Агент

— Давай в конюшню, — тихо сказал Кирилл.

Исаев, восседавший на вороном, кивнул, направляя мерина к длинному приземистому сооружению с проваленной крышей.

Привязав коня у сухой поилки, Авинов двинулся к господскому дому. Кузьмич, с винчестером в руках, занял позицию на углу.

Было очень тихо, только калитка поскрипывала, качаясь на одной петле. Забора не осталось, главное на костры извели, а дверь — вот она…

— Жиллер! — крикнул штабс-капитан и прислушался.

Где-то в доме заскрипело стекло под сапогом. Исаев пальцем показал на второй этаж, растерзанный шрапнелью, и отошёл к конюшне, чтобы держать под прицелом все входы и выходы.

— Жиллер! — рявкнул Авинов. — Долго я тебя буду звать?

Держа руку на парабеллуме, он сдвинулся в сторону, чтобы не стоять на линии огня. В дверном проёме замаячила тень, и вот явил себя долговязый парниша. В стоптанных и сроду не чищеных сапогах, в суконном бушлате и картузе с треснувшим козырьком, он выглядел как типичный мешочник.

— Ну я — Жиллер, — выцедил парниша. — И чё?..

— «Фоля» передал, что ты кой-чего припас для меня, — усмехнулся Кирилл. — Я — Эфенди!

— Да ну? — восхитился Жиллер, тут же оскалившись: — Пароль!

Этого штабс-капитан не ожидал.

— Чёрта лысого, а не пароль! — выпалил он. — Тебе что, повылазило?

Тут с крыши завопили:

— Осман, это беляки! Тикаем!

Жиллер согнул ноги в коленях, будто вприсядку собравшись пуститься, и выхватил маузер, тут же спустив курок. Поспешил — и промазал, а вот Авинов не истратил патрон зря — пуля вошла Осману в лоб, сшибая картуз.

Трижды выстрелил наган, целясь в Исаева. Винчестер грохнул один раз, и стрелок, ломая расщепленные доски, выпал со второго этажа, роняя на лету оружие и студенческую фуражку.

Штабс-капитан сделал знак ординарцу — обходи справа. Кузьмич кивнул и скрадом двинулся к дому. Авинов поднялся на крыльцо, шагнул в коридор, вонявший мочой. В комнатах царил разгром — прелестный натюрморт, изображавший букет сирени в кувшине, валялся на полу, служа подносом для кучи дерьма; драгоценные тома в кожаных переплётах были разбросаны повсюду, рваные и затоптанные; стены исписаны заборными откровениями… Чушатник. «Обезьянник», — поправил себя Кирилл.

Выйдя в коридор, он вскинул пистолет, завидя согбенный силуэт, но тут же выдохнул с облегчением — то был Исаев.

— Ваш-бродь, нашёл!

Авинов поспешил навстречу, хрупая осколками стекла. Кузьмич гордо показал обтерханный фанерный чемоданчик. Щёлкнул замочек.

— Ого, сколько тут…

Царские ассигнации лежали пухлыми неаккуратными пачками. По России ходили и «керенки», и совзнаки, но «романовские» котировались выше всяких новоделов. Ирония судьбы: империя рухнула, а её деньги ценились по-прежнему.

— Надо? — спросил Кирилл. — Бери.

— Дык, ёлы-палы… — растерянно проговорил Исаев, сдвигая кубанку на затылок. — На войне деньга без надобности, всё и так твоё… А опосля мы другие напечатаем!

Авинов кивнул.

— Спички есть? — поинтересовался он.

— Имеются.

— Поджигай.

— Деньгу?

— Дом!

Двух вязок камыша хватило, чтобы занялось крыльцо. Просушенные солнцем доски горели весело, огонь с жадностью пожирал дом-развалину, забираясь на второй этаж, обнимая строение щупальцами пламени. Жаркие клубы воздуха закручивались кверху, унося головешки и пепел.

— А «Фоля» хитёр… — покачал головой Исаев. — Видать, камушки-то спёр, а товаришшей завалил, штоб не делиться. И вас на смерть послал, без пароля-то. Ан не вышло!

— Похоже, прав ты, Кузьмич, — согласился Кирилл.

— Эх, найти бы эту жидовскую морду!

