Наследники по прямой.Трилогия (СИ)

– Поправится? – дворецкий судорожно дёрнул кадыком. – Я не понимаю, сэр… Ведь… Миледи привезли сюда, чтобы…

– Вам знакомо такое понятие – «маскировка», Джарвис?

– Да, сэр. Разумеется, знакомо, сэр.

– Миледи угрожает опасность. Я, к сожалению, плохо информирован о её размерах и мощи. Поэтому миледи будет умирать для всех, кроме очень узкого круга посвящённых. Умирать медленно и очень, очень мучительно. А мы будем скакать вокруг с похоронными физиономиями и в отчаянии заламывать руки, стеная и плача. Справитесь с таким лицедейством, Джарвис?

– Да, сэр, – с достоинством кивнул камердинер и вдруг совершенно постариковски вздохнул. – Вы не только разбойник – вы ещё и актёр, сэр?

– Актёр? Нет, нет, Джарвис. Я режиссёр, – мягко поправил дворецкого Гурьев. – И, по совместительству, директор труппы. А вы все – именно актёры и статисты. К сожалению, из моего театра можно уволиться или выйти на пенсию только в гробу, Джарвис. Я достаточно ясно излагаю?

– Да, сэр. Более чем ясно. Я вас не боюсь, потому что я прожил долгую и честную жизнь. Но миледи…

– На миледи и молодого графа законы моего театра не распространяются. Они, если хотите, – те, ради кого и организована труппа и поставлен спектакль.

– Если всё так… Это существенно меняет дело, сэр.

– Не сомневаюсь, – хмыкнул Гурьев. – Поклясться вам на какомнибудь заплесневелом канделябре или достаточно моего честного слова, Джарвис?

– Уверен, сэр, что в этом доме ни одного не начищенного канделябра вам отыскать не удастся, сэр. И меня вполне устроит ваше честное слово… пускай и разбойника, а не джентльмена. Я знаю, что даже разбойники обладают честью и достоинством и умеют держать слово.

– Ну, так вы его получили, вредный, занудный старик. При первом же удобном случае я непременно наябедничаю на вас миледи.

– Я просто не могу смотреть, как моя дорогая девочка страдает, сэр.

– Думаете, я могу? – Гурьев чуть наклонил голову к левому плечу. – Итак, Джарвис. Для того, чтобы поставить миледи на ноги, мне необходима здоровая и доброжелательная атмосфера в доме. Атмосфера, в которой мои действия не обсуждаются, не комментируются вслух, а уж тем более – за пределами этих стен. Я хочу, чтобы вы хорошенько подумали над тем, кто из прислуги может сделаться… не совсем лояльным, назовём это так. Список я желаю увидеть через час, потом побеседую с людьми. Со всеми. Новых людей на службу мы принимать не станем, у меня есть основания для такого решения. Соответственно, нагрузка на вас и на тех, кто останется, возрастёт. Ваше жалованье увеличивается впятеро, жалованье остальных – втрое. Миледи будет не до этого, Тэ… милорд Роуэрик ещё слишком мал, а я, помимо того, что желаю обезопасить всех нас от разнообразных мелких неожиданностей и неприятностей, нуждаюсь во времени. Часов бы сорок в сутки мне не помешали. Ну, это так, к слову. Потому – все расходные ведомости предоставляйте, пожалуйста, непосредственно мне. Я могу на вас положиться?

– Это… Неужели это возможно, сэр? Джейк?

– Что?

– Вы сказали – чтобы… чтобы поставить миледи на ноги… такая травма…

– Дорогой Джарвис, – паточноприторным голосом проговорил Гурьев. – Я никогда не обещаю того, чего не могу. И всегда могу то, что обещаю. Подготовьте всё к переезду в Мероув Парк. Как только миледи сможет сидеть, мы отправляемся туда. И не вздумайте спрашивать, почему.

– Вы можете рассчитывать на меня, сэр, – камердинер поднялся. – Когда миледи поправится… Если это случится… вы ведь женитесь на миледи, сэр?

– Если вы ещё раз спросите меня об этом, Джарвис, я вас, скорее всего, убью, – вздохнул Гурьев.

– Я понял, сэр. Обещаю вам, сэр, у вас не будет ни малейших поводов для беспокойства.

– Не сердитесь, Джарвис.

– Я постараюсь, сэр, – камердинер улыбнулся. Кажется, я впервые вижу его улыбку, подумал Гурьев. Хорошо. Это радует.

