Стрелка (СИ)

А пока нас в версте от того городища на городском выгоне поставили. Купцы наши гуляют — песни «провожальные» поют.

У Кснятина в Волгу впадает Нерль. Рек с таким названием — две. Есть — Нерль Волжская, есть — Клязьменская. Две Нерли — из важнейших транспортных путей нынешнего времени.

Нерль Волжская вытекает из озера Сомнино, связанного рекой Ваксой со знаменитым Плещеевым озером. Есть волок из Нерли Волжской от Плещеева озера около села Княжево в реку Моса, приток Нерли Клязьменской. Далее лодейки бегут в Клязьму, Оку и выходят на Волгу.

Или — не выходят: нынче эмир пути запер — свой Бряхимов на Окской Стрелке поставил.

Путь по Нерлям — короче собственно Волжского. Но князь ведёт караван по Волге. Не весь — часть купцов сворачивают, пойдут прямиком к Суздалю да Владимиру.

Купцы гуляют, а нас к князю позвали. Только мы воды нагрели, только намылились… прибежал отрок княжеский:

– К государю! Князю Тверскому! Володше свет Васильковичу! Спешно! Обоим бояричам!

Морда гнусная, сальная, глаза вороватые, сам на месте приплясывает… Как бы не спёр чего. Деваться некуда — вытерлись наскоро да пошли.

Князь с ближниками на посадниковом дворе встал. В тепле, на мягких постелях… Я не завидую: начальству должно быть хорошо — тогда оно не так злобится.

На дворе — гулянка идёт, девки хороводы водят, мужики комаринского выламают… Старается народишко — богатый гость пришёл. Может, расщедрится, сыпанёт златом-серебром?

Подвели к этому Володше. Лазарь аж трясётся весь:

– Сам! Князь! Государь!

А мне… что я, князей не видал? Да я с Ромиком — вот как сейчас стоял! А он не какой-то там князь подручный, а настоящий, «светлый». А если самое начало вспоминать, казнь на Волчанке, так и самого Великого Киевского Князя Ростислава свет Мстиславовича — лицезрел.

Володша, молодой парень лет 20, невысокий, чуть оплывший, слегка поддатый, расспросы расспрашивает. Сперва Лазаря: как дела, поздорову ли матушка оставалася, нет ли убыли в хоругви, как с припасами да не течёт ли лодейка.

Лазарь весь в энтузиазме. Сплошной «яволь гер оберст». Каблуками не щёлкает исключительно от неумения. Грудь — колесом, глазами — начальство ест. Я бы даже сказал — жрёт не прожёвывая.

Потом за меня взялись:

– Так ты — смоленский? А к нам с чего? А не думает ли князь твой Роман какую нам бяку учинить? А не ждать ли нам сюда снова стрелков вашинских?

Глупость, конечно, полная. Был бы я подсыл от смоленского князя — так бы не назвался. Но надо отвечать. Не вря. Или правильно — не вряя?

Выкладываю. Чистую правду. Что сам — ублюдок признанный. Что батюшка мой, Аким Рябина, конечно, славен, но сидит в вотчине, в отставке и в немилости. Что был в княжьих «прыщах», но вышибли. За глупую шутку с вонючей свечкой.

Демьян-кравчий мне так и говорил, когда я у него на дыбе висел: «Я тебя за ворота вывел да пинка дал. Стража и зеваки видели».

– А служил-то где?

– У оружничего в погребе чешую чистил.

В моё время человека, чья трудовая деятельность протекала в арсенале вероятного противника, сразу бы начали расспрашивать. Интенсивно. А тут… тут все знают, что оружие — у воинов, а не в схроне.

За столом народу полно, матёрые бородачи есть. Один из них, вроде бы — местный тысяцкий, про Акима Рябину услыхав, вспоминает поход семнадцатилетней давности. Так это… уважительно.

