Машина снов (СИ)

И, уж конечно, они были одними из немногих, кто знал страшную тайну Ичи‑мергена – его прекрасного и жуткого покровителя.

Хубилай вышел на крыльцо, взглянул на серую полоску начинающегося утра над крышами павильонов и замков, заметёнными снежной крупой. Воздух нёс в себе будоражащую кровь весеннюю влагу, но до настоящей весны было ещё далеко, хотя по календарю она уже наступила. Зима в Тайду была гораздо мягче, чем в Канбалу, строительство новой столицы не прекращали ни днём ни ночью. Вдалеке мерцали огоньки строителей, упорно ползущих по лесам, как муравьи.

– Мой новый город, – мечтательно вздохнув, протянул Хубилай.

– Я так не хотел, чтобы в нём поселились семена измены, мерзостные сорняки, готовые изгадить все прекрасные сады, в которые попадают. Неблагодарные твари, недостойные даже глотка воды, даже лучика солнца! Ах, мой мальчик… Предательство таких людей, каким был Ичи‑мерген, всякий раз переживаешь словно первое предательство в твоей жизни. Такие раны не зарастают никогда. Посмотри на меня. Я должен был бы чувствовать ярость, злость, я должен был бы сжечь этот Тайду и заново выстроить в другом месте. Но я ничего не чувствую. Только боль и пустоту. Я лишился брата. Я лишился друга. Я лишился половины своих сил.

– В чём же он предал вас, Кубла‑хан? Он всегда пробовал вашу еду перед трапезой. Логично было бы предположить, что он попытается опробовать вашу машину сновперед тем, как это сделаете вы, – ответил Марко.

Хубилай потянул его за рукав к краю крыльца, где полузасыпанный снегом сидел Шераб Тсеринг. Совершенно седой, тот казался гораздо меньше, чем обычно, вечный синий халат обвис на нём, как флаг в безветренную погоду. Но то самое впечатление от избыточной внутренней силы, которое Марко почувствовал в нём, когда впервые увидел, оставалось всё тем же. Лишь несвойственная Шерабу Тсерингу нота грусти таяла во влажном воздухе. Чем ближе они подходили к йогину, тем сильнее становилось ощущение тепла, Марку всегда хотелось сравнить непоколебимость йогина с камнем, такую тяжесть чувствовал он в присутствии лекаря, и сейчас спокойное тепло, исходящее от Шераба Тсеринга, усиливало сходство со скалой, раскалившейся на солнце и ночью отдающей накопленный жар. Вокруг Шераба Тсеринга снег стаял, лужицы подсыхали на глазах, в повлажневшем воздухе плыл нежный запах сандала.

– Старик, – позвал его Хубилай. Шераб Тсеринг медленно открыл глаза, словно ничего не узнавая кругом, потом окончательно стряхивая оцепенение, с трудом разлепил морщинистые губы и с заметным усилием ответил:

– Йогин не воздаёт почестей императору.

Хубилай захохотал:

– Если ты всё ещё шутишь, значит ты всё ещё жив!

– Недолго мне осталось, – прошептал Шераб Тсеринг.

– Что с тобой?! – вскрикнул Марко.

– Я смертельно отравлен. Это монский яд, Марко. От него нет противоядия, – улыбнулся Шераб Тсеринг. – Я не успел передать тебе знаний. Я не смог показать природу вещей, увы. Я оказался не очень хорошим учителем. Тебе придётся поискать другого. У меня нет кармы стать для тебя духовным другом. Я попытался обезвредить яд, обратив его в тепло, но моих мирских сиддх ⁶для этого недостаточно. Я ухожу. Пора.

– Кто это сделал? – спросил Марко сквозь слёзы, вынимая меч.

– Я не скажу. Не хочу, чтобы ты мстил за меня.

– Ичи‑мерген?!

– Я не скажу. Прощайте. Ваша идея с машиной оказалась глупостью, как я и говорил, – задыхаясь, засмеялся Шераб Тсеринг, потом он выпрямился, сделал пальцами сложный жест и серьёзно промолвил, делая длинные паузы между словами: – Следуйте учению Будды и постигнете истинную природу вещей… Сожгите это старое тело… Я ухожу к своему гуру.

Его тело противоестественно выгнулось, словно что‑то с трудом сдерживаемое внутри вдруг прорвало защиту, йогин упал на бок, изо рта пошла пенная слюна, позвоночник выгибался всё сильнее и сильнее и наконец с сухим хрустом сломался. Мышцы, до этого волнами ходившие по всему телу, верёвками скручивавшие суставы, тут же опали киселём. Шераб Тсеринг продолжал улыбаться, словно во сне.

Марко упал на тело друга, гладил его по щеке, тряс, но йогин был мёртв. «Перестань, Марко. Увидимся в следующей жизни», – откуда‑то из‑под стропил донёсся его голос, такой же насмешливый, как обычно, но более глубокий.

– Вы слышали это, Кубла‑хан? – спросил Марко. Последние слова уже умершего йогина вдруг внушили ему надежду на то, что

Шераб Тсеринг затеял какую‑то игру, превращавшую смерть в нечто нестрашное и совершенно обыденное.

– Да, я тоже это слышал, – нахмурился Хубилай. Он хлопнул в ладоши, и десяток рабов поднесли большой паланкин. – Влезай!

Императорские рабы бежали чуть ли не быстрее лошадей. Марко тяжело смотрел из‑за полога на проплывающие мимо безлистные деревца, на начинающий светлеть храмовый комплекс, на пруды, кое‑где обрамлённые чистой корочкой льда, как пенкой на молоке. Хубилай не отвечал на вопросы. Только поигрывал самоцветным перстнем. Он всегда играл с ним в минуты глубокой задумчивости. Огромный камень пускал разноцветных зайчиков, напоминавших осколки битого стекла.

Рабы остановились, тяжело дыша. Хубилай вылез из паланкина, опираясь на их бритые головы, вынул саблю и быстро пошёл ко входу в павильон. С одного края жили Йоханнес и Костас, с другого – Марко. Хубилай миновал вход в комнаты Марка и резким ударом выбил ворота в жилище мастеров. Еле поспевая за ним, телохранители внесли факелы. Марко раздвинул их и заглянул в спальню.

– Так я и знал, – хмуро сказал Хубилай.

Огромный Йоханнес лежал в крови, лицом вниз. Белёсая копна волос разметалась по лаковой алой луже. Он дорого отдал свою жизнь: пятеро совсем молодых дружинников валялись вокруг, изрубленные, словно мясные туши в рыночном ряду.

– Искать грека! – крикнул Хубилай. – Здесь прибрать. Если есть среди нухуров живые – пытать жестоко.

– Отец! – крикнул Марко, рванувшись к выходу.

– Не спеши, мой мальчик, – остановил его Хубилай. – Я недавно дал им с Матвеем поручение, они выехали в Удан‑шань и должны вернуться только завтра‑послезавтра. Сейчас они в пути, им вряд ли грозит что‑то большее, нежели обычные придорожные разбойники, а охраны у них с собой предостаточно. Пойдём‑ка теперь к тебе.

Они обогнули угол здания, Марко заметил, что под стропилами нет ни одного из ветряных колокольчиков, которые ему так нравились. Только обрезанные верёвочки болтались на ветру. У входа в опочивальню притаились лучники. Два копейщика свисали со стропил, нацелив мохнатые пики на дверь.

Хубилай прыгнул на створки двери и вломил их внутрь своим весом, кубарем вкатываясь в пахучий сумрак спальни. В свете поданных факелов Марко увидел, как Великий хан за волосы выволакивает наружу красавицу‑караитку, при одном взгляде на которую у венецианца потеплело в паху. Хубилай выволок девчонку на середину двора, и при начинающем прибывать дневном свете было отчётливо видно, что она совсем ещё ребёнок. Ей было от силы четырнадцать, правда, всё, что должна иметь женщина, девчушка уже имела. Марко содрогнулся всем телом, вспомнив острое наслаждение, пережитое с нею.

Девчонка визжала и извивалась, но увидев, ктодержит её за волосы, упала на промёрзшую белую гальку, засыпавшую двор.

– Кто тебя послал? – спросил Хубилай.

– Простите меня, повелитель, – попробовала заплакать девчонка.

– Спрашиваю последний раз: кто?

– О чём вы, повелитель? Я ведь просто рабыня…

Лицо Хубилая исказилось, и он коротким взмахом срезал ей левое ухо, неожиданно громко шлёпнувшееся на камушки. Плечо девчонки моментально залило чёрной кровью.

– Кто?! – жутко крикнул Хубилай.

Девчонка вдруг коротко и резко хохотнула, схватила его за лезвие сабли и, срезая пальцы, воткнула остриё себе в живот. Потом она плюнула чёрной кровавой струйкой в лицо Хубилаю и завизжала что‑то непристойное. Император с ненавистью поглядел на неё и крикнул:

– Умирать не давать! Пытать!

Марко подбежал к девчонке, опасаясь навлечь на себя тяжкий императорский гнев, но Хубилай молча ждал, что тот будет делать. Марко присел к девчонке, та погладила его по щеке, оставляя трёхпалый кровавый след, словно поцарапала кошка, зашелестела что‑то нежное. «Маго Боло»… Её прохладный аромат ударил в голову молодому венецианцу… Марко обернулся к богдыхану, в нём вскипала ярость, кровь ударила в голову…