Наследники по прямой.Трилогия (СИ)

– Эй, дубинушка, ухнем.

– Разумеется. Покончить с дураками на ключевых постах. Заменить их умными. Снабдить их средствами передвижения, для которых отсутствие дорог – не преграда. И связь – надёжная, двусторонняя, неподверженная помехам и нарушению даже актами прямой диверсии или саботажа. А потом – переворот. Конец колхозам, земля – крестьянам. Никакого возврата латифундий, не будет этого. И никаких дикостей вроде прежнего петровского самодержавия, разумеется, изза которого во многом и случилось то, что случилось. Пускай монархия, но… Увидим. Правительство с широчайшими полномочиями. Подъём уровня народного благосостояния, здоровья и образования. Земское самоуправление с собственной казной. Небольшая кадровотерриториальная армия. Вот так, с позволения сказать, штрихами. И главное во всём этом – народное образование, потому как с сиволапыми настоящей страны не выстроить ни за что. А тут нам большевики весьма даже отличную службу сослужили. И ещё сослужат. Есть такой господин товарищ по фамилии Потёмкин, не слыхали? Сталинский министр, то бишь нарком, просвещения. Уж не знаю, вопреки или благодаря, но работает это самое просвещение. И будет работать. Объективно – на нас будет работать, Вадим Викентьевич.

– Яков Кириллыч…

– Тото и оно, Вадим Викентьич. Скоро сказка сказывается, а вот с делом всё обстоит куда как труднее и драматичнее. А ещё, смею предположить, и кровавее. И есть ещё одна задача, по сравнению с которой все заговоры и боевые группы – детский лепет. Это – агитация и пропаганда. Потому что без поддержки населения в самой России мы ничего не добьёмся.

– А с этим вы как собираетесь справляться?!

– Ну, есть коекакие мысли, – Гурьев кивнул. – Но об этом – несколько позже.

– Грандиозно, – усмехнулся Осоргин.

– Я понимаю ваш скептицизм, Вадим Викентьевич. Но это всё потом. Там. А пока… Дело в том, что вовлекать большие массы людей в наш проект на данном этапе вредно и опасно. Большевики не спят, разведка, как я наслышан, поставлена у них на широкую ногу и работает неплохо. Британия подходит нам ещё и тем, что здесь, в силу природного и так свойственного британцам островного патриотизма, у красных не столь уж широка вербовочная база. Опять же, эмигрантов здесь не слишком много. В силу известных вам обстоятельств ресурсы наши таковы, что не требуют никакой консолидации с русскими организациями. Наверняка, кстати, инфильтрованными агентами чека до полной потери понимания, кто есть кто. Великолепная тактика, между прочим, – все подозревают друг друга в явном или скрытом большевизме, в результате дело никуда не движется. А в нашем узком кругу мы всегда будем знать, кто, как и чем дышит. Позже к нам потянутся без всяких сверхъестественных усилий с нашей стороны. Именно потому, что мы представим собой настоящую силу. Ведь беда всей эмиграции в чём? Сама себя она не в состоянии финансировать, а европейским правительствам проще – да и выгоднее – крутить гешефт с большевиками, а не строить против них козни. А без средств, – какие же могут быть серьёзные мероприятия? Так, сплошное надувание щёк вроде РОВСа или ещё чегонибудь в этом духе. При всём моём уважении. При всём преклонении перед мужеством и самоотверженностью этих людей, перед их верой в то, что Белое дело – правое. Правое дело без денег – пустой звук. Нам предстоит по острию клинка пройти, Вадим Викентьевич. И постараться подозрений особенных не вызвать, и денег получить в своё распоряжение… много. Какими средствами располагают наши, работающие шофёрами и землекопами? Что можно закрыть пожертвованиями отдельных чувствительных благотворителей? Все эти кассы взаимопомощи, сборы и взносы… Крохи. Требуются настоящие деньги, не миллион, не два и не десять. Для того, чтобы срам наш прикрыть, как говорится, и нужен нам мощный финансовый инструмент. Банк. Потому что продавать и покупать деньги и есть самый наивыгоднейший гешефт из возможных. Да ещё и не просто банк, – Гурьев задумался.

– То есть? – подбодрил его Осоргин.

– Банк с определённой экстерриториальностью, так бы я это назвал, – произнёс Гурьев.

