Ревизор Империи (СИ)

То, что изобразил Мах, Виктор всегда называл регтаймом. Регтаймы Виктор слышал, но они у него никогда не запоминались — вроде как уцепиться мысли было не за что. В голове, как назло, вертелись советские довоенные марши.

— Слушайте, а может, кому‑нибудь марш нужен?

— Вы шутите. Я вообще от марша не откажусь, но господину Гайсинскому нужен фокстрот.

И Мах нервно забарабанил пальцами по крышке фортепиано.

— Впрочем, если вы не можете напеть фокстрот… — добавил он после минутного размышления, — попробуйте напеть марш — вдруг из этого выйдет какая‑то идея.

— Счас. Кхм… "Все выше, выше и выше…"

— Вы большой шутник, господин, простите, память…

— Еремин.

— Так вы с меня смеетесь. Это есть настоящий фокстрот, я вам говорю. "Тарь — япам, япам, тарьяпам…" — и он пробежался пальцами по клавишам, моментально превратив пафосную мелодию в весьма игривую.

— Вам виднее. Но это чужое. Это Хайт написал. Проблем с копирайтом не будет?

— Какой Хайт? Миша из Киева? И кто такой Копирайт? Хайт для него пишет?

— Юлий Абрамович Хайт.

— Так это брат Миши из Киева. Он сменил фамилию и учится на юриста, а Миша цыганские романсы сочиняет. И не было у Хайтов такого фокстрота. Вообще здесь я композитор, за плагиат думаю я, после нашей честной сделки я ничего от вас не слышал, вы мне ничего не пели. И это наши дела с братом Миши, если что. И… и что, вы будете спорить за наши с ним дела или мы пришли с вами за фокстрот говорить?

— Не буду спорить, — согласился Виктор, — только это еще не фокстрот.

— А что же, позвольте узнать?

— Это трейлер. Часть фокстрота. Если берете, договариваемся о доле.

— Странный вопрос. Все по — честному: берите любую половину.

— Половину чего?

— Любую половину гонорара. Мы же партнеры.

— Вы знаете, — произнес Виктор, у которого от неопределенности быта проснулось чувство стяжательства, — за вами только нотная запись или аранжировка. При всем моем уважении, вы все‑таки не единственный музыкант в Брянске.

— И кто у вас возьмет, если вы сами говорите, что чужое?

— Но вы же берете.

Виктор с грустью подумал, что это уже третья реальность, где в первые же дни приходится торговаться, и причем, по его понятиям, не совсем справедливо. А что делать?

— Так сколько же вы хотите? — спросив Мах, удивленно вскинув брови.

— По — честному. Вам целую треть.

— Только?

— Вам обещали тридцатку за сочинение музыки с нуля, а вы хотите половину за нотную запись.

— И обработку.

— Можете потом с Гайсинского отдельно брать за обработку.

— Ну, вы, как культурный человек, уступите хоть для приличия.

— Кто в наше время уступает для приличия?

— Но это же целых двадцать рублей! Послушайте, зачем вам двадцать рублей? Зачем? — Мах от волнения соскочил с вращающейся табуретки и начал нервно ломать пальцы.

— Из принципа.

— Но вы же можете уступить?

— Зачем?

— Я вас познакомлю с приличными и полезными людьми в этом поселении.

— Они могут дать за меня поручительство в благонадежности?

— Хоть десять. Но кто поверит поручительству еврея?

— Тогда о чем мы говорим? Мне еще на ночлег устроиться надо.

— Послушайте, я вам напишу записку к мадам Безносюк, она сдает жилье недорого. Вы спите тихо и не буяните по ночам?

— Нет.

— Тогда я устраиваю вас к Безносюк, а вы уступаете мне три рубля.

— Два.

— Два с полтиной.

— С полтиной, и устраиваете к Безносюк.

— По рукам!

11. "Они сами вас найдут"

Вечерело. Солнце закатывалось в облака, и Виктор, меряя шагами булыжник Церковной, думал, что же он будет делать без зонта, если завтра пойдет дождь. Впрочем, абсолютное большинство здешних мещан, похоже, обходились без зонтов.

До Гайсинского, который, как выяснилось, жил во втором подъезде того самого доходного дома в стиле барокко, Мах его так и не допустил, но честно вынес договоренные семнадцать с полтиной и записку к домовладелице.

— Вот, — произнес он, сияя, — кредитными десять, пять и два по рублю и полтина монетой.

Пересчитывая гонорар, Виктор поймал себя на том, что здешние деньги выглядят как‑то непривычно и даже немного подозрительно. Красный помятый рубль смотрелся каким‑то деревянным, пятерик почему‑то был нарисован вертикально, "портретом", а червонец казался подозрительно новым. Виктор повертел его в руках…

На обратной стороне в глаза сразу бросилась свастика. Точь — в-точь, как фашистская, только красная, она парила над надписью "Кредитные билеты размениваются государством". В остальном червонец был более всего похож на привычные хрущевские деньги.

— Не видели такой? — спросил Мах. — В этом году пустили в оборот. Я вам скажу, Миша сегодня в прекрасном настроении. Несравненная Стелла Суон будет сегодня тангировать в "Русском Версале". Подписала контракт. Кажется, она совершенно разругалась с Чандаровым. Вы ведь слышали о мадемуазель Суон?

"Это из Рут Ренделл, что ли? Замахали книжные однофамильцы."

— Местная суперзвезда? Я не видел ее афиш.

— Она танцевала у Чандарова, в "Европе". Знаете, на Комаровской горе. Женщина — трансформатор.

— Это как? Она гудит или от нее летят искры?

— Она трансформируется. Молниеносно переодевается во время танца. Секрет в особых застежках, устройство которых никто не знает.

— Даже костюмеры?

— У нее немая костюмерша. Она ничего не расскажет.

— А знакомые, поклонники?

— Она никому не показывает сценических нарядов. Секрет ремесла.

— Ясно. У англичан свои скелеты в шкафу.

— Англичан? — Мах высоко вскинул брови, как будто они у него собрались взлететь.

— Ну, Суон же английское имя. Вроде.