Мероув Парк. Июнь 1934 г

Переезд в поместье прошёл без приключений. Гурьев ни на мгновение не выпускал Рэйчел из рук, – акупунктура, массаж, разминки, растяжки, массаж, снова иголки. Иногда ей было больно. Иногда – так больно, что Рэйчел кричала. Через четыре дня он заставил её встать. И ходить. Он почти нёс её при этом, но… На шестой день после падения она уже сделала несколько самостоятельных шагов. Тэдди с благоговением и восторгом взирал на чудеса, которые творил Гурьев с Рэйчел. Уж теперьто Тэдди был точно уверен, что всё будет хорошо. Бедняжка, думала Рэйчел. А со мной… Что же со мной? Он ведь вытащил меня. И Тэдди. Боже мой, Джейк, какие у тебя руки…

Я вытерплю, Джейк, думала Рэйчел. Я всёвсё вытерплю, только не уходи, пожалуйста, не уходи…

Он уходил. Разумеется, он уходил. Вокруг кипела какаято новая жизнь – появились строители, как на дрожжах, росла вокруг дома ограда, возводились ещё какието постройки и флигели. Рэйчел не спрашивала Гурьева ни о чём. Только бы он не ушёл, Господи, думала Рэйчел. Я встану. Ещё немножечко, Джейк, совсем немножечко, – и я понастоящему встану. И ты научишь меня любить тебя, Джейк, – так, как тебе нравится, так, как хочется тебе, Джейк…

Она поправлялась гораздо быстрее, чем от неё ожидали. Теперь, когда вечно изматывавшая Рэйчел тревога за брата стушевалась, отступила, теперь, когда у неё появилось намного больше времени для анализа и раздумий, она сумела увидеть, как резко и красиво изменился мальчик. Он попрежнему проводил с Гурьевым едва ли не всё время, свободное от занятий учёбой, но теперь это не было просто игрой. Теперь Тэдди подолгу пропадал в кузнице и в гимнастическом зале, и во взгляде у мальчика появилось нечто, неуловимо роднившее его с мужчиной, без которого Рэйчел уже совершенно не представляла себе не только будущего – вообще ничего.

Днём, когда Гурьева не было рядом, до неё доносилось множество новых звуков – грохот железа о наковальню, строительный шум, гудки разъезжающихся автомобилей. Новые запахи тревожили её чуткое обоняние, ещё более обострившееся то ли в связи с недомоганием, то ли по какойто другой причине. Пахло дымом и железной окалиной, машинным маслом, лошадиным потом, влажной землёй, выделанной кожей, резиной, краской и кирпичным раствором, сосновой стружкой, разогретой солнцем черепицей, – пахло нестерпимо маняще, пахло жизнью, которая, похоже, вовсе не собиралась заканчиваться и торопила Рэйчел, вынуждая её спешить изо всех сил, заставляя войти в свой стремительный, яркий поток.

Рэйчел много спала, и ей снились странные сны. Не пугающие, а именно – странные. Ничего, похожего на кошмар, но… В этих снах, удивительно подробных, ослепительно ярких, полных не только красок, но звуков и, что совсем уже невообразимо, запахов, она существовала далеко от Лондона среди людей, которых – она могла за это ручаться – не видела ни разу в жизни. Незнакомые, сказочно красивые, величественные пейзажи, небеса с такими высокими облаками, каких не бывает в небе родной Британии, покрытые лесом невысокие горы с круглыми вершинами, степь, которой не видно ни конца, ни края… И, что ещё удивительнее, в этих снах присутствовал Джейк. Яков Гурьев. Совсем юный, значительно моложе нынешнего, одетый в незнакомого покроя мундир с диковинными широкими погонами, иногда – верхом, на роскошном, небывалой стати огромном жеребце. И люди в похожих мундирах вокруг, много людей, мужчин, целое войско… Рэйчел хорошо помнила все эти сны, когда просыпалась, и терялась в догадках, что же это означает. Но спрашивать Гурьева пока не решалась. Чувствовала – ещё не время.

Вот только порусски ей сделалось както совсем просто разговаривать. Вдруг – скачком, мгновенно.

* * *

Первым визитёром после переезда в поместье оказался Брукс. Он был в таком состоянии, что, введя его в дом, Осоргин посмотрел на Гурьева и осуждающе нахмурился. Он считал, что стоило предупредить Брукса заранее, но… главнокомандующему виднее. Получившая уведомление Джарвиса о прибытии гостя, в гостиной появилась и Рэйчел. Увидев зелёного, трясущегося Брукса, она всплеснула руками: