Дальше некуда

— Сняться бы с лагеря да в Мариинский Порт, — как бы про себя промолвил Сашка. — Неровен час, дохнёт гора огнём и язычищем нас достанет. В аккурат всех спалит.

— Не дрейфь, казак, — ободрил его мичман. — Это сатана страдает в подземелье, так Леонтий говорит. Его адскому высокопревосходительству досадно, что русский поп русалок в православии наставляет.

— Что-то они не очень наставляются. Который день уж батька с ними парится, а серебряночки ни тпру, ни ну. Упёртые в безбожии!

— Известно, порода французская, ветреная и легкомысленная, — сказал Громов. — Еле-еле признавали Нептуна, и то не слишком. Затем нахватались революционных бунтовских идей. Если на суше веры нет, то в море тем более. Миновали владения Ктулху — не поклонились, с осьминогами подрались… Попробуй-ка теперь им символ веры втолковать!

Мысленно Сашка признал правоту Громова. Характер у русалок лёгкий, но при том — ох и строптивы! Подманишь добрым словом, тары-бары, то да сё, а чуть сожмёшь — вывернется будто вьюн и обзывается: «Vous êtes un barbare! un monstre! un cosaque!» [16]

Для проповедей казаки с солдатами сложили на берегу кафедру из валунов. Оттуда Леонтий, по собственному его выражению, «проповедовал камням и волнам».

Желая обрести покровительство империи и выказать свою признательность, русалки и тритоны сплывались слушать его и располагались будто тюлени на мелководье, но игривый, переменчивый нрав их сказывался то и дело. Читая вольным детям океана книжную премудрость, Логинов часто замечал, как в задних рядах открыто хряпают рыбёшку или нереида самозабвенно лижется с возлюбленным тритоном, или творится что-нибудь вовсе неподобающее.

— Хоть кол на голове теши! — жаловался протопоп Громову. — Я твержу про смертные грехи, а они амурам предаются! Спрашиваю: «Каково ваше profession de foi? [17]», они смеются.

— Камнем в голову, — посоветовал Дивов, — не пробовали?

— Герррой, герррой, — мурчал Ирод, натирая своей шерстью сапоги корнета, выловленные со дна морского доброй Жанной.

— Иной раз подмывает, — признался Логинов. — Но долг велит действовать убеждением и лаской. Впрочем, полезна может быть и воинская хитрость. Есть одна идейка… ввиду чрезвычайных обстоятельств… Корнет, не откажитесь стать крестным отцом.

— Не готов, не достоин, — пытался увернуться Дивов. — Во грехах, постом мясо ел, людишек убивал, всякие слова выкрикивал в запальчивости, любодейные помыслы лелеял…

— Государственной измены, богохульства — не было? Прочие грехи я отпущу. Согласны?

— Не могу! — взмолился корнет. — Отец Леонтий, не настаивайте! Вы наверняка намерены крестить пригожую русалочку, всем прочим для примера — и как я, крестный отец, буду в дальнейшем с ней общаться? Как монах с монахиней, не ближе!

— Предлагаю свою кандидатуру, — вмешался Громов. — Мне земных женщин хватает, к земноводным не стремлюсь. Однако, батюшка, предвижу каноническую трудность. С нами нет ни одной православной. Кого прочите в крестные матери?

— Российскую Империю, — ответил Логинов голосом, полным величественного мистицизма.

— Грандиозно! — выдохнул Дивов с восторгом. — Преклоняюсь перед вашим гением!

Наутро Леонтий в надлежащем облачении и Громов в парадном мундире, с какой-то корзинкой подмышкой, вышли на берег к кафедре. Из морской глади торчало сотен шесть-семь голов — не полный состав, но по замыслу протоиерея всех скликать и не требовалось.

Под гомон заинтригованных русалок Логинов торжественно совершил чин оглашения, строго-настрого запретив диаволу господствовать над морскими людьми, затем повелел врагу уйти, после чего троекратно дунул, приговаривая:

— Изгони из них всякого лукавого и нечистого духа, скрытого и гнездящегося в их сердцах!

Громов, легко определявший стороны света без компаса, велел аудитории развернуться лицами строго на вест, а Леонтий стал вопрошать:

— Отрекаетесь ли вы от сатаны, всех его дел и всех его аггелов, всего его служения и всей его гордыни?

