Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.4

Егор схватил Люську. Люська была горячая и вся дрожала.

Черное пятно на занавесе вибрировало. Вот оно начало уменьшаться.

– Шагай! Прыгай! – кричали сразу доктор и Кюхельбекер.

Егор понял, что надо подчиниться.

Держа на руках Люську, которая обхватила руками его шею, Егор шагнул вперед.

И ничего не изменилось.

Он стоял перед занавесом в плохо освещенных кулисах.

Но вокруг не было никого из жителей мира без времени.

Егор опустил Люську на пол.

Люська первой догадалась, что все получилось как надо.

– Послушай, – сказала она.

– Я ничего не слышу.

– Тогда пошли, раз ты такой несообразительный.

Она потащила Егора за руку прочь из-за кулис, мимо рабочих, которые несли фанерную речку, мимо электрика, который копался в распределительном щите. Они дошли до девушки, которая стояла лицом к зеркалу в коридоре и старательно пела гамму.

– Простите, – спросила Люська, – какое сегодня число?

– Сегодня? Второе января. А может, третье. Я всегда числа путаю. Это так несущественно.

– Ой, – сообразил Егор. – Мы вернулись.

– Вот теперь все и начинается, – вздохнула Люська.

Часть II

ГАРИК ГАГАРИН

Последний сеанс закончился около шести. Мы все проголодались и устали. Егору пришлось хуже всех, но он храбрился. Когда тебе двадцать два и ты кончаешь университет, простительно храбриться в компании людей, ненамного старше тебя, но облеченных правом тебя допрашивать. Больше Егору идти было некуда. Так что для своего спасения Егор избрал позицию участника эксперимента. Не кролика, не свидетеля, а участника. Сотрудника. Для него важнее было место в нашей стае, чем своя роль в событии. Кажется, все мы, кроме Добряка, это понимали и по мере сил Егору подыгрывали. Саша был нетактичен, и Егору ничего не оставалось, как мысленно перевести его на положение прислуги. Тогда можно Добряка игнорировать. Что Егор и делал.

– Все? – спросила Тамара, стараясь услышать от Калерии Петровны, нашего завлаба, отрицательный ответ.

– На сегодня все, – ответила Калерия. – Егор, ты свободен. Я тебе позвоню завтра во второй половине дня. А мы с Гариком останемся поговорим, хорошо?

Я побаивался, что Калерия вызовет для консультации Максима Мирского или еще кого-то из институтских гениев. Мне польстило, что Калерия готова обойтись моей помощью.

Егор попрощался, стоя у кресла, в котором он провел столько часов. Он был и без того тощим, костлявым, а сегодня еще и выглядел изможденным.

– Постригся бы, – в десятый раз напомнила ему Тамара. – Мужик, а с косичкой. И серьга в ухе.

– Я постригусь, – сказал Егор покорно.

Не пострижется он. Из принципа. Может быть, он сам ненавидит свой лошадиный хвост, но не может отступить, отказаться от бравады.

Егор задержался в дверях – его узкая спина замерла в раме. По законам кинематографа он должен был обернуться и произнести самые важные слова. Но Егор не обернулся. Дверь закрылась. И в то же мгновение, словно не в силах терпеть, Добряк сказал:

– Я побежал. У меня на сегодня билеты в Большой театр. На «Жизель».

Добряк ожидал радостных или завистливых воплей толпы, но толпа безмолвствовала. Лишь Калерия произнесла, раскладывая бумажки на столе:

– Иди, Саша, иди.

Добряк неуверенно пошел к двери, а Тамара вслед ему выпустила пулеметную очередь:

– Есть у него билеты. В Большой. Только на завтра. И еще неизвестно, согласится ли она с ним пойти.

– Много знаешь! – рявкнул Добряк и исчез.

– Ты в самом деле знала или придумала? – спросил я.

– Я слышала, как наша новенькая в бухгалтерии рассказывала, – ответила Тамара.

Я не знал ни о новенькой, ни о ее отношениях с Добряком.

– Тамара, сделай кофе, – попросила Калерия. – Если тебе срочно надо домой или в Большой театр, можешь идти.

– Мне никуда не нужно, – обиделась Тамара. – Неужели я не понимаю, что у нас эпохалка?

Ее не разубеждали, Тамара позволила себе углубиться в философию.

– Меня иногда смущает, – проговорила она, гладя компьютер по головке, – насколько мы стали бесчувственными. Ведь на этот раз мы приблизились к раскрытию главной тайны человечества. Две тысячи лет человек размышлял, есть тот свет или это выдумка?

– Тамара, не говори красиво, – взмолилась Калерия.

