Броненосцы Петра Великого -ч.3 Петербург (СИ)

Через двадцать минут и два залпа отдал управление целиком в руки пушкарей. Вроде, дело пошло. Наметилась размеренность в работе расчетов и доставки, начали расходиться любопытные. Даже на транспортах стало заметно меньше зрителей. И действительно, на что тут смотреть? Обычная военная работа.

На втором часу обстрела сбежал из своей каюты на Духе. Пороховая вонь добралась и туда. На палубе работал механизм уничтожения, пережигающий в часы результаты двухлетнего труда. И еще один такой транжира наверняка работает сейчас в районе Темзы. Запоминающийся бенефис у Сорок получился.

От Духа под ветер тянулся густой шлейф дыма, казалось, что канонерка горит. Уже третий час горит, но продолжает расчерчивать небо над Англией.

А вот Портсмут точно горел. Триста ракет в час. Три часа. Этого достаточно, чтоб начали гореть даже каменные дома изнутри. И достаточно, чтоб опустошить немаленький флотский транспорт. Ракеты заканчивались. Причем, самим береговым укреплениям особого вреда они не нанесли, бессильно высекая фонтанчики осколков из непреступных стен, мрачно возвышающихся над самой водой. Приходило время для флотской артиллерии.

Время приближалось к пяти часам — как говорил Кэрролл, устами героев «Алисы» — время пить чай. Шлейф дыма за канонеркой развеивался, не поддерживаемый более Сороками. Сами установки щелкали, остывая, и над всей верхней палубой стоял режущий глаза запах уксуса, которым охлаждали направляющие. Канонерка снималась с якорей, и, мелко подрагивая, начинала сближение с укреплениями.

Огонь береговых фортов, ранее просто бессильно тревожащий нашу эскадру, скачущими по поверхности воды ядрами, вспух множественными дымами, концентрируясь на приближающихся кораблях. По Духу прокатился звонкий удар, будто на голову надели казан и хряпнули по нему поварешкой. Обратил внимание, что команда неторопливо засовывает в уши корпию, переходя на язык жестов, причем, весьма выразительных.

Одно попадание на излете Духу не опасно, но приближаться, явно не стоило — английские пушки неприятно удивили. Отдал команду на открытие огня, сбегая в лазарет за нащипанной корпией — грех не использовать опыт команды, полученный прошлым летом.

Залпы носовых башен встряхнули канонерку и заставили оступиться на трапе. Теряю квалификацию с этими играми а политику. Политик из меня все одно посредственный, а вот колено зашиб, споткнувшись. Верно говорят — не гонялся бы ты балбес за … парой зайцев.

Прихрамывая, пробрался в боевую рубку, где в полумраке, под опущенными щитами, к щелям приник почти весь офицерский состав корабля. Устроил разнос, пользуясь больше жестами и криками — наша артиллерия работала как молотобойцы, ремонтирующие квартиру соседа прямо над ухом. Сколько можно нарушать уставы? А если таки ядром или бомбой пробьют боевую рубку? Ну-ка, яйца — разбегайтесь из этой корзины по оговоренным в судовой роли постам!

Вот, другое дело. Места у смотровых щелей освободились. Хотя, смотреть было особо не на что. Наши орудия пытались достать артиллерию крепости на выбранном участке прорыва, крепость, в свою очередь, месила море всплесками впереди и вокруг Духа. Второго попадания канонерке еще не перепало, но при подобной плотности «переговоров» — ожидал его с минуты на минуту и удивлялся — как экипаж прошлым летом шел под градом ядер? Ведь звон, наверное, стоял чудовищный.

Отвлекшись на мысли и опустив бинокль, прозевал детонацию одного бастиона, поймав глазами только облако каменных глыб, разрастающееся чуть левее носа Духа. Вот так вот, смерть одних открывает дорогу другим. Фрегаты за кормой Духа заполоскали парусами, перестраиваясь в образовавшуюся брешь орудийного огня укреплений.

Брешь, правда, вышла условной. Соседние бастионы попытались перекрыть ее своим огнем, но артобстрел с кораблей не останавливался. До сумерек еще было достаточно времени, чтоб расширить брешь до дыры в обороне.

