Второй шанс (СИ)

Павел Носов

Второй шанс

ГЛАВА 1

Этот Город был болен. Стар и болен. Кирпичи первых зданий, в нем построенных, были ровесниками становления империи Чингисхана Тимучина. Когда-то по его улицам, гремя доспехами, двигались рыцари тевтонского ордена, идущие в походы на Русь. Вверх по синей ленте реки, текущей через Город, поднимались драккары викингов, пришедших в набег на местные племена за солнечным камнем. По его площадям маршировали полки Фридриха Великого, Наполеона и Кутузова. На горе, давшей ему название, раньше стоял замок королей государства, державшего в страхе половину Европы. В Городе были парки, сады, музеи и крупнейший в Европе университет, студентами и преподавателями которого были самые видные философы, математики, поэты и музыканты своего времени.

Он начал болеть перед последней большой войной, когда вместо музеев и садов в нем стали строить форты и бомбоубежища. Кризис пришел вместе с этой войной, практически стершей Город с лица земли и убившей его жителей. На их место пришли другие. Они были не хуже и не лучше прежних, просто другие. Они пытались лечить Город, но их лекарства были сродни яду. И если в начале века Город был стар благородно, как седой аристократ с прямой спиной и ясным взглядом, то к его окончанию он был уродливо стар. Новые здания, как раковые метастазы, такие же бессмысленные, бесполезные и безобразные продолжали расти на его теле. Он уже умер, но еще не понял этого, умер, и превратился в догнивающий полутруп на койке хосписа без всякой надежды на возрождение.

Я сидел на крыше уродливого двадцатиэтажного здания, построенного на месте замка королей, смотрел вниз и прощался с Городом. У него не было выбора, продолжать ли влачить свое жалкое существование, или покончить с этим навсегда, оборвав поток непрекращающейся боли и прижизненного гниения. У него не было, а у меня такой выбор был. И я его сделал.

Перелив оставшиеся в бутылке сто грамм в синий пластиковый стаканчик, отсалютовал посудой заходящему над Городом солнцу и выпил свой последний в жизни глоток водки. Я уже был пьян, и последняя доза новых ощущений мне не добавила. Да, совсем недавно, всего полтора года назад, бутылка водки была для меня гомеопатической дозой. А сейчас был настолько пьян, что меня шатало даже порывами мокрого западного ветра, вечного жителя этого Города. Мерзкая зараза, поселившаяся в теле, за короткое время превратила меня в полный боли обтянутый кожей лысый скелет, истребила все чувства и оставила одно желание – быстрее бы все закончилось. Но организм жил. Пронзаемый черными стрелами метастаз, он боролся. Работало – не сдавалось сердце, когда-то превращенное жестокими тренировками в железный насос, качали не нужный уже телу кислород ведерные легкие, пытались очистить накачанную лекарствами кровь почки. Добегающие до мозга сигналы периферийной нервной системы транслировали только одно – боль, боль, боль.

Я пил не от того, что боялся совершить последний шаг, совсем нет. Просто мне хотелось под конец испытать еще какие-то ощущения, кроме изматывающей все существо боли. Курить бросил давно, наркотиков не употреблял никогда, для общения с женщиной был бесполезен. Оставалась только водка – вечная спутница горестей и радостей наших. Как там у Великого?: "И стаканчик подмигнул, блеснул в лунном свете, и помог этот стаканчик..". Соврал Великий, не помог. На осознанность моего поступка опьянение не повлияет никаким образом. Решение принял еще вчера, когда получил результаты последнего МРТ головы – метастазы в мозгу. Дальше будет только одно: воющий от боли, ничего не соображающий овощ на больничной койке. Я точно знал это, видел таких в клинике, где меня пытались лечить.

Все, хватит, тянуть нечего, заканчиваем прощание. Помогая себе руками, взобрался на невысокий парапет крыши так никогда и не ожившего здания в центре умирающего Города, встал у края, выпрямился, шатаясь от водки и от ветра, раскинул руки, оттолкнулся, и начал падать вниз.

ГЛАВА 2

Какая-то многоногая ползучая тварь с ослиным упорством пыталась залезть мне за воротник. Ну чего тебе там надо-то? Вот шея же голая, кусай и проваливай, не буди меня.

