Вся трилогия "Железный ветер" одним томом

— Александр, — растерянно проговорила Лесницкая. — Но вы же врач… Разве вы не останетесь здесь, помогать раненым?

— Нет, — коротко отозвался Поволоцкий и, подумав пару секунд, на ходу пояснил. — Если раненых везут так срочно и к нам, в тыл, значит, их очень много и хватает «тяжелых». Один лишний хирург ситуацию не исправит. А через час, самое больше, дороги в обоих направлениях будут забиты — в госпиталь повезут раненых, на фронт — пополнения и подкрепления. И мы здесь застрянем минимум до вечера, то есть, считай, до утра. Юдин справится, а я помогу вам решить вопрос с Козиным.

— Так, этот отделался легко. Рассеченный скальп, сотрясение мозга, ушибы, дыму наглотался… — перечислял некто в халате, щедро заляпанном красным. В свете фонарей халат и лицо медика казались одного серого цвета. Голос звучал устало, механически, только на последней фразе в нем появилась нотка обычных человеческих эмоций. — Хорошо ему черти ворожили. Везунчик. Чуть обождет.

— Господин доктор, — просительно проговорил пожилой санитар с коротким ежиком седины на макушке. — А нельзя ли побыстрее?

— Нельзя, — устало ответил медик. — Он легкий — легче не бывает. Не волнуйся, полежит немного, и до него дойдем.

Гедеон очнулся. Голова по-прежнему болела, тяжело, тупо, как будто в затылок поместили свинцовый шарик, как ни повернись — все равно плохо. Мир вокруг вращался сразу в нескольких плоскостях, и раненому казалось, будто он куда-то проваливается, и все никак не упадет на дно пропасти. Тошнота подступала к горлу, отдавая во рту кислой горечью.

— Ты лежи, сынок, — тихо проговорил кто-то рядом, и на лоб Гедеону легла мокрая прохладная тряпка, остро пахнущая уксусом. — Все хорошо будет.

Раненый скосил глаза в бок, вращение мира усилилось, но он успел увидеть знакомое лицо, освещенное переносной лампой.

— Па-па… — прохрипел Гедеон.

— Лежи, мальчик мой, — все так же тихо, с бесконечной нежностью повторил старый седой санитар. — Я все знаю, я тобой горжусь.

Гедеон зажмурился. Воспоминание о бое вернулось, набросилось и накрыло, словно тигр из темноты — одним рывком, сразу и во всех подробностях. И злая отцовская насмешка была непереносима.

— Даже «шагоходы» тебя отметили, — говорил меж тем Натан. — Броневик «Медведь» сражался до последнего, экипаж погиб, ты один остался. Укрылся в подбитой машине, отстреливался из пулемета, выбрался, когда подошло подкрепление. Тебя наградят за смелость в бою, я напишу Аничкину, что он все правильно сделал тогда.

Натан закончил накладывать повязку, боль понемногу покидала своды черепа, но ей на смену пришла другая, куда более сильная, которую нельзя изгнать лекарствами и компрессами. Боль отравленной совести.

— А я вот пошел в санитары, — рассказывал отец. — Так вот получилось.

Гедеон видел все как сквозь мутные линзы, слезы жгли воспаленные глаза, но сильнее и страшнее болело сердце, душа, которая только сейчас стала понимать, что сделал в этот день радист.

— Я … нне… герр… — Гедеон поперхнулся и закашлялся.

— Лежи, не вставай, — мягко произнес такой знакомый, такой родной голос. — Я так тобой горжусь, сынок…

Глава 7

Совещание Главнокомандования шло второй час. За это время Константин не проронил ни слова, с бесстрастным видом слушая военных специалистов. Один за другим офицеры Главного Управления Генерального Штаба докладывали лаконичные, но максимально точные и подробные сводки по фронтам, высказывая соображения относительно возможных действий врага. Семь докладчиков, восьмой — сам начальник ГУ Устин Корчевский, иногда добавлял несколько слов, уточняя или раскрывая какой-нибудь особо важный момент.

