Аналогичный мир - 2 (СИ)

Женя налила немного сока из какой-то банки, взяла тарелку с печеньем и подала женщине.

— Возьми, Муся. Поминаем… деверя моего.

— А-а, — Муся сделала вид, что только-только узнала об этом, взяла печенье и стаканчик. — Ну, пусть земля ему пухом будет. И память ему светлая, — и осторожно пригубила тёмно-красную жидкость, удивлённо посмотрела на Женю, на остальных и выпила.

Когда дверь за ней закрылась, Маша фыркнула.

— Она-то думала, что вино.

— Смешно, — улыбнулся Эркин.

Затрещал фитиль у свечи.

— Это он, — тихо и очень убеждённо сказала Даша. — Он слышит нас.

И все замолчали, глядя на свечу, но она опять горела ровно и тихо.

— Светлая тебе память, Андрей, — сказал наконец Эркин и залпом выпил свой стаканчик.

И снова разговор всё о нём же, об Андрее. Эркин и не думал, что Андрей так часто бывал у девочек. Приходил вечером, приносил сладости, конфеты, сушки, рассказывал всякие истории.

— Он и пел хорошо, — улыбнулся Эркин. — И песен много знал.

Маша и Даша одновременно покачали головами.

— Мы боялись шуметь. Спой, Эркин, — сказала Маша.

Эркин кивнул, поймал тревожный взгляд Жени и улыбнулся ей.

— Я тихо. Как раз от него слышал.

Эркин сам не ждал, что у него выскочит именно эта песня. Он вообще не думал петь.

Эркин пел, сдерживая голос, но было так тихо, что он понял: его слушают и там, за стенами. У девочек расширены глаза, Женя прижала пальцы к губам. Он вдруг подумал, что никогда не пел Жене, что мог бы и другое что выбрать, но песня, сцепленные намертво друг с другом слова, уже не отпускала его. И лицо Андрея, подсвеченное ночным костром.

И только допев, Эркин как-то ощутил, что народу в комнате прибавилось, и увидел, что дверь открыта, а в проёме стоит комендант, а за его спиной толпятся люди. Эркина сразу обдало холодом, даже затылок заболел. Неужели… Но комендант молча смотрел на них. Женя налила в стаканчик сока и протянула ему. Комендант кивнул и взял стаканчик.

— Светлая ему память.

Выпил и ушёл. Не взяв ничего из еды. И даже не сказав, чтобы не забыли погасить свечу.

Свеча горела долго. Иногда в комнату заглядывали, и Женя наливала и угощала. Наконец, всё съели и выпили. Женя раздала печенье с тарелки Андрея.

— За него.

Осталось одно, круглое в белой глазури. Маша кивком показала на него.

— Птицам?

— Да, — кивнула Даша. — Так всегда делают.

— Эркин, — Женя взяла стаканчик Андрея, — погаси свечу.

Эркин наклонился и коротким выдохом задул пламя.

— Надо на землю вылить и птицам раскрошить, — сказала Маша.

— Да, — кивнула Женя. — Но это на могиле надо. А здесь… Сок выпьем. Каждый по глотку. За Андрея. И печенье так же.

— Да, — кивнул Эркин. — Так будет хорошо.

И вот Женя и девочки всё убирают со стола, суетятся, бегают ополаскивать стаканчики. Заглянула какая-то женщина и робко спросила Женю, что если не нужно, то не даст ли она вон ту баночку, и Женя отдала ей банку с нарисованным ананасом.

Эркин опять сидел в углу у двери, и Алиса, необычно тихая и серьёзная, устроилась у него на коленях. Но когда желающие обзавестись банками пошли косяком, она не выдержала.

— Мама, а коробочки?!

— Твои, твои коробочки, — отмахнулась Женя, снимая с тумбочек салфетку.

Эркин пересадил Алису на кровать и встал. Глядя, как он чуть ли не одной рукой поднимает тумбочки, расставляя их по местам, Маша рассмеялась.

— А мы-то мучились, ворочали их.

Рассмеялась и Женя, и Эркин понял: поминки закончились. Как сказал ему вчера вечером Грег? Живой должен думать о живых. Так. И только так.