– Вы, Калерия Петровна, пытаетесь закрыть глаза, – ответила Тамара. – Потому что сами еще не все представляете. Мне самой бывает жалко, что я недостаточно верующая, потому что росла в атеистической семье и в пионерской организации. Но мне дурно делается от последствий!

Не дождавшись реакции начальства, Тамара взяла чайник и пошла в туалет за водой. Мы с Калерией остались вдвоем. Мы молчали.

А в самом деле, Тамара была права. Вот так живешь-живешь, считаешь себя неглупым человеком, работаешь в институте, где отношение к чуду как отношение к подопытной лягушке. Ты не обращаешь внимания на цвет ее изумрудных глаз, а вспарываешь животик и глядишь, как сокращаются мышцы ног. Тебя волнует, хорош ли скальпель, и плевать на то, что в мозгу умирающей лягушки стираются зачатки восхищения красотами Вселенной. А рядом стоит Тамарочка, бездумный серафимчик, и вдруг оказывается, что именно ей приходят в голову идеи, которые должны были бы отяготить тебя.

– Отвлекся? – спросила Калерия Петровна. – Тамарочка натолкнула тебя на размышления о вечном?

У Калерии есть отвратительное свойство угадывать твои мысли в тот момент, когда тебе этого не хочется.

– Куда денешься от мыслей? – признался я.

– А мне приходится думать о завтрашнем докладе на дирекции, где кое-кто начнет доказывать, что я идиотка с больным воображением.

Не кое-кто, а Александр Борисович, понял я. И будет он это делать из черной зависти, что нашей лаборатории досталась такая тема.

– Хотите, я вместо вас схожу и приму удар? – спросил я.

– Чином не вышел, – улыбнулась Калерия, вовсе не желая меня обидеть.

– Тогда я одолжу вам дедушкину саблю, – сказал я.

– А поможет?

– Я в жизни не видел своего дедушки. И вообще никого из родственников.

– Я думаю, он у тебя кантонист, – заметила Калерия. – Сабля ему не положена.

Она включила запись: первое появление Егора в нашей лаборатории. Вот он стоит в дверях, худой, чуть сутулый, открытое приятное лицо городского акселерата. «Здравствуйте, мне сказали, что Калерия Петровна... что я должен все рассказать Калерии Петровне».

– Сейчас я должна ответить себе, – обернулась ко мне Калерия, – на самый главный вопрос. Мне его зададут завтра, как только я войду в зал ученого совета.

– Что за вопрос?

– Ты знаешь, Гарик. Правду ли нам рассказывал молодой человек или соврал.

– И врал три дня без перерыва? Врал в ответ на все наши вопросы?

– Не возмущайся, Гарик. Но ты еще не знаешь, какие на свете водятся лжецы. И некоторые из них побывали в нашей комнате.

– Но зачем ему врать?

– Я не хочу ловить его за руку. Но если Егор не врал, то институт должен начинать новый проект. Возможно, дорогой, а сейчас конец квартала...

– Что вы говорите, Калерия Петровна?

– Я говорю о том, что чудо, даже могущее изменить судьбу всей нашей Земли, после прохождения через бухгалтерию, дирекцию и плановый отдел превращается в тему номер такой-то или проект номер такой-то бис. И, наверное, в этом есть некий высокий смысл. Для того чтобы достичь максимальной объективности в исследовании, мы должны относиться к чуду как к подопытной лягушке.

Как моей лягушке удалось перескочить в речь Калерии, относится к разряду чудес... или обычных совпадений в беседе коллег.

– Нам в любом случае придется еще встречаться с Егором. Так что давай проедемся по его показаниям и поглядим, нет ли тут нестыковок.

Тамара возвратилась с чайником, включила его в сеть и сообщила, что кофе кончается.

Тамара очаровательна нежной, изысканной красотой британской баронессы. По части нежности и изысканности облика она может дать сто очков вперед Калерии Петровне. Но очарование длится ровно до того мгновения, когда наша лаборантка, дитя харьковских окраин, открывает нежный ротик. Тамарочка стремится к знаниям и даже третий раз подряд пыталась поступить на вечерний биологический в университет. И мы все знаем, что года через два-три она обязательно туда поступит, если ее не утянет замуж какой-нибудь молодец в «Мерседесе». Ведь среди них тоже есть посланцы провинциальных окраин, так и не поступившие в университет. Впрочем, возможно, Тамарочка дождется своего доктора наук – как ни странно, она предана биологии, искренне любит наш институт и всех нас. У нее был неудачный, к счастью, краткий и почти забытый роман с циничным Добряком, зато она до сих пор немного влюблена в меня. Она – неотъемлемая часть лаборатории, и пускай молодец в «Мерседесе» не спешит приезжать за ней к воротам нашего особняка, без нее нам будет скучно.