Агрессия. Хроники Третьей Мировой. Трилогия

— Временно вы поступаете в непосредственное распоряжение разведотдела штаба бригады, то есть в моё. А в указанный срок, вам всё сообщат о новом месте службы.

Он быстро поднялся из-за стола и протянул мне крепкую, жилистую ладонь. Рукопожатие вышло хорошим: уверенным, без излишнего силового давления. Немного замешкавшись, я попросил:

— Товарищ майор, разрешите подождать в расположении госпиталя, там ещё стоит наша транспортная колонна. Попрощаюсь с приятелем, да и до штаба там ближе.

— Добро, не возражаю. Только помните, что о подробностях нашего разговора никто знать не должен. Для всех, вы задержаны для разбирательства по рапорту майора Доронина. Мы поняли друг друга, сержант?

— Так точно, всё ясно…

Мы ещё раз пожали друг другу руки. Вышло так, будто на короткий миг мы не были командиром и подчинённым. Снова стали людьми одного возраста, может быть даже в чём-то схожей судьбы. Об этом я думал, когда выходил из прокуренной комнатки и позже, стоя на пронизывающем осеннем ветру, становившегося уже по-зимнему холодным и колючим.

Пробираясь между палатками, порой залезая в кучи навороченной машинами грязи, я всё время обдумывал детали нашего с особистом разговора. С одной стороны, ничего особенного в том, чтобы уйти в рейд по глубоким тылам нет. Поскольку сплошной линии фронта нет, шансы сделать дело и уйти, при грамотном командовании и подборе людей вполне хорошие. По-любому в реале всё обернётся обычной импровизацией с дикими «пятнашками», это будет хорошей возможностью обновить личную статистику. И уже в который раз я стал задумываться, а что будет, если получится прожить достаточно долго и я попаду в Америку или ближе, к немцам? Смогу ли удержаться и не убивать всех подряд, ведь даже вид живого врага заставляет бросить всё и просто задавить его голыми руками. Вопрос крутился в голове и так и этак уже довольно продолжительное время и всё, к чему я пришёл, это осознание что им всем будет очень плохо. Щадить даже безоружных желания нет абсолютно. Напротив, хочется принести к ним, в сытую, не порченную войной Европу и Америку тот ад, который они сотворили тут. Может быть меня расстреляют свои же, по правде говоря, к собственной смерти я уже давно стал относиться совершенно равнодушно. Страшит беспомощность серьёзного ранения, увечите, влекущие за собой невозможность мстить амерам. Видимо поэтому я до сих пор не утратил осторожности и выжил…

Свет фар встречной машины заставил метнуться через дорогу, прыжок вышел неуклюжий и я упал на одно колено, ощутимо ударившись о подвернувшийся булыжник. Наколенный щиток принял удар, позволив избежать ушиба. Отряхнув ломкую снежную кашицу. Быстро стаявшую и стёкшую с перчаток, я понял, что незаметно перебрался на госпитальную половину базы. Немного поплутав меж длинных тёмных палаток, выбрался на дорогу и вскоре нашёл обе наши машины, которые теперь стояли в стороне от проезжей колеи, под просторным навесом рядом с двумя другими грузовиками, приписанными к госпиталю. Пройдя под навес, я увидел возле открытой дверцы броневика ссутулившуюся Женькину фигуру. Водила копался в моторе при свете синего химического фонаря, что-то приговаривая себе под нос. Я подошёл ближе и окликнул приятеля. Тот быстро вскинулся. Отёр руки о кусок ветоши и проговорил:

— Знаю всё, при штабе оставляют и дело шьют! А я говорил, что зря мы этого майора с собой берём. Ты их подвозишь, а они тебя потом тоже… но уже под статью!..

Трудно было сдержаться и не рассказать Женьке всё, что мне поведал майор Подлесный. С одной стороны, Селянинов очень близко подходит под определение «друг». А на войне трудно заводить друзей из-за того, что их очень часто убивают или калечат настолько, что человека поглощает тыловая госпитальная кутерьма, что равнозначно смерти. В любом случае тот, кто начинаешь узнавать и притираться, вдруг вычёркивается, перестаёт быть. Сейчас мы оба находимся как бы в чистилище, ибо из госпиталя человек либо возвращается в строй, либо его поглощает тыловая неустроенность. Поэтому я ограничился нейтральным пожатием плеч:

— Не гони на особиста, колесничий. Он составил нормальный рапорт, просто случившееся не его уровень. Доронинская кляуза пошла в штаб соединения, поэтому покантуюсь недельку при штабе, а потом снова вернусь в часть.

