Ревизор Империи (СИ)

То был человек где‑то по виду за пятьдесят; лоб его, обыкновенный, и даже чуть заваленный назад, казался высоким из‑за низко опущенных тонких, поднятых по концам стрелочек бровей, которые выглядели прилепленными к круглым стеклам пенсне, под которыми светились живые темные глаза. Глаза эти, обрамленные тонкими верхними веками со складкой, казалось постоянно смотрели на что‑то поверх собеседника, что вызывало у Виктора желание обернуться; вскоре он понял, что это вызвано лишь его, Виктора высоким ростом здесь. В короткие, гладкие, стриженые под канадку волосы Бахрушева, как и в его небольшой, заоваленный книзу клин чуть всклоченной бороды, была обильно вплетена проседь, но его живые, порывистые движение и блеск глаз никак не позволяли думать о нем, как о старике. Он возвышался над своей доской посреди чертежного зала с большими раскрытыми окнами, через которые вливалась вечерняя свежесть, словно император в тронном зале над картой владений, рассчитывая, в какое место нанести удар вторгшемуся неприятелю; строгий мундир инженера позволял воображению довершить эту картину. Погруженный в свое занятие, Бахрушев, казалось, ничего не замечал вокруг себя, мурлыкая "На холмах Грузии лежит ночная мгла", что позволило Виктору за пару секунд осмотреться. Вид других инженеров в зале, что с любопытством поглядывали на него из‑за других досок, несколько успокоил: приобретать мундир, похоже, было не обязательно.

Возможно, Шерлок Холмс нашел бы в этом описании массу информации о нанимателе. Возможно, он бы установил его характер, привычки, проблемы, слабые места и возможности на них влиять. Но Виктор Сергеевич не был Шерлоком Холмсом. Более того, он и Остапом Бендером не был, и не представлял себе, как реализовать преимущества костюма с полиэстером для краткосрочной аферы. Поэтому он просто подошел и представился.

— А, так это не вы ли самый тот загадочный инженер из Франции, о котором судачит сегодня вся Бежица? — пробасил Бахрушев сразу же после "здрасьте — здрасьте".

— Молва преувеличивает, — уклончиво ответил Виктор. — Я не афиширую своего приезда, тем более, что у меня пока на руках ни документов, ни диплома.

— Вздор, — отрезал Бахрушев, — дипломы, рекомендации вздор. В деле, оно сразу выявится, кто чего стоит. Считайте себя уже на службе. Только сообщите, кто может засвидетельствовать вашу благонадежность. Так сейчас требуют, завод выполняет военный заказ.

Виктор предъявил бумагу от тайной полиции.

— Это не то, — вздохнул Бахрушев. — С этой бумагой вы можете устроиться на службу где‑нибудь в лавке, там, где нет военных заказов. А у нас, даже если у вас здесь прописка, надо свидетельство благонадежности.

— Понятно. А кто же может засвидетельствовать?

— Да кто угодно, сударь, кто угодно. Либо от казенного учреждения бумагу представляете, от любого, хоть от богадельни, либо подписи от двух благонадежных лиц в их поручительстве за вас. Знакомые, родственники имеются?

— Нет, к сожалению, никаких. Вообще никаких. Так сложилось.

Иван Семенович грустно почесал рукой под подбородком.

— Задачка — с, задачка — с… "Печаль моя светла… Печаль моя полна тобою…" — задумчиво промурлыкал он. — Вы, вот что: поищите по Бежице, кто бы мог дать за вас поручительство. Вакансию я для вас держать буду, а большего… Сами понимаете.

— Все нормально, — кивнул головой Виктор, — спасибо, я все понимаю. Я поищу. Спасибо, успеха вам.

— До свидания, — сочувственно ответил Бахрушев, — я надеюсь, что до скорого. Со мной тоже, знаете, в жизни оказии случались: верьте в фортуну, и она от вас не отвернется.

