого? Индейца? Или русских, всё-таки Джен русская, и за её смерть могли спросить строже. Следователь обещал передать извинения. Смешно, нелепо, но ему и в самом деле важно, что думает о нём… Чёртов спальник! Влез в его жизнь, в его душу. И теперь распоряжается по-своему. Что ж, пусть парень найдёт Джен, пусть останется с ней. Джен не будет одинока. Ничего нет хуже одиночества. Каким же одиноким был отец, если под конец так привязался к спальнику…

…Через день он опять пошёл к отцу. Конечно, если на неделю спальника лишить работы, тот загорится. А домашнему, которого использовали каждую ночь, тому и двух дней достаточно. Тогда, уходя, он не запер парня в камере, а велел хорошенько убрать квартиру. Так как физическая нагрузка столь же необходима спальнику. И выполнение приказа надо обязательно проверять. Чтобы не создавалось опыта бесконтрольности. В конце концов, отец не так уж часто просит его о чём-либо, можно пойти навстречу. Самому себе он не мог признаться в главной причине. Но знал твёрдо и неопровержимо. Его тянуло увидеть этого смуглого парня, ощутить его… Неужели это тоже наркотик? Он слышал о таком, но не верил. Слышал, правда, и о лечении. Восхитительно простом: менять спальников и спальниц каждый день, вернее, ночь. И всё же, всё же… Он открыл своим ключом дверь и вошёл, расстегнул плащ.

— Эй, где ты? — позвал он.

— Я здесь, сэр, — спальник бесшумно появился в холле, склонил голову в полупоклоне и подошёл принять у него плащ, улыбнулся.

И увидев эту улыбку, он забыл всё. Все приготовленные слова, всё тщательно продуманное презрение к спальнику…

…Рассел усмехнулся. Хорошо, что этот визит оказался последним, а то бы дошёл до того, что стал бы перекупать у отца этого парня. А потом… потом всё кончилось. А парень знал, что обречён, и относился к этому спокойно. Во всяком случае, на словах…

…Они лежали рядом, и даже сквозь сон он ощущал тепло этого мускулистого, полного жизни тела.

— Сколько тебе лет? — спросил он, не открывая глаз.

— Двадцать четыре полных, сэр, — последовал мгновенный спокойно-вежливый ответ.

— Ты… знаешь, что тебя ждёт?

— Да, сэр.

Это спокойствие задело его. Он открыл глаза и повернулся к лежащему рядом.

— Ты слишком спокойно говоришь об этом.

И в ответ на прозвучавший упрёк:

— Умоляю о милостивом прощении, сэр.

Он покраснел и отвернулся. В самом деле, разве у парня есть выбор?

— Ладно. Пойди, свари кофе.

— Да, сэр.

Парень мгновенным ловким движением встал и пошёл к двери.

— И к кофе сам посмотри чего-нибудь, — сказал он вслед.

Спальник обернулся в дверях, блеснув улыбкой.

— Да, сэр. Слушаюсь, сэр.

И когда за парнем закрылась дверь, он выругался. И ругался долго, страшной безобразной руганью, пока его не отпустило, пока не почувствовал, что освободился от обаяния этой улыбки.

— Всё готово, сэр, — встал в дверях спальник.

— Подай сюда, — кивнул он, садясь в кровати.

Почти мгновенно парень вошёл с подносом. Он не приказал ему, как в тот раз, одеться и теперь мог любоваться тёмно-бронзовой ожившей статуей, этим телом, необыкновенно сочетающим силу и гибкость. На подносе маленький кофейник, чашка, сахарница, молочник, тарелка с бисквитами. Дорогой сервиз на одного. Парень с привычной ловкостью пристраивает поднос на кровати.

— Принеси ещё чашку.

— Слушаюсь, сэр.

И когда спальник вернулся с чашкой, не фарфоровой, а фаянсовой, простой и явно не из другого сервиза, а обыкновенной дешёвкой, он налил кофе в две чашки.

— Это тебе. Пей. И бери бисквит.

Мгновенный быстрый взгляд бархатно-чёрных глаз и тихое:

— Прошу прощения, сэр. Пригубите, сэр.

Он кивнул и, соблюдая ритуал, коснулся губами края фаянсовой чашки и одного из бисквитов.

— Спасибо, сэр.