Будить??!!! Сознание вернулось сразу, рывком. Не спеша открыть глаза, я со страхом сжался в предчувствии боли. Не той нудной, тяжелой, постоянной, которая жила со мной уже долгое время, а боли острой, смертельной. Но боли не было. Никакой. Ни старой, привычной, ни новой, которая должна была меня убить.

Это что значит – получилось, отмучился? Тогда почему я вообще думаю? Непростой для меня, махрового безбожника, вопрос, совсем непростой. Не положено нам, атеистам, по вере своей после смерти думать. Не предусмотрен процесс, как говорил один гнустнопамятный персонаж отечественной истории, мЫшления, в мертвом теле. А сдохнуть я должен был стопроцентно, с гарантией, постарался я в достижении этой цели изрядно. Ан нет, лежу себе, и, вот паскудство, думаю.

Откуда знаю что лежу? Чувствую. Задницей, пардон, чувствую. В буквальном смысле. Лежит эта вышеупомянутая часть моей тушки несчастной на чем-то вполне твердом, а вместе с ней на этом самом твердом и все остальное тулово лежит. И ощущения у меня наличествуют не только тактильные, нет, другие чувства тоже присутствуют. Ну вот слух и обоняние точно. А обоняются мне запахи совсем не городские, привычные, выхлопогазоасфальтовые, а природные, так сказать, свежие и приятные. Деревьями пахнет, листвой прелой, смолой. И чистотой небывалой, нереальной. Слух же подсказывает, что вокруг меня не пешеходы вечноспешашие и не машины впробкахгудящие, а ветер листьями шебуршит, а надо мной птицы орут.

Предательские мысли о попадании меня, любимого, в рай отбрасываем решительно. За свою не очень долгую жизнь я нарушал заповеди Господни много раз, а седьмую еще и с удовольствием. На ад тоже пока не очень похоже. Ад у меня последние полтора года был персональный, поэтому говорю со знанием дела.

Ладно, при жизни я был парнем решительным, после смерти мне вообще бояться нечего, пора начинать действовать, определяться с местом моего пребывания. Но первым делом мы разберемся с тварью заворотниковой надоедливой. Хлопнул себя по шее, поднес руку к лицу и открыл глаза. На ладони лежал раздавленный муравей. Ну, и что мы имеем? Имеем мы ладонь и муравья. Ладонь моя, муравей ничей, мертвый. А моя ли ладонь? Повертел рукой возле глаз, рассматривая. Моя рука, моя. Все шрамы и отметены, оставленные бурно прожитыми годами, на своих местах. Расстегнул манжет куртки, закатал рукав, осмотрел предплечье. Тоже мое. Только вот в чем загвоздка: перед тем, как я попрощался с городом и миром, руки мои были похожи на пособия анатомические, кости скелета демонстрирующие в кабинете школьном. Только обтянуты были кожей пергаментно-желтой и венами синими, иголками истыканными. А сейчас у меня перед глазами была моя рука, только из времени доболезненного, прекрасного. Паренек я был мускулистый изрядно, и сейчас все мои мышцы, болезнью подлой и докторами добрыми убитые, на своих местах оказались. А если ущипнуть? Ай, больно!

Стал я себя ощупывать охлопывать, комплектацию и состояние объекта проверяя. После осмотра внимательного, понял я, что тушка эта точно моя, только такая, какой она была года два назад, до диагноза поганого и химиотерапий разных. То есть весь мой законный центнер и еще десять кило массы, из крепких костей и мышц тренированных состоящей, в наличии имеются. И дырки на шкуре, в процессе эксплуатации тушки по специальности владельца полученные, тоже на местах положенных. Куртку с плеча содрал, майку оттопырил – ну точно, вот они шрамы от пули басмаческой, тушку мою насквозь пробившей и по дороге ключицу поломавшей. В девяностом это было, когда я уже прапором по контракту в Средней Азии моджахедов наркотических и борцов за свободу и независимость гонял. Рукой по голове провел – и шевелюра моя на месте, ежиком привычным, давно я с ней попрощался. А про главное? Руку в штаны засунул – и тут все на месте и в комплекте, что несказанно радует. Работоспособность сейчас проверять не станем, пока не до этого, но надеяться будем на лучшее.