Женька будто бы и не слышал моих слов. Водила зло сплюнул куда-то в сторону и оставив мотор броневика в покое, нырнул в кабину почти по пояс и порывшись внутри, вынул какой-то небольшой свёрток, затем протянув его мне.

— Держи, я свои долги всегда возвращаю.

На раскрытой ладони, ефрейтор держал нож. Вернее, это был современный американский «Кей-Бар» с восемнадцатисантиметровым клинком, в тёмно-коричневых потёртых ножнах из толстой воловьей кожи. Штука не из дешёвых, серьёзный трофей. Я принял подарок и потянул клинок из ножен. Овальная термопластовая рукоять прильнула к коже ладони, пальцы удобно легли в упоры небольшой гарды. Нож бесшумно вышел и ни один лучик света не отразился на воронёной поверхности клинка. Выступ на пятке рукояти плоский, ладонь не соскользнёт даже при самом сильном ударе. Проверив о ноготь заточку режущих кромок, я спрятал подарок в ножны. Хороший, судя по весу не обычная подделка с эпоксидным напылением, настоящий и сработан из шведской стали. Кинжал был бы удобнее, однако там куда скорее всего придётся отправиться, этот клинок лучше, чем многое из того что я смогу найти. Порывшись в карманах, я нашёл завалявшуюся там медную пятидесятикопеечную монету и протянул её Женьке.

— Возьми медный грош, за булатный нож. Тебе — прибыль, мне — удача.

Немного помешкав и с некоторым удивлением выслушав старую присказку, он принял монетку и сунул её в карман бушлата.

— Это чего такое было?

— Нельзя просто подарить нож, принявший оружие в дар без оплаты будет маяться неудачей пока не избавится от подарка. Поэтому, нужно отдать медный грош, вроде как была купля-продажа. Где достал?

— Там уже нет. Бери, владей и помни, как вытащил меня из той горячей могилы.

— Спасибо, брат.

Мы ещё некоторое время стояли, дальнейший разговор вертелся вокруг обычных житейских проблем. Я отвечал автоматически, подарок, пристёгнутый слева у пояса, ощущался новой приятной тяжестью. Голову переполняла та особенная пустота, когда ни одна мысль не додумываясь до конца просто вязнет не принося пользы. В какой-то момент закруглив тему, я вышел из-под навеса и тут же столкнулся с кем-то в полумраке. Человек отскочил и стал заваливаться назад, оскользнувшись в жидкой грязи. Сработал рефлекс и я поймал ускользающий рукав бушлата, слегка потянув лёгкую, по ощущениям, ношу на себя. Женщина или подросток, даже дистрофик-новобранец весит больше…

— Ропша, это ты?!

В отрывистой фразе послышались знакомые нотки. Свет фонаря выбившийся из-под хлопающего на ветру полога ближайшей палатки позволил разглядеть прядь светлых волос, прилипших ко лбу. Блеснули серо-голубые, полные слёз глаза. Лера…

— Я…

Не знаю как это вышло, но в следующий миг наши губы уже встретились. От девушки пахло обычным медицинским духом: смесь антисептиков, хлорки и чего-то ещё. Прижимая Леру к груди, интуитивно находя глаза, лоб, щёки и губы в надвинувшейся снова темноте, я с запозданием опознал её родной, сладкий телесный запах. В какой-то момент оторвавшись от меня, девушка быстро и очень тихо заговорила, словно боясь что я исчезну, не успев услышать всех новостей:

— Шуфенков прислал список вновь поступивших… Там среди сопровождающих увидела твою фамилию. Ехала, торопилась, думала не успею и… И снова потеряю твой след! А ты… Ты искал меня?!..

Рассказывать про бесконечные запросы, которыми я достал и госпитальную канцелярию и потом всех штабных в роте, особенно не хотелось. Но просто так молчать тоже не было сил, поэтому, кое-как преодолев застрявший в горле ком стекловаты, удалось произнести:

— Искал как только мог… Но ты же видишь, чинов не приобрёл, а на запросы рядовых писарское войско реагирует не особо шустро. Думал, что всё …