— Oui! Oui! Oui! — охотно отвечало собрание.

— И дуньте, и плюньте на него!

Знаки презренья к сатане были исполнены столь истово, что в бухточке случилась небольшая буря.

— Сочетаетесь ли вы со Христом?

— Oui!

— Если так, повторяйте за мной: Верую во единого Бога Отца Всемогущего, Творца неба и земли…

Заминок не возникло, поскольку текст уже был знаком русалкам. Они обладали превосходной слуховой памятью.

— …Исповедую единое крещение во отпущение грехов, ожидаю воскресения мертвых и жизни будущего века. Аминь!

— Amen! — ответил хор.

Логинов благословил море, долженствующее стать купелью, и побрызгал на бухту маслом, условно помазав всех находящихся в воде.

— Крещаются рабы Божии русалочьего рода, сколько их здесь есть в русских территориальных водах — во имя Отца, аминь! — басовито возгласил Логинов и дал знак Громову. Тот открыл корзинку, где нечто шуршало и скреблось. Выглянул взъерошенный, встрёпанный Ирод, увидел полное море еды и завопил:

— МЯУ!

Русалки и тритоны как один нырнули.

— Всплыть! — властно скомандовал Громов. Когда его повеление исполнилось, он встряхнул негодующего Ирода, держа его за шкирку.

— …и Сына, аминь!

— МЙЯУУ!!

Свирепый мяв матёрого котища повергал морских жителей в ужас; они опять ушли под воду.

— Всплыть! — не унимался Громов, стараясь не прибавить ничего матерного, ибо Ирод немилосердно царапал его и стремился укусить.

— …и Святаго Духа, аминь!

— МММЯУУУ!!!

Бухта пошла кругами от массового одномоментного погружения.

— Всё, окунулись трижды! Отпустите котика, Аркадий Кузьмич, таинство свершилось. Миропомазание сделаем позднее, когда они очухаются…

— Ирод, голубчик, я зашкирил тебя в интересах империи, — морщась от боли, Громов изучал исполосованную когтями, кровоточащую руку. — Я руководствовался высшими государственными соображениями. Будешь мурлыкать Володихину на ухо — так и говори, поскольку это правда. От себя же я, как командир экспедиции, назначаю тебе семь…

— Мррр? — освобождённый Ирод (шерсть дыбом, глаза-угли) рванулся было пулей прочь, но задержался, нехорошо глядя на мичмана.

— …нет, десять фунтов свежей…

— Пффф!

— …красной рыбы!

— Мря? — в отрывистой реплике Ирода слышалось: «И это всё?»

— Фунт сметаны. Два фунта.

Шерсть на Ироде начала разглаживаться, но обида была велика, он никак не мог простить мичману грубость, пусть даже продиктованную служебным рвением. Заметив это, в торг вступил Леонтий. Как всегда, он действовал просто и убийственно.

— Сибирская кошка Саломея. Упитанная, бойкая, очень пушистая. Живёт на подворье иркутского владыки Серафима, — произнёс Логинов, глядя в облака. — Доставят в эту навигацию, ближайшим кораблём.

— Мрррррр… — заворожённо пошёл Ирод на мягкий и сладостный голос Леонтия.

— Значит, мы договорились?

— О, боже! — плаксиво воскликнула Жанна, зашлёпав вокруг себя ладонями. — Со мной что-то случилось! Мне трудно дышать под водой!

— И со мной тоже!

— И мне!

— Прямо-таки сдавливает грудь!

— Ah! vraiment c’est insupportable! [18]

— Saperlotte! Diable! Parbleu! [19] — слышалось отовсюду.

— Сказалась благодать крещения, — шепнул Громову Леонтий. — Аркадий Кузьмич, мне в облачении бежать неловко; не будете ли вы столь любезны, чтобы обезопасить меня сзади?..

— Это всё он! — заорал Пьер, указывая на Логинова. — Он наколдовал! Он прочёл заклинание и обмяукал нас котом! Держи его! Пусть вернёт как было!..

— Ходу, батюшка!

Ирод, мичман и Леонтий припустили к лагерю, а бухта забурлила — всё скопище ринулось на сушу.

— Скажите им, что это не отменяется! — горланил Громов на бегу.