Наследники по прямой. Книга первая.

– Гур. Что случилось?!

Он вздрогнул и поднял на неё свой немыслимый взгляд, которого она никогда не боялась. И улыбнулся, - у неё сердце сжалось, когда она почувствовала, чего ему стоит эта улыбка - весёлая и даже беспечная, как всегда:

– Ничего. Просто мне нужно было подумать кое о чём. Одному. Ничего, дивушко. Всё хорошо.

– Нет, - тихо сказала девушка, глядя ему в глаза. - Нет. Что произошло?

– Ты одна пришла? - с беспокойством спросил Гурьев. - Почему? Кто тебе сказал, что я здесь?

– Никто. Я не одна, мы с ребятами тебя по всему городу ищем. И в крепости, и везде. Мне Нина Петровна сказала, что к тебе какой-то бес приходил. Так и сказала: бес. Что происходит, Гур?!

– Бесы всегда всё путают, дивушко, - Гурьев продолжал улыбаться. - Они ничего не умеют, не могут, не знают - только путают. Это нужно помнить. Обязательно помнить, даже если кажется, что бесы говорят правду. Даже если очень сильно кажется. Понимаешь, дивушко?

– Что с тобой, Гур?! Гур, миленький, что с тобой?!

– Ничего. Я же говорю - всё хорошо. Уже всё хорошо. Правда.

– Я… Я же ничего не знаю, Гур, - едва удерживаясь, чтобы не разрыдаться, проговорила Даша. - Я ничего не знаю же, не понимаю вообще ничего… Я чувствую - что-то происходит. Что-то важное. Очень важное. Прямо здесь. Прямо сейчас. С тобой. Со мной. Со всеми нами. Это из-за того, что ты делаешь? Вообще делаешь, да? Из-за Сталина - тоже?

– Сталин?! - Гурьев нахмурился. - Дивушко, да что с тобой? При чём тут Сталин?!

– Я знаю, - упрямо сказала Даша. - То есть, не знаю, но чувствую. Ты - и Сталин. Ты его заставил. Сумел. Ты заставил его делать что-то правильное. Страшное - но правильное. Вы оба, вдвоём. Всё нужно вернуть на место. Всё вернуть, чтобы было, как нужно, так, как должно быть. И ты его заставил. Не обманул, не перехитрил, не убедил - но как-то заставил. И получается - не так получается, иначе, иногда - совсем иначе, но получается. Я же чувствую, Гур. Я чувствую, - это так. Скажи, это так?! Скажи!

– Да. - И, произнеся это, он ощутил, что ему стало легче. Совсем немного, буквально чуть-чуть, еле заметно - но стало легче.

– Я хочу, чтобы ты знал, Гур, - Даша вдруг выпрямилась, вскинула голову, и Гурьеву показалось, что ветер утих, отступив перед силой, что таилась до поры в этой девочке. - Ты - мой друг. Мой настоящий, верный, преданный друг. Самый-самый. И я - я прощаю тебя за всё. За всё, что ты сделал и за всё, что предстоит тебе сделать. За плохое и страшное, за верное и нужное - за всё, Гур, за всё, за всё сразу и навсегда. И за себя, и за тех, у кого ты никогда не сможешь, не захочешь, не успеешь попросить прощения. За всех и за всё, Гур. Навсегда. И Сталина - тоже прощаю. За всё. Ведь я же - ты сам говорил, тогда, в тот самый день, когда погибла Татьяна, - ведь я имею такое право?

– Имеешь, - глядя на девушку снизу вверх, еле слышно произнёс Гурьев. - Имеешь, дивушко. И то, что ты сказала сейчас - это и есть доказательство твоих прав. Права прощать - и простить. Да. Вот именно так. Всё останется с нами - и смерть, и несправедливость, и всё остальное - все ошибки, все неудачи, все промахи и обиды, но… Но без прощения - всё это не имеет смысла. Человеку очень страшно умирать, сознавая, что его никто не простил. Любому человеку - даже Сталину. Потому что даже Сталина можно простить. Нужно ли - я не знаю. Но тебе виднее, дивушко. Раз ты простила - значит, тебе и в самом деле виднее. Обещаю тебе - я скажу ему об этом. Не раньше, чем он заслужит это услышать, но прежде, чем ему предстоит умереть. Обещаю. Спасибо тебе. Ты знаешь, что ты очень красивая? Ты самая красивая девушка на свете, Даша.

– После Рэйчел, - Даша снова убрала под берет непослушную прядь волос и улыбнулась.

– После Рэйчел, - кивнул Гурьев и стремительно поднялся. - Конечно. После Рэйчел.