9. "А я, знаете, за вами слежу"

"Ладно", думал Виктор, меряя ногами булыжник Базарной, "первый облом еще не повод опускать руки. Веристов, значит, не зря на завод направлял, ждал, что за свидетельством опять побегу к нему… В лавке, стало быть, можно. Второй у нас по списку лавка "Аудион". Если и там не выгорит, может, Буркашову нужен автомеханик. Или даже охранке. Учителем еще… но тут опять могут благонадежность потребовать. Простую физическую работу лучше не искать, на нее охотников хватает. Так, записная у нас где? Аникеев… Аудион. Вот: угол Смольной и Елецкого. Смольная — это я знаю, она за универмагом через два квартала и идет мимо автостоянки базара к переходу через пути у конторы типа диспетчерской… В общем, у черта на куличках это по нонешним временам."

Чтобы читатель окончательно не запутался, поясним что Елецкий — это не та Елецкая, она же ныне Комсомольская, которую Виктор застал здесь в тридцать восьмом. Елецкий — это переулок. Переулки в Бежице перемежались с улицами за Церковной, где каменную застройку сменяли деревенские избы с огородами; тайная мысль архитектора состояла в том, чтобы на площади, определенной в будущем для городских кварталов, разместить четыре ряда усадебных участков. Чтобы особо не мудрить, каждый переулок был окрещен по имени той из соседних улиц, которая ближе к железной дороге.

От переулка Виктора отделяло семь кварталов, ближайший из которых был застроен двухэтажными особняками в немецком стиле. "Вот в этом особнячке будет стомат, а потом музей художников Ткачевых, а вон в том — филиал роддома", подумал Виктор, раздумывая, по какой же улице добираться; в конце концов он выбрал Елецкую, рассудив, что ежели идти вдоль парка, то собак и хулиганов должно быть поменьше.

Солнце то и дело пряталось в дымку, и его ласковые лучи сменялись прохладным дуновением ветерка, прилетевшего со стороны Отрадного; виктор почувствовал запах сосен. На самой Елецкой деревьев пока не было, как, впрочем, и на других улицах, отчего эта часть Бежица казалась Виктору какой‑то лысоватой — если, конечно не учитывать парка. Узкая булыжная мостовая лежала посреди улицы, как просвет на погоне лейтенанта, вдоль домов тянулись тонкие полоски тротуаров, на мощение которых пустили оставшийся от строительства кирпичный бой. Остальное пространство улицы было покрыто зеленой скатертью молодой травы, по которой золотыми солнечными брызгами расплескались одуванчики, стыдливо голубели маленькие цветки незабудок, грустные лесные фиалочки в чем‑то признавались желтым распустившимся бутонам лесного мака, и, к удивлению Виктора, то там, то тут сквозь мягкий ковер муравы пробивалась пара широких листьев, а между ними — тонкий стебелек, усыпанный тонкими цветами — жемчужинками. Ландыши! Не на рынке, а прямо здесь, на улице, сколько угодно! Виктор не удержался, и, шагнув в сторону с дорожки, сорвал один из ближайших стебельков и скорее поднес к лицу, ловя знакомый с детства, неповторимый нежный аромат.

Напротив крайнего корпуса заводской больницы, отгроханного в стиле модерн — с огромными зеркальными стеклами, скорее более похожей на виллу недавно разбогатевшего купца — миллионщика, и аккуратными немецкими особняками следовал знакомый Виктору по его реальности трехэтажный доходный дом. Владелец явно хотел иметь в селе нечто, напоминающее дворцовые постройки Петербурга в стиле Растрелли, и архитектор дал волю фантазии: щедро украсил верхние этажи двускатными треугольниками и дугами фронтонов, оперев их на парные и одиночные колонны большого ордера, что стояли на филенчатых постаментах — выступах первого этажа, одел часть окон в рамочные наличники с замковыми камнями, придав им имперскую монументальность и раскидал по фасаду сандрики с заплечиками, чем‑то похожие на гусарские усы над сводами окон, словно раскрытых от удивления. Не заслоненный деревнями, дом гордо возвышался над улицей, словно франт, в своем торжественном красно — белом одеянии; казалось, что мимо него вот — вот на мягких рессорах проплывет карета. Но кареты так и не показалось, а вместо нее по булыжнику постоянно грохотали ломовые извозчики.