Наследники по прямой.Трилогия (СИ)

Взглянув на Джарвиса, который помогал им с Осоргиным заносить Рэйчел в дом, Гурьев вздохнул. Вот ещё не было печали, подумал он. Что ж. Всё равно придётся с ним разговаривать.

Выйдя из спальни вместе с Гурьевым, Осоргин испросил разрешения закурить:

– Что ж, откладывается наше предприятие на неопределённое время, Яков Кириллыч? – с некоторым намёком на кривоватую усмешку спросил моряк, выпуская дым через ноздри.

– Отчего же, Вадим Викентьевич, – спокойно возразил Гурьев. – Никоим образом. Приступайте, как и было задумано.

– Так ведь…

– Мои личные неприятности к делу не относятся, господин капитан. К тому же неприятности эти временные и преходящего свойства.

– Как же так, Яков Кириллыч? Мало того, что совершеннейший перелом позвоночника был… Как и жива до сих пор, не пойму… Так ещё и… это… будь оно неладно…

– Есть многое на свете, друг Горацио, – Гурьев посмотрел на Осоргина и вдруг попросил: – Папиросой не угостите ли, Вадим Викентьевич?

– Непременно и с удовольствием, – Осоргин раскрыл портсигар и с готовностью протянул его Гурьеву. – Может, всётаки повременить?

– Невозможно. Напротив – всемерно ускорить. Именно поэтому вы не едете в Париж завтра вечером, а летите. Аэропланом.

– Вы уверены, Яков Кириллыч?

– Абсолютно, – Гурьев растянул губы в такой улыбке, что стало понятно – дальнейшие вопросы, особенно сегодня, никак не уместны.

Они молча докурили, и Осоргин поднялся:

– С вашего позволения, Яков Кириллыч.

– До завтра, Вадим Викентьевич, – Гурьев тоже выпростал тело из кресла и протянул моряку руку.

– До завтра, Яков Кириллыч, – проговорил Осоргин и стремительно повернувшись, почти выбежал из дома.

Хорошенького же вы обо мне мнения, господин капитан, подумал Гурьев, если полагаете, будто изза таких пустяков… Пустяков?! Господи. Рэйчел.

Гурьев вернулся в спальню, где оставил Рэйчел с мальчиком. Рэйчел спала, а Тэдди сидел у её изголовья и держал сестру за руку. Обернувшись к вошедшему Гурьеву, прошептал:

– Она правда поправится, Джейк?

– Поправится, Тэдди. Непременно поправится. Пойдём, ей нужно отдохнуть. И тебе следует коечто узнать, Тэдди. Коечто важное.

Гурьев старался, чтобы рассказ о происшедшем в госпитале прозвучал как можно менее эмоционально. Но то, как отреагировал на его слова Тэдди, всё же потрясло Гурьева до глубины души.

– Джейк, – Тэдди улыбнулся, и от заливавшей его лицо минуту назад бледности, кажется, не осталось и следа. – Я это всегда знал, Джейк. Я говорил Рэйчел, но она не поверила. Теперь поверит. Разве можно теперь ещё в это не верить?!

– О чём это ты? – Гурьев тоже улыбнулся.

– Я знаю, тебе ни за что нельзя в этом признаваться, Джейк. Но я всё равно догадался. Просто ты ангел, Джейк.

– Тэдди. Прошу тебя. Это чепуха, понимаешь? Я не ангел, ангелов не…

– Тогда ты – бог, – серьёзно проговорил мальчик. – Но ты не волнуйся, я никому не скажу. Даже Рэйчел. Я знаю, что ещё не время. Я подожду. Ты не думай, я не боюсь. С тобой – я ничего не боюсь. Ни чертей, никого… Вообще. Понимаешь?

– Понимаю. Нет ни чертей, ни ангелов, Тэдди. Не существует и богов. Может быть, к сожалению. А то, что мы видели – это просто какаято эфирная тварь, просто неизвестный науке хищник. Сколько бы их ни было, это всего лишь… звери. Как волки или гиены. И мы научимся с ними справляться. Тэдди?

– Я понял, Джейк. Я всё понял. А… это… Оно… Как ты думаешь? Оно вернётся?

– Это – не вернётся. Но может прийти другое. И мы должны быть готовы. Понимаешь?

– Я буду слушаться тебя, Джейк. Клянусь.

– Хорошо. – Гурьев потрепал мальчика по волосам. – Идём, малыш. Всё будет в порядке. Я обещаю.

Проводив мальчика в его комнату, он, стоя на лестнице, бросил камердинеру:

– Поднимитесь в кабинет к миледи, Джарвис. Мне нужно сказать вам несколько слов.

