Убийство синей птицы

Вальтер Даниэль

Убийство синей птицы

Послышалось дребезжание, словно тысяча всадников ехала по металлическому мосту. Осколки кристаллов и искры брызнули во все стороны, словно огненные черви, расползаясь в ночи. На юге прогремел залп пушек, и над равниной пополз чудовищный вой, словно нечто материальное, созданное мудрым богом войны. О, мать, спрячь меня! О, нежная полногрудая возлюбленная с огнедышащими бедрами, вспоминай меня, вспоминай нас всех, мы все…

Грохот орудийных залпов усилился. С неба падали разноцветные стрелы.

(…ДАЙТЕ ЖЕ МНЕ ВАШУ САМОПИСКУ…! — Берг говорил «самописка» вместо «авторучка». — СПАСИБО…)

Я находился возле самого подножия горы, которую назвали Желтым Стражем. Я лежал на жесткой, высохшей почве и смотрел вверх, на вход в Собачье Ущелье. Голова моя гудела, как церковный колокол.

(Берг запнулся: "…ЧТО, ЧТО?.. АХ, АД!..")

Я крепко сжимал ружье. Это был единственный спутник, оставшейся со мной. Я был один. Пробираясь сквозь ночь, я обнаружил, что все мои товарищи были мертвы. Они превратились в сморщенные кучки. похожие на черные зародыши. Я попытался воспользоваться коммуникатором, но из него раздался только печальный треск; я не получил никакого ответа. А потом я спросил себя: что это за звук? Кто подкарауливает там, в ночи? Кто может выскочить из этого Собачьего Ущелья?

Кто? Нам говорили, что это всего лишь акция по очистке — умиротворению, да… умиротворению… и…

(ОН НЕ ДОЛЖЕН ПРОСЫПАТЬСЯ, — сказал Берг. — МЫ ПРИБЛИЖАЕМСЯ К ИСТИНЕ. МЫ, НАКОНЕЦ, ДОЛЖНЫ УЗНАТЬ, ЧТО ЖЕ ПРОИЗОШЛО В ТУ НОЧЬ…)

…и… я… там было Собачье Ущелье, словно амбразура в горе, темное, как ночь, пятно, в которое мы палили в течение многих дней. Видит бог, мы сделали все, что от нас требовали, и сделали, как смогли, но результаты… Стало светло, как днем. Перед этим была не просто полутьма, а чертовски непроглядная темень и… О! Мои глаза — хотя я их не открывал — они все еще видят… Они напали на нас и…

(Пациент резко вскрикнул, доктор Берг непроизвольно вздрогнул и заскрежетал зубами: — ОН НЕ ДОЛЖЕН ПРОСЫПАТЬСЯ!)

— Они же тебя убивают, — сказала она. — Ты же видишь…

— Они сказали, что это необходимо, если я хочу снова обрести душевное равновесие. Для меня нет спасения — и для тебя тоже нет, — пока я не расскажу им все, что знаю…

— Это они так утверждают. На самом деле они только хотят знать, что произошло той ночью на Клоринде-3, и они накачивают тебя наркотиками, пока ты этого не скажешь, а потом ты будешь так же нужен им, как рваный башмак.

— Что я могу сделать? Я единственный, кто в эту ночь видел…

— Но ты же потерял память — и если и дальше они будут рыться в твоем подсознании при помощи всех этих наркотиков… это будет для твоего мозга словно взрывчатка. Однажды всё взлетит на воздух, твоя голова, твой разум и вся наша совместная жизнь. А без тебя я ничто, ты это знаешь.

— Но что же мне тогда делать: они никогда не оставят меня в покое. Они хотят узнать, в результате какого колдовства (или, точнее, в результате какого чуда тактики) они потерпели такое сокрушительное поражение во время той операции на Клоринде-3. А я единственный уцелевший в той ночной мясорубке, они пытаются выудить из меня все и выжать меня, как лимон. Будет лучше, если я помогу им как можно быстрее довести это дело до конца.