– Не понимаю.

– Да я и сам ещё до конца не понимаю, – он развёл руками. – Вот скажите, Вадим Викентьевич. Какоето время просидим мы в этом поместье, натренируемся. А выйдем мы на оперативный простор, резать коммуникации, скажем, – долго ли станет британское или любое другое правительство терпеть частную армию, едва ли не способную причинить серьёзнейшие неприятности его собственной, да ещё использующую суверенную территорию Британской Империи в качестве базы для своей совершенно незаконной, как понятно из всего вышеизложенного, деятельности? А как посыпятся сюда же ноты наркома иностранных дел, одна другой визгливее – что тогда? Придётся перебазироваться. А куда? Кто нас приютит, да так, чтобы не в Патагонии какойнибудь, а тут, рядышком? Вот ведь вопрос!

– И как вы собираетесь из всего этого выпутываться?

– Не знаю, – Гурьев выбил пальцами на столе замысловатую дробь. – Я ещё не настолько влез тут на месте в систему, чтобы окончательно разобраться. Но я влезу и разберусь. А пока мы станем готовиться. А ещё мы оружие будем продавать, и всякие другие разные интересные услуги оказывать. Одним словом, – вставайте, граф, нас ждут великие дела.

– Собираетесь баронам Ротшильдам конкуренцию составить? Аферизмом попахиваетс, Яков Кириллыч. Уж вы простите старика.

– Нуну, господин капитан. Самоуничижение, как известно, паче гордости. Аферизмом, говорите? Кто не рискует сам, тот смотрит, как шампанское пьют другие. Составим, и ещё какую. И не только Ротшильдам, смею вас уверить. Что вы лично теряете, Вадим Викентьевич? Честно.

– Ровным счётом ничего, – улыбнулся Осоргин.

– И остальных мне таких же помогите найти.

– А вы?

– Что – я?

– Что вы приобретаете всем этим, Яков Кириллыч? Вы могли бы и при советах блестящую карьеру сделать. И не просто блестящую. А… Думаете, я не понимаю?

– Очень рад, что понимаете.

– Зачем?

– Такой странный каприз, Вадим Викентьевич. Хочется непременно обрести чувство исполненного долга. Или предназначения. Это уж как кому больше нравится. Но теряю я в любом случае немало. Если не больше, чем приобретаю.

– Что же? – прищурился Осоргин.

– Её, Вадим Викентьевич.

– Ах, Господи! Да почему же?! Не наоборот ли?

– Вы хоть примерно представляете себе, сколько времени нам потребуется? – тихо спросил Гурьев. – И что я всё это время должен буду делать и где? А теперь скажите – имею ли я право всё это на любимую женщину опрокинуть? Даже если она возражать не будет? Она, может, и не будет. Но только потому, что не представляет себе. Но мыто, Вадим Викентьевич?

– Наверное, только в вашем возрасте такое замыслить возможно, – задумчиво проговорил Осоргин. – И не только замыслить – поверить в осуществимость. Только в вашем возрасте, когда кажется, что впереди – вечность, а молодость и здоровье неисчерпаемы.

– И этого я вовсе не исключаю, – согласился Гурьев. – Как бы там ни было, Вадим Викентьич. Надо попробовать сбить в кувшинчике масло. Хотя, может, не так уж и неприятно в молоке тонуть?

– Тонуть – всегда отвратительно, – убеждённо произнёс Осоргин. – В воде, в молоке или в дерьме – нет ровным счётом никакой разницы.

– Тогда вперёд, господин капитан.

– Давайте, Яков Кириллович. Показывайте дальше.

* * *

На обратном пути, сидя рядом с Рэйчел, Гурьев снова поднял разделительное стекло:

– Мне это подходит, Рэйчел. Я сниму поместье, если вы не против.

– Я должна обсудить это с Тэдди.

– Не думаю, что ему захочется возражать, – Гурьев наклонил голову к левому плечу. – Назовите сумму, пожалуйста.

Рэйчел, сделав вид, что пришла к решению путём неимоверно трудных размышлений, назвала цену.

– Леди Рэйчел, – Гурьев улыбнулся такой стеклянной улыбкой, что ей сделалось не по себе. – Вы что же, думаете, я совсем ничего не понимаю?

– Вы полагаете, что цена слишком высока? – Рэйчел вся залилась краской.