Гурьев вошёл в её кабинет первым, рассеянно передвинул на столе какието бумаги, встал у окна. Что же это такое, подумал он. Я же не смогу уехать. Я же не смогу их оставить. Это же невозможно. Особенно теперь. Я должен. Я не могу. У меня же нет никого, кроме этих двоих. Никого совсем. Ещё ведь не поздно остановиться. Просто взять и забыть обо всём. Нет ничего, – только Рэйчел. А я не могу… Что же мне делать?!

– Входите, Джарвис, – он обернулся на стук. – Проходите и садитесь.

– Благодарю вас, сэр.

– Вы меня боитесь, Джарвис? Только честно. Обещаю вам быть откровенным в ответ.

– Да, сэр.

– Можете объяснить, почему?

– Да, сэр. Вы разбойник, сэр. Я вижу, что вы – необычайно благородный разбойник. Может быть, самый благородный из всех, какого только можно вообразить себе, но… Но вы всё же разбойник. Это ужасно, сэр.

– Почему, Джарвис?

– Потому что миледи полюбила вас всем сердцем, сэр.

– Вот как, – Гурьев улыбнулся улыбкой врачапсихиатра. – А разве это впервые?

– Да, сэр. Несчастье такого размера, как вы, постигло семью её милости впервые. А теперь…

Гурьев как будто не услышал этого «теперь»:

– Вы хорошо знаете миледи, Джарвис.

– Миледи выросла на моих глазах, сэр. Я служу этой семье сорок один год, сэр. И…

– Перестаньте обзывать меня сэром, Джарвис. Просто Джейк. Почему вы решили, что я разбойник?

– Потому что… Я не знаю, сэр. Простите… Джейк.

– Послушайте меня хорошенько, Джарвис. Вы решили, что я разбойник, потому, что я ни на кого не похож. Вы, вероятно, никогда не видели настоящих разбойников, поэтому отнесли меня к их числу. Что скажете?

– Возможно, сэр… Джейк. А вы – видели?

– Сколько угодно, – усмехнулся Гурьев. – Я не разбойник, Джарвис. Во всяком случае, совершенно не в том значении, которое вы вкладываете в это понятие.

– Позвольте спросить вас, Джейк.

– Конечно.

– Каковы ваши намерения в отношении милорда Роуэрика, сэр?

Гурьев, вскинув от неожиданности брови, посмотрел на камердинера и расхохотался в голос. Джарвис выдержал паузу с поистине олимпийским спокойствием, лишь слегка поджав губы. Отсмеявшись, Гурьев помотал головой:

– Помоему, вы просто испорченный старик, Джарвис.

– Я многое видел за свою жизнь, Джейк. Испорчен не я, а свет, сэр. Похоже, вам это тоже хорошо известно.

– Да, – улыбка на лице Гурьева изменилась. – Миледи именно поэтому не оченьто в большом восторге от колледжей?

– Вероятнее всего, да, сэр… Джейк.

– Ну, как же мне осточертела эта британская привычка всё на свете осторожно предполагать, даже то, что на самом деле прекрасно известно, – Гурьев щёлкнул в воздухе пальцами. – Я, как вы могли убедиться, Джарвис, провожу с мальчиком довольно много времени, и не замечал за ним никаких… гм… девиаций.

– О, сэр… Джейк. Разумеется, ничего подобного.

– Вы знаете какиенибудь семейные тайны, Джарвис? Тайны, о которых меня следовало бы поставить в известность?

– Нет… Джейк. Вы имеете ввиду альковные тайны? – в голосе камердинера прозвучало неподдельное удивление.

– Альковные тайны меня не интересуют, – Гурьев чуть пошевелился в кресле. – Я говорю о тайнах, Джарвис. О тайнах, а не о сплетнях.

– Родимое пятно, сэр, – тихо проговорил Джарвис, опуская голову. – Его… никто не должен видеть.

– Вот как, – собственный голос Гурьеву страшно не понравился. – Чтонибудь ещё вы знаете?

– Я не имею привычки любопытствовать без нужды, сэр.

Гурьев уже мысленно махнул рукой на попытку отучить камердинера «сэркать». Сейчас было совсем не до этого. А до чего?!

– Это очень хорошо, Джарвис, – проникновенно проговорил Гурьев, подаваясь в сторону собеседника. – Это прекрасно. Это именно то, что нужно. Не беспокойтесь, Джарвис. Милорд Роуэрик очень славный мальчуган, и я позабочусь о том, чтобы ему ничего не угрожало. Как и его сестре. Так что вы уж, будьте добры, не обращайте внимания на некоторые мои мелкие чудачества. Хорошо?

– Простите, сэр. Я не совсем понимаю…

– Я остаюсь, Джарвис. Миледи поправится, и мы все вместе подумаем, что делать дальше. Договорились?