— Ладно, поскакали, а то поздно уже…

И два всадника порысили в степь. Поначалу они выделялись над тёмною плоскостью Задонья, а после слились с густым сумраком.

…Поезд сбросил ход, медленно проезжая станцию, покуда не заскрипел тормозами, замирая на полустанке.

— А почему стоим? — разнёсся по вагону недовольный голос. После гула и перестука колёс человеческая речь слышалась особенно ясно.

— Блиндированный пропускаем, — отозвался кто-то с другого конца вагона.

Авинов приник к окну. На запасных путях стояли брошенные противником составы. Длинный ряд теплушек санитарного поезда был сплошь наполнен умершими. Один из эшелонов, гружённый боеприпасами, сгорел, и снаряды повзрывались — чернел длинный ряд искорёженных остовов, а далеко кругом разбросаны были обезображенные трупы, птичья пожива…

Плавно, мощно накатил гул — махина тяжёлого бронепоезда проследовала на север. Мелькали площадки с шестидюймовками Канэ и гаубицами Шнейдера. На стенках броневагонов белым по серому было выведено: «Иоанн Калита».

Гул стих, удаляясь, пропала дрожь — и тут же залязгали буфера, встряхивая вагоны. Поезд покатил дальше. На войну.

Глава 5

«КРАСНЫЙ ВЕРДЕН» [39]

На окончание Петрова поста [40] Добрармия вышла к Царицыну, подступила к Кривомузгинскому укрепрайону. Он окружал город подковою, концы которой упирались в Волгу. Три линии обороны опоясывали Царицын. Окопы были усилены колючей проволокой в пять колов и пулемётными гнёздами.

В двух верстах к северу затемнелись лавы красных, глухие раскаты орудий словно предвещали грозу.

Заработали, загрохотали белогвардейские пушки. Генерал Врангель объехал фронт полков на заляпанном «форде», приказав снять чехлы и распустить знамёна, а всем полковым хорам — играть марши своих частей.

Как на параде, строились полки в линии колонн, разворачиваясь в боевой порядок. Выдували медь трубачи, полоскались стяги.

Генерал Улагай выскочил вперёд, раздалась команда:

— Шашки к бою, строй фронт, марш, марш!

Блеснули клинки, разнеслось «ура», и покатился по степи грозный гул, задрожала земля — вся масса белой конницы ринулась в атаку, скрываясь в непроглядной туче пыли. Гремела артиллерия, пушистые дымки от шрапнели густо усеяли небо.

— Эхма! Силища-то кака попёрла! — восторженно заорал Кузьмич и с чувством выматерился.

Дроздовцы поднялись в атаку, бросились за командиром. Кирилла обгоняли люди, которых он видел однажды или дважды, а теперь не узнавал вовсе, так оборотились в бою. Всё неслось вперёд, как грозный степной пал, — атакующие цепи, тачанки, сёстры милосердия, крестившиеся при каждом взрыве снаряда, раненые на тачанках, в крови, в сбитых бинтах… «Ур-ра-а! Ур-ра-а-а!» — гуляло вразнобой и на все голоса.

Великий гром покрыл степь — заговорили, заревели, загрохотали сотни орудий и десятки бронепоездов с обеих сторон. Канонерки с Волги добавляли убийственного шума.

В медном небе кружились «ньюпоры» и «хэвиленды», щедро просыпая на красных конников целые ящики увесистых «стрелок».

Красные «летающие лодки» М-9 вились растревоженным роем, будто пчёлы у дупла с мёдом. Вот подбитый «Ньюпор-11» потянул к городу, оставляя по себе копотный шлейф, вот «сопвич» угодил под очередь из «виккерса», пущенную с бронепоезда «Атаман Платов», — и сорвался в штопор, сшибаясь с тарахтящим «спад-дуксом»…

Четырёхмоторные бомбардировщики «Илья Муромец» и «Александр Невский» проплывали медленно и важно, меряясь с облаками. Воздушные корабли опрастывались над Кривою Музгой и Сарептой, скидывая на головы красным бомбы в пятнадцать и в двадцать пять пудов. [41] В огне и дыму визжал раскалённый металл, жаля и сеча податливую плоть — путь к станции Воропоново весь был усеян мёртвыми телами.