Вся трилогия "Железный ветер" одним томом

Поначалу Иван не очень понимал, к чему эти нечастые, но более-менее регулярные встречи. Они всегда проходили по одному и тому же сценарию — Константин приглашал Терентьева обсудить некие существенные проблемы, император и служащий Мобилизационного Совета уединялись в специальной приемной и пили чай за вдумчивой, неспешной беседой. Причем это были именно беседы, иногда о вещах значимых и важных, таких как, скажем, тоннаж многоосных грузовиков, сравнение пропускной способности железнодорожной сети и автострад. А иногда просто разговоры как бы ни о чем — о советском быте, персоналиях руководства, интересных эпизодах из жизни самого Ивана.

Терентьев не понимал, что это за времяпровождение, неуместное и малопродуктивное в условиях тяжелейшей войны, когда каждая минута должна быть отдана работе. Но, спустя месяц, более-менее разобравшись и войдя в новый статус приближенного советника, сообразил, в чем дело.

Монарх может очень многое, но есть некоторые привилегии рядового гражданина, которых самодержец лишен. В первую очередь — это обычное человеческое общение, ни к чему не обязывающее, не требующее просчета всех возможных последствий. Сподвижники, помощники, подчиненные, родные — каждому из них что-то нужно сейчас, или может понадобиться после. Любое слово властителя страны будет взвешено и спрятано в дальних уголках памяти, на всякий случай, к личной пользе или выгоде группы, семейства, клана. Такова природа власти и людей в оной.

Иван был пришельцем из иного мира и в силу этого, удивительным и парадоксальным образом, оказался куда ближе монарху, нежели многие друзья детства. Он не принадлежал ни к одной группировке, борющейся за влияние на лидера, не играл на бирже и по сути ничего не хотел, ничего не ждал от Константина лично для себя.

Так и появилась небольшая тайна, связавшая одного из самых могущественных людей мира и его подданного — безобидная и по-домашнему забавная. Впрочем, Терентьев никогда не забывал, какая пропасть лежит между ними, и всегда стремился удержаться на тонкой грани, разделяющей доверительность и панибратство.

Чайник-самовар у Константина был весьма необычный — реликт рубежа веков, когда паровая техника и так называемая «steam-культура» еще определяли все, от новейшей техники до рядового быта. Высокое конусообразное сооружение с плотной крышкой на защелке покоилось на трех опорах, а под ним располагалась крошечная горелка-разогреватель, стилизованная под какой-то кораблик-монитор. Требовалось засыпать в конус чай, залить воду, разогреть горелку и выждать строго определенное время, после чего разливать напиток, не разбавляя его водой. Иван не заметил, чтобы вкус при таком экзотическом способе заваривания и пития хоть сколь-нибудь отличался от обычного, но не счел нужным сообщать о своих соображениях. Здесь был важен ритуал. И, наблюдая, как властитель шестой части суши, сосредоточенно вращает маленькие маховички, добиваясь идеального температурного режима. Терентьев каждый раз представлял себе маленького Костю, играющего в паровозики лет пятьдесят назад.

Наконец, засвистел клапан, и стрелка маленького манометра сбоку от крышки качнулась в красный сектор. Чай был готов.

— Мы неплохо поработали, — заметил Константин, делая первый глоток.

— Ага, — согласился Иван, следуя его примеру. Подумал, что «ага» — это как-то по пролетарски, в компании царя звучит не очень уместно. С другой стороны, искренне и вполне верно по сути. Так что — сойдет.

— Два года… — задумчиво протянул самодержец, всматриваясь в облачко пара над чашкой, словно надеясь прочитать там некое мистическое откровение. — Всего лишь два года, а какой прогресс в индустрии смерти.

Последние слова он произнес с отчетливым отвращением.

— Отнюдь, — не согласился Иван. — По сути — год. Настоящая мобилизация началась прошлой весной, а до этого… — он замялся. Напоминать императору о том, что время с августа пятьдесят девятого и до весны шестидесятого во многом растратилось напрасно, было бы не очень вежливо. Поэтому Терентьев сделал вид, что отвлекся на питье. — Строился фундамент.