На противоположной стороне круглого кольцеобразного стола сидели трое — император, канцлер и министр обороны. Последний, сменивший своего предшественника восемь месяцев назад, уже полностью освоился с новой ролью. Константин привык к новому лицу, но иногда все еще ловил себя на мимолетной тени удивления — «Что здесь делает этот человек? Где Агашев?».

Но Василий Агашев, столп армии и флота, олицетворявший военную мощь Империи почти пятнадцать лет, больше никогда не примет участия в военных советах, не поставит размашистую роспись, не двинет в бой войска. Старый маршал достойно встретил Вторжение. Он совершил немало ошибок, за которые история еще вынесет приговор, но именно благодаря его энергии и решительности, а так же знакомству со всеми сколь-нибудь значимыми политиками и военными Европы, удалось в считанные дни сымпровизировать оборонительный союз России, Франции и Германии. Союз закончился с исчезновением двух участников из трех, но он сделал свое дело, превратив хаотическое сопротивление отдельных частей и соединений в проигранную, но хоть как-то управляемую и организованную кампанию.

Агашев формировал новые бригады и дивизии на смену разбитым и уничтоженным. Собственно, он вновь вернул понятиям «дивизия», «корпус», «армия» полноценное содержание, поскольку большинство этих соединений давно превратились в территориально-организационные структуры. Организовывал прорывы и эвакуацию окруженных войск, без всяких сантиментов снимал скверных командиров и возвышал хоть сколь-нибудь проявивших себя. Министр работал и не жаловался, как многие иные чиновники высокого ранга, пытавшиеся скрыться от ответственности за по-человечески понятным, но убийственным для страны «мы не готовы к такому!».

Позже, когда ужас и накал первого этапа вторжения немного спали, Агашев занимался реорганизацией армии, вливал в нее новые силы, личный состав, технику. И планировал ответный удар, который сокрушил бы врага. Все было так хорошо задумано…

Противник казался ужасным и непобедимым, но его силы были очень ограничены, а пропускная способность адской машины, пробивающей портал перехода между мирами, подчинялась циклическим колебаниям. Если бы враги смогли перебрасывать подкрепления в том же темпе, что и в начале вторжения, местных не спасло бы никакое мужество, никакая стойкость. Но приток свежих сил иссякал, а экспедиционная группировка теряла силы. Империя проигрывала каждое отдельное сражение, однако при этом медленно, но верно стачивала зубы дракона.

К весне шестидесятого года баланс сравнялся. Одна сторона имела подавляющее тактическое преимущество и возможность захватывать полное господство в воздухе на отдельных участках — для всего фронта самолетов уже не хватало. Другая многократно превосходила числом и производственной мощью. Теперь можно было думать о реванше. Кто знает, быть может, сложись все иначе, лето шестидесятого стало бы временем побед и сурового возмездия. Но случиться этому было не суждено.

Лазутчики, вернувшиеся из самоубийственного, смертельно опасного разведывательного похода «на ту сторону» принесли устрашающую весть — мир Евгеники гибнет, уничтожаемый долгосрочными последствиями работы адской машины. И почти одновременно с этой новостью, «дифазер» заработал в полную мощь. Судя по всему, оказавшись перед перспективой вымирания, евгенисты пошли по самому естественному для себя пути, превратив ограниченную кампанию в завоевательный поход всей нации. Машина работала без всяких циклов, на пределе возможностей, и в захваченную Европу шли караваны транспортов, несущих тысячи единиц совершенной техники и десятки тысяч солдат.

В этой ситуации Империя сделала единственное, что было в ее силах. Обороняться не было смысла, оставалось — наступать. Уже без надежды на победу, просто чтобы выиграть еще немного времени. Атакующая группировка, которая должна была вырвать у Евгеники победу, теперь могла только погибнуть в самоубийственных атаках, ломая вражеские планы.

И она погибла.

Константин хорошо, слишком хорошо помнил то время. Минуло меньше года, но казалось, все это случилось очень давно. Первые дни наступление развивалось относительно успешно, и даже появилась толика надежды, что бешеный бросок вперед все же принесет победу. Но через три дня после начала операции победные реляции сменились скупыми извещениями о «тяжелых встречных боях», а затем газеты и визограф замолчали, и эта тишина стала страшнее суматошных новостей первого года вторжения.