– Крепки смоленские, бьются знатно. А стрелки ихние — вельми искусны. Мы на них в конном строю кинулися, а они не бегут! На десяток шагов подскакали, а они, вишь ты, хитрецы какие, лёд речки этой Волнушки — вона она, за забором течёт, покололи. Передние-то под лёд и пошли. Я тогда чудом ушёл, конь добрый был, выпрыгнул.

Старшие — геройства свои здешние вспоминают. А Володше-то и вспомнить нечего. Как он с братом город свой проспал да в порубе сидел? И нурманам его — тоже. Вот один из них и понёс…

Хвастает про то, как они у себя там, в Норвегиях, по морскому льду бегают и вражьи войски наповал бьют.

Чего хвастает? Самый выдающийся поход сухопутной армии, с пушками, обозами и конницей, по морскому льду — совершён в марте 1809 года корпусом Багратиона, сумевшего не только занять Аландские острова и разгромить защищавших их шведов, но и, успешно пережив всей армией ночёвку на льду Ботнического залива, выйти на берег в сотне вёрст от незащищённого Стокгольма.

После чего шведы сразу устроили себе государственный переворот и запросили мира.

Не всякое знание следует озвучивать. Стараюсь не отсвечивать, не раздражать власти:

– О! А! Ну! Как это героически! Вы — такие храбрые! Морские львы! Ледяные тигры! Настоящие драконы!

Тут рассказчик замолчал, как-то скривился, соплеменники его чего-то на своём лопочут. С явной подколкой. Рассказчик озлился и на меня:

– Ты, ходелёс макрелл…

Понимаю — какое-то рыбное ругательство. Про макрель. Но с чего? Я ж ничего!

Объясняю, что дракон — это круто: летает, хватает, огнём сжигает… Как-то успокоились. Старший их, Сигурд — поплямкал, хмыкнул и объяснил:

– Ты нам такого слова не говори. Потому что у нас драконами, или дракошами называют… Драконы — это от слова «дрочить». То есть — молодь мелкая, которая другим, нормальным мужчинам… дрочит. А мы — змеи. Великий Морской Змей — слышал?

Факеншит! На ровном месте, чисто за семантическую неоднозначность, возникшую в какой-то малой общности… Ведь в нормальном норвежском этого слова нет! Это кто-то из наших — ихних приучил. Вот эту… битую компашку из партии Инге Горбатого. Мелочь какая-то, семантическая флуктуация… А ведь и зарубить могли!

Странно: морской змей — у скандинавов, летающий змей — Змей Горыныч — у славян. На концах стропил древних деревянных христианских церквей Норвегии — змеиные головы. На носах драккаров — деревянные головы Морского Змея, как на носах славянских лодей — головы коней. У делаваров: Чингачгук — Большой Змей. А драконы-то откуда?

Тут я представил себе престарелую Ле Гуин, которая рассуждает о власти над вещами при использовании их названия на «истинном языке».

Встаёт она, так это… в позу призыва. Где-нибудь… типа Дуврского утёса. Высокий обрыв, бушующее море, рваные тучи по небу…

И, воздев руки к небу, провозглашает:

– Дракон! Дракон! Заклинаю тебя! Приди по велению моему!

И поджидает с неба огнедышащую крылатую волшебную ящерицу.

Что-то близко к Пушкину:

А тут раз… «дракоша»! И лезет уже своими ручками шаловливыми… Дабы исполнить пока невысказанные, но очевидно вытекающие из факта призыва, пожелания госпожи-филологини… Лишь бы с утёса не упала. С Дуврского.

Понятие «многозначность» — не знакомо? А хотя бы «двусмысленность» — понимаете? Аккуратнее надо с семантикой, а то покрошат «в капусту». Хотя, конечно, в капусте — младенцев находят, а не мужиков мелко-рубленных.

Неочевидный смысл слова, явно ассоциированного с нашим исконно-посконным глаголом, в ихние фьорды мог занести упырь.

Нет-нет, не кровосос, а Упырь. С большой буквы.

Был такой странный человек. Новгородский священник, обучался в Византии, делал намогильные камни в Скандинавии. Сувенирная копия одного из них несколько лет стояла у меня на письменном столе — бумаги прижимать.