Константин слегка усмехнулся, давая понять, что оценил такт собеседника и понял невысказанное.

— Признаться, — искренне сообщил Иван. — Я удивлен. Да чего там. Поражен почти что. За год страна побежала пару десятилетий военного прогресса, самое меньшее. Да нет, больше. Из девятнадцатого века в середину двадцатого. К танкам, самолетам, индустриальной войне и атом…

Он запнулся.

— И к атомному оружию, — продолжил мысль Константин. — Да… Путь был труден. Но, «Нам надо пройти сотню лет за десять, иначе нас сомнут», не так ли?

Иван наморщил лоб, слова казались знакомыми, но звучали как-то неправильно.

— Да, — согласился он, наконец, вспомнив. — Точно так. Если бы не долбанная гусарщина! Сколько времени потеряли с ней…

Константин вновь усмехнулся на словах «долбанная гусарщина». Впрочем, в улыбке оказалась изрядная доля горечи.

Доля государственного участия в экономике Империи была весьма высока, но при общем понимании необходимости тотального контроля и планирования, реальность военного времени оказалась слишком сурова, чтобы сразу перейти к жестким мерам. С осени пятьдесят девятого, когда обозначилась милитаризация экономики, бурно расцвели поганки так называемого «Союза земств и городов», прозванного «земгусарами», то есть самоорганизации «миллионщиков», якобы проникнутых духом истинного патриотизма.

Моментально образовавшись, еще на фоне первого патриотического подъема, раструбив о себе рекламами в газетах, «земгусарство» и «Союз патриотических промышленников» обещали быстро и оперативно перестроить производственные силы России для войны. Но на деле оказались живой иллюстрацией к тезису о капитале и 300 % прибыли.

Самое печальное заключалось в том, что в сущности «земгусары» и «эспэпэшники» были не такими уж и плохими людьми. Просто они остались бизнесменами до мозга костей и к тому же искренне не понимали, что страна ведет не обычную войну, только в больших масштабах, а бьется насмерть за выживание. Они хватали заказы, не считаясь с собственными возможностями, раздавали огромные взятки для их получения, обклеивали все, идущее на фронт, яркими листовками… и воровали, воровали, воровали. «Россия так сильна и богата, что если заработаем дополнительный миллион-другой — от военного бюджета не убудет!». Поставки срывались, брак корежил технику, «патриотичные промышленники» эффектно выворачивали пустые карманы, ссылаясь на непреодолимую силу и непомерные требования.

Это веселье тянулось до специального указа Императора, приравнявшего неисполнение заказа или раздувание сметы к преступлению в сфере оборонной промышленности. А это уже проходило как прямое пособничество врагу — чем оно, собственно, и было. Кроме того, Константин с подачи канцлера Светлова передал расследование этих преступлений контрразведке. Начальник Особого Департамента Гордей Лимасов только крякнул, оценив новое бревно, положенное на спину его ведомства, затребовал кадрового подкрепления из полицейских следователей и занялся делом. В отличие от многих иных, Лимасов, в том числе и благодаря знакомству с Терентьевым, очень хорошо понимал, что теперь страна живет в совершенно ином мире, где цена ошибки и предательства так же изменилась.

«Патриотические промышленники» оказались изрядно обескуражены, обнаружив, что их шалости теперь расследуются не хорошо знакомым начальником полиции, казенного жалования которого хронически не хватает «даже на чай и сахар», а особым комитетом с мандатом лично от Его Величества. И вместо суда их ждет передача дела в военный трибунал. Это, конечно, не советские «тройки», но для начала получилось весьма эффективно. Немалую роль сыграл запущенный контрразведкой и полицией слух о сотрудничестве руководства СПП с разведкой «семерок». Оснований обвинять всех скопом в общем не было, но слух вызвал волну явок с повинной — «Да, воровал. Да, давал взятки. Да, растратчик и сволочь. Но не предатель!»