Убрав в комнате и расставив стаканчики сохнуть на подоконнике, они вышли из барака во двор. Уже темнело, и у столовой собиралась обычная толпа. Эркин глубоко, всей грудью вдохнул холодный вечерний воздух и выдохнул. Алиса висела у него на руке.

— Женя, — Эркин, как просыпаясь, оглядывал двор, разгорающиеся над дверями и в окнах бараков лампы. — Ужинать пойдём?

— Ой, ну, совсем не хочется, — засмеялась Маша.

— Алиска, хочешь есть? — спросила Даша.

— Не-а, — замотала головой Алиса.

— Ещё бы, столько сладкого, — улыбнулась Женя и посмотрела на Эркина. — А ты?

Эркин улыбнулся и покачал головой. Конечно, жаль пропадающего талона, но… не ломать же компанию, а есть и в самом деле не хочется. Даже не так. Не хочется перебивать сладкий вкус во рту.

Они не спеша шли по лагерю. Алиса по-прежнему держалась за его руку. Когда на их пути попадалась лужа, она поджимала ноги, и он на весу переносил её. Было тихо и очень спокойно. Встречные, спешащие к столовой люди здоровались, с необидной улыбкой оглядывая Эркина. Ну, понятно, цирк, как говорит Фёдор, получился громкий, на весь лагерь.

Так дошли до ворот и повернули обратно. Даше и Маше завтра рано вставать. Собраться, то да сё.

— Девочки, половину набора себе возьмёте, — сказала Женя.

И Эркин, мгновенно сообразив, кивнул.

— На память. Об Андрее.

И тогда Маша с Дашей согласились.

Они вернулись к женскому бараку. Как обычно, Эркин попрощался с ними уже привычным:

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, Эркин.

Когда за Женей закрылась дверь, Эркин пошёл к себе. Он вдруг почувствовал, что устал. И как-то только сейчас подумалось, что песня про Хаархан и боком может выйти. Но… Андрей мёртв, он уже и следователю в тюрьме, и парням в госпитале, и… и кому-то ещё говорил, что Андрей лагерник. Ладно, спросят — отвечу.

Эркин вошёл в свою комнату. Никого ещё нет, все на ужине. Он, не включая света, повесил куртку, разулся, смотал портянки и лёг поверх одеяла. Полежит немного…

— Сумерничаешь?

Эркин вздрогнул и зажмурился от ударившего по глазам света, сел на кровати. Грег? Да, Грег.

— Нет, так прилёг.

— Понятно, — кивнул Грег, снимая и вешая шинель.

Говорил он по-английски, и Эркин вежливо отвечал на том же языке.

— Помянул брата, значит?

— Да, — кивнул Эркин, чувствуя, что это только вступление.

— Слушай, — Грег остановился перед ним. — Ты… я слышал, пел… про Хаархан… — Эркин молча кивнул. — Ты… ты откуда эту песню знаешь?

— От брата, — Эркин снизу вверх глядел на напряжённое и какое-то… умоляющее лицо Грега. — А что?

— Он… он что, был… там?

— В лагере? — Эркин встал. — Да, он лагерник, — и повторил: — А что?

— Слушай… у меня… понимаешь, у меня… брат младший там… в лагере исчез, сгинул.

— Что? — потрясённо переспросил Эркин. — Как это?

— Так, — Грег отвёл глаза, отвернулся даже. — Дезертировал он и, дурак, сосунок, домой прибежал. Его и взяли… на глазах у матери. У неё инфаркт, сердце разорвалось. И всё. Понимаешь?

— А… ты?

— Я на фронте был. Помотали меня, конечно, все звания мимо, награды долой и в штрафняк. А там… ладно, — Грег сглотнул и повернулся к нему. — Не обо мне речь. Может… может, твой брат рассказывал… Ник Торманс. Мы Тормозовы были, это в Империю Тормансами писаться стали, чтоб не цеплялись. Нет? Не слышал? Николай Тормозов.

Эркин медленно покачал головой и, невольно извиняясь, сказал:

— Нет, не слышал. Про дезертиров брат говорил, что были такие, но имён не называл.

Стоя в дверях, Костя недоумевающе смотрел на них. Грег почувствовал этот взгляд, обернулся и тут же отошёл от Эркина, стал копаться в своей тумбочке.