Она шевельнулась на белой простыне, и ему показалось, что её тело заблестело всеми оттенками охряного цвета. Он жил только ради этого мгновения. Вернувшись, он обнаружил ее такой же, какой покинул — с мягкими грудями и загорелыми ногами. Он поверил, что жизнь теперь или пойдет дальше, или начнется сначала. Но тут появились люди с угрюмыми лицами из военного департамента — это было в среду, во второй половине дня, и солнце светило тогда особенно ярко, как перед грозой, — и все пошло по новому кругу: вопросы, приказы, угрозы. Ему без обиняков заявили, что он должен подвергнуться исследованиям, обработке галлюциногенами и другим процедурам допроса, после которого все его тело дрожало, а голова была полна кошмаров. Со своей стороны он хотел быть покорным и сделать все возможное; ради них он был готов вновь пережить этот ужас на Клоринде-3. Она не понимала, что у них было средство заставить его говорить, что они не остановятся даже перед тем, чтобы поместить его в одиночку, и что он своей готовностью и покорностью вызвал какоето странное чувство симпатии у доктора Берга и получил некоторую свободу.

— Прошу тебя, — попросил он, — давай попытаемся продолжить. Все это время там, на Клоринде…

Она перекатилась на другую сторону кровати и демонстративно повернулась к нему спиной. Тело ее поблескивало в полутьме, и он вспомнил, как часто он почти сходил с ума от ярости там, когда думал о бесчисленных, потраченных впустую часах… Он почти украдкой придвинулся к ней и коснулся ее плеча.

— Постарайся понять меня, — сказал он.

— А ты пытаешься понять меня?.. Ты думаешь, что это время, пока тебя не было, я предавалась удовольствиям? Почему ты не спрашиваешь, каково было мне?

— Я знаю, — ответил он, — что это было нелегко и для тебя, и для меня… Но я вернулся. Я единственный уцелевший из всего отделения, и я снова тут… Пойми же, они могли сунуть меня в бронированную камеру, и если бы не было доктора Берга, они давно бы уже это сделали!

Она мягко повернулась к нему. Лунный свет осветил ее лицо, и он увидел, как оно посерьезнело.

— Ты клянешься, что говоришь мне правду?

— Почему я должен лгать?

— Иногда у меня складывается впечатление, что ты сам пытаешься пробудить воспоминания о происшедшем той ночью…

— Никогда, — ответил он.

— Ты уверен в этом и можешь поклясться?

Дрожь пробежала по его телу. Он уже понял, что она была не так уж и не права. Иногда по ночам он пытался сложить фрагменты, совместить обрывки воспоминаний. Один или два раза ему показалось, что он близок к разгадке и вот-вот окунется в бездну, которая притягивает его своей загадочностью. Но скоро это впечатление растаяло в каком-то розовом тумане (да, он мог поклясться, что туман был розовым). Он увидел, как из газообразного моря поднимается огромная птица, взмахивая крыльями, которые закрывали полнеба. Небо было пустынно, и постепенно Лесу становилось видно лишь распростертые крылья этой птицы. И он поднял ружье. Да, он неумолимо поднял ружье и выстрелил. Огненный луч ударил прямо в середину покрытого пухом тела, она рухнула вниз и придавила его своим огромным телом. Когда убитую птицу охватило пламя, на него нахлынула глубокая печаль.

Он, конечно, рассказал свой сон Милене. Она приписала этот кошмар наркотикам, которыми его все время обрабатывали.

— Нет, — произнес он, — это что-то другое. У меня возникают кошмары, несомненно вызываемые наркотиками и психоделиками, но сон о синей птице, я бы сказал, не является кошмаром. Он скорее символизирует воспоминания. Я знаю, что мои объяснения не очень ясны, но все это так запутано, так… как бы мне это сказать… так туманно… Нет, я не могу поклясться, потому что я обещал тебе никогда не лгать и я хочу сдержать это обещание. Потом, когда мы будем свободны…

Он замолчал. В последнем предложении слышались нотки раскаяния. Он взял ее за руку.

— Ты мне доверяешь?

Она утвердительно кивнула. Он кончиками пальцев коснулся ее груди.

— А что касается остального, ты теперь хочешь этого?

— Да, — ответила она.

Двести метров стекла, металла и пластика возвышались перед ним в своем необыкновенном величии. Он оглянулся и с тяжестью на сердце посмотрел на главную улицу, Затопленную мириадами людей. Эти мужчины и женщины были свободны и делали все, что хотели. Он вздохнул и предъявил служащему свой пропуск. Его пропустили в здание. Шум улицы немедленно стих, как только двери закрылись за ним. Служащие департамента войны носили строгие серые, оливковозеленые, цвета хаки, бежевые или черные мундиры, которые показывали их принадлежность к различным отделам. Скользящей походкой, словно роботы, они пробегали по коридорам. Они не смотрели ни направо, ни налево. Их общей болезнью была «шпиономания» — новая, странная форма ненависти к чужакам. Для всех членов этого министерства на множестве языков объявлялся главный девиз: