Потерявшийся во времени

Таким образом, к сорока годам я вновь обрел свободу. В это время на дворе был 93 год, я по прежнему работал на заводе, который к тому времени был, как и большинство предприятий, в плачевном положении. Надо сказать, что безденежье, тоже сыграло немаловажную причину разрыва наших отношений, поскольку Татьяна к тому времени устроилась бухгалтером в частную фирму и неплохо зарабатывала, и фактически являлась основным кормильцем в семье. Поэтому упрек в мой адрес, что я вишу на её шее, больно ударял по моему самолюбию. Одним словом, я ушел с завода и, недолго думая, устроился сначала в

одну частную фирму, затем в другую. Фирма занималась изготовлением и

установкой пластиковых окон, которые в этот период активно

продвигались на московском рынке. Все было хорошо, однако разразившийся в августе 98 года финансовый кризис, похоронил фирму, в которой я работал, а вместе с ней и все накопления, которые мать держала в рублях в сбербанке. Мы снова начали с нуля.

Сыну Пашке пошел четырнадцатый год. Он частенько заезжал ко мне и, хотя я знал, что Татьяна не очень рада этому, не отговаривала его. К сожалению, мои опасения, что учеба не его удел, оправдались. В его дневнике, было больше двоек и троек, нежели хороших оценок, поэтому разговор относительно того, чем заняться после школы стоял так, или армия, или работа.

Год спустя, промыкавшись кое-как, я, наконец, снова устроился на работу. Жизнь стала возрождаться, а поскольку я имел приличные знания и опыт работы по монтажу стеклопакетов, меня взяли на работу, сначала с испытательным сроком, а потом зачисли в основной штат. Зарплата вновь позволила почувствовать себя человеком, а привычка жить, не задумываясь о завтрашнем дне, давала возможность покупать порой совершенно ненужные вещи, просто потому, что они мне нравились. На следующий год умерла мать. До этого у неё обнаружили рак. И хотя ей сделали операцию, врачи сказали, что её дело безнадёжно и

ей осталось жить не больше года. Так оно и вышло. В этот год я окружил её заботой и вниманием, но болезнь была сильнее желаний и возможностей. Я остался один. Вообще 2001 был не самым лучшим в моей жизни. Сначала умерла мать, а осенью на меня обрушилась новая беда. Сын попал в передрягу. Ему исполнилось девятнадцать, бывшая жена откупила его от армии и устроила работать, но к тому времени, ему было все нипочем. В результате, на одной из вечеринок он принял участие в пьяной драке и угодил в милицию. Дело замять не удалось, так как пострадавший оказался из категории мальчиков крутых родителей. Одним словом сыну дали четыре года общего режима, и он загремел в места не столь отдаленные. После суда, Татьяна сказала, мне, что это я во всем виноват и, что больше меня видеть не желает, и просит не вмешиваться в жизнь её сына. Понимая её состояние в тот момент, я не стал оправдываться или что-то говорить в ответ, а лишь кивал головой в знак согласия и молчал. Впрочем, на деле так и получилось. С тех пор мы ни разу не созванивались, а новости о сыне я получал кружным путем, однако в них ничего утешительного не сообщалось.

Два года я работал на фирме, и жизнь в целом была, не скажу что хорошая, но и жаловаться было грех. Приличная зарплата, друзья, с которыми можно было отдохнуть и расслабиться. Иногда я позволял себе сходить в ресторан или пригласить девочку. Короче, стабильная, как мне казалась жизнь, которая как я считал, будет продолжаться достаточно долго, по крайней мере, до пенсии.

Гром грянул внезапно, как это всегда бывает. Поскольку я работал в бригаде по установке окон, а работать приходилось круглый год, и в любую погоду, то в один прекрасный день, у меня прихватило поясницу. Я взял больничный и решил отлежаться. Однако через неделю мне ни только не стало лучше, а наоборот хуже. Я еле дошел до поликлиники, а уже на следующий день оказался на больничной койке. Врачи констатировали у меня какую-то мудреную болезнь позвоночника и вынесли вердикт — инвалидность. Для меня это было как гром среди ясного неба.