Когда, в восьмом часу вечера, смолкли орудия Духа, израсходовав 80 % полуторного боезапаса, операция вступила в завершающую стадию. Самоустранился от расписанной заранее высадки десанта — сидел в штурманской рубке и накатывал листы замечаний по канонерке, пока впечатления свежи. Сырые у нас вышли прототипы. Можно сказать — мокрые, и сочащиеся водой, из пары вновь разошедшихся, сварных швов. Ближе к вечеру канонерка была вынуждена дать ход и сблизиться с огрызающимся бастионом, губящими на корню весь наш план молниеносного штурма. За что и получила по скулам наотмашь. Теперь мне была прямая дорога идти капитаном на брандер, но это ничуть не пугало. У меня вся жизнь, последнее время, напоминает этот самый брандер, продирающийся через огонь к цели, достойной его подрыва. Душу царапнула реальность этой аллегории.

Набивал трубку, сидя на станине передней Сороки. Место тут популярностью не пользовалось, так как сожженная краска верхней палубы и въевшаяся в нее пороховая гарь воняли крайне неаппетитно. Зато тут было безлюдно — что на маленьком кораблике большая редкость.

Смотрел на сполохи над берегом и слушал залпы фрегатов, поддерживающих высадку понтонов корпуса. Вот и оперились мои соколы, уже час как ко мне никто не обращается за распоряжениями. Хорошо. Хоть и немного грустно.

В буханье пушек вплелась трескотня штуцеров и горохом рассыпались взрывы мин — понтоны подошли под стены укреплений и начали высадку.

Перед мысленным взором вставали картины укрывшихся за щитами на носах понтонов стрелков, выцеливающих темные провалы бойниц, на сером камне стен укреплений и не жалеющих патронов. Виделись тяжелые пехотинцы, за спинами стрелков, припавшие к картечницам и закидывающие гребни стен минами. Болью в сердце отдавался каждый ответный залп крепостных пушек. Пусть мы и выбили крупные калибры, пусть штурм накрыли сумерки, четко прорисовав крепость на фоне горящего за ней города. Но картечью целиться не надо, и это знание полосовало душу каждым залпом.

Продолжал сидеть, примерзнув к станине, и держа потухшую трубку. Нет хуже пытки, чем ожидание.

До поздней ночи бдел на верхней палубе, дрожа от озноба. Вроде и ночь выдалась теплая, даже жаркая, а вот же …

Вокруг канонерки бурлила жизнь. Подходили шлюпки, стукаясь о борт и выгружая боеприпасы с транспортов, приходили гонцы от корпуса, докладывающие о прорывах и уличных боях. Кивал докладам, даже вмешивался в ход сражения, велев отводить капральства от укрепившихся внутри города англичан и передав приказ по флоту, накрыть район из орудий, для чего пришлось менять позиции, пристреливаться, и вновь менять позиции. Но все это было как-то на автомате. Только сейчас задал себе вопрос — а почему перед штурмом не послал парламентеров? Понятно, что их бы отвергли — но ведь даже мысли такой не возникло.

Утро целомудренно задернуло туманом берег, скрывая результаты ночного боя. Спать хотелось зверски. Передал приказ на два наших и два средиземноморских фрегата идти к Саутгемптону, на помощь дежурящей там паре. Пусть считают меня провидцем, но выбитые из Портсмута шишки либо уйдут по суше, вглубь острова, либо соберут остатки кораблей, вытесненных в «аппендикс» и пойдут на прорыв. С первым ничего сделать не мог, а от второго не грех подстраховаться.

Завалился на койку с больной головой и, хлюпая носом, что не помешало провалиться в сон еще до того, как голова упала на валик подушки. Никогда не любил командовать.

Весь день продолжалась разрозненная пальба на берегу. Ситуация до боли напомнила Ригу, разве что войск противника тут было в пять раз меньше, и укрепления только вдоль береговой линии. В остальном — дежавю.

К вечеру стрельба стала редкой и разрозненной. На борт Духа поднялись посыльные от ганзейцев, так и простоявших эти два дня на рейде. Дал им добро начинать с утра вывоз города. При этом состояние у меня ухудшалось просто от часа к часу. Вот ведь…! Сглазил! Только недавно хвастал железным здоровьем, а теперь расползся как кисель. Даже покашливать начал. Как все не вовремя-то.

Ночь провел в лазарете, занимаясь самолечением — медики все были на берегу. Фаршировал себя травами как шедевр мальтийской кухни — «стуффат аль фенек», или, выражаясь по-русски, рагу из кролика с травами и чесноком. Вообще, мальтийцы пересекли в себе традиции арабских кухонь с европейскими. Очень у них столы оригинальные. Эту традицию рыцарей уже и в Москве оценили. Раньше от одного воспоминания их культовых блюд текли слюнки и готов был есть любую подметку. Но не теперь. Теперь одно воспоминание еды вызывало легкую тошноту.