Оклемался я только спустя шесть месяцев. С работы меня благополучно уволили, оформление инвалидности потребовало времени, и в результате я остался у разбитого корыта. Жизнь стала серой и пасмурной. Вот почему весь последний год я занимался тем, что регулярно с коляской ходил в букинист и потихоньку распродавал отцовскую библиотеку. Она осталась мне в наследство и была, пожалуй, единственным достойным из всего, что было в квартире, поскольку видаки, телевизоры и прочий электронный хлам, который я покупал, когда работал, никому не был нужен.

Я открыл глаза. Листок с сочинением по-прежнему оставался у меня в руках. Свернув его пополам, осторожно приподнялся с кресла, ощущая, как боль пронзает спину, и, захватив книгу, пошел к дивану.

— Нет, пожалуй, сегодня никуда не пойду, — подумал я. Спина ныла, хотя погода на улице была чудесная. На дворе лето, тепло, но мне было все равно, лето, зима или осень. Для меня хорошая погода определялась теперь одним, болела с утра спина или нет. Я лег и подумал:

— Как странно сложилась моя жизнь, почему так, а не иначе, кто определил мою судьбу? Только ли я виноват, что она так сложилась или в этом виноваты другие, или возможно, обстоятельства? Меня мучили вопросы. В последнее время они все чаще и чаще посещали меня. От этого я стал раздражительным и даже злым. Меня все раздражало. Политика, реклама, красивые иномарки и те, кто в них ездил, несли негатив, который вызывал отрицательные эмоции. Порой мне казалось, что весь мир виновен в том, что моя жизнь стала такой, какая она была. Где-то в душе я понимал, что на самом деле это не так, но я отметал эту мысль, как крамольную и верил только в то, что все кругом виноваты передо мной. Вольно или невольно, но виноваты.

Порой, когда боль в спине была нестерпимой и жизнь становилась тошной до того, что хотелось волком выть от тоски, одиночества и боли, я доставал бутылку водки и напивался. Это было не часто, но каждый раз интервалы постепенно уменьшались. Я понимал, что я могу просто спиться, хотя никогда не считал себя трезвенником, но и не был шибко большим любителем спиртного. Каждый раз, когда это случалось, мне становилось стыдно за себя. Я распускал сопли и просил у самого себя прощенья. Со стороны это было так противно, что порой, готов был наложить на себя руки. Но прекрасно понимал, что, навряд ли сумею это когда-либо сделать, так как по натуре слишком любил себя, что не раз подчеркивала моя бывшая, особо, когда мы с ней ругались.

Предаваясь так размышлениям о смысле собственного бытия, я незаметно задремал. Книга выпала из рук и, я, повернувшись набок, заснул.

Я проснулся, услышав знакомый голос за дверью:

— Алеша, пора вставать, на работу опоздаешь.

Голос матери был молодым и задорным как в молодости, а не таким,

каким я привык его слышать в последние месяцы её болезни. Я открыл

глаза. Когда засыпал, комната выглядела совсем по-другому. Сейчас мебель, вещи, все было как в годы моей молодости. Я прислушался и не поверил своим ушам. Из радиоприемника, что стоял на холодильнике в кухне и вечно орал на полную мощь, так как не работал регулятор громкости, доносилась знакомая речь Брежнева. Невольно подумал:

— Какому идиоту пришла в голову идея запустить эти сиськи-масиськи в эфир, или может это очередной пародист выступает — на что в ответ раздались бурные аплодисменты, и после паузы Леня продолжил свою речь.

— Полный бред, — снова подумал я, и легко спрыгнул с дивана. Только в этот момент до меня дошло, что происходит что-то невообразимое. Медленно, я повернулся к шкафу, который стоял в углу и взглянул в зеркало. В нем я увидел свое отражение. Прямо на меня смотрел молодой, здоровый парень, каким я был тридцать лет назад. Я отвернулся, посмотрел на руки, ноги, задрал майку, чтобы увидеть тело и потом медленно, словно боясь, что видение в зеркале, исчезнет, снова взглянул на свое отражение. Оно не изменилось. По-прежнему на меня смотрел молодой в меру симпатичный парень, каким я был в молодости. Я состроил гримасу и тут же увидел её в зеркале, потом высунул язык, подергал руками за уши и в этот момент услышал смех матери и её голос: