Успокой моё сердце (СИ)

Наконец, впереди виднеется темная дверь.

Вместе с тем, как она маячит на горизонте, моя слабость и ноющая боль пропадает.

Джером совсем рядом.

Я увижу его через несколько секунд!

Теперь кажется, что телохранитель все делает чересчур медленно. Дотрагивается до ручки, опускает вниз, открывает деревянную заставу, отходит, пропускает меня внутрь…

Ступаю в детскую, на ходу оглядывая её в поисках малыша.

Ему негде больше быть, как здесь.

И верно. Здесь. На кровати.

На миг посещает догадка, что он спит. Быть может, все мысли о кошмарах – выдумка моего подсознания. На самом деле Джерри провел ночь на каком-нибудь ярком цветочном лугу и даже не заметил моего отсутствия.

Однако, как часто бывает, радужные иллюзии разбиваются на мелкие осколки об действительность.

Джером не спит.

Его глаза – полуприкрытые, покрасневшие от бессонницы, напуганные – я вижу ясно и отчетливо. Они направлены на меня, но почему-то кажется, что смотрят будто сквозь.

Их обладатель так сильно вжался в подушку, что его лицо уже слилось по цвету с её наволочкой.

Крохотные пальчики до белизны сжимают тонкую материю, грозясь разорвать её, если кто-то попробует поднять малыша с кровати.

От жалости мое сердце обрывается, глухо падая куда-то вниз, к пяткам. Дыхание пропадает, а на глаза наворачиваются слезы.

- Можете быть свободны, - Джаспер, пристально глядя на двоих мужчин в черном, занявших белые кресла, кивает головой на дверь.

Как только охрана поднимается, Джерри зажмуривается. Его тельце подрагивает под толстым пуховым одеялом.

- Мистер Хейл…

- В коридоре, - тот освобождает дверной проход, пропуская необъятных великанов наружу. Едва они покидают комнату, выходит следом.

Дверь негромко хлопает в утренней тишине.

Стою, беспомощно глядя на белокурое создание. Миллион мыслей проносится в голове, но ни одна из них не цепляет внимание так сильно, как та, что твердит немедленно подойти к Джерому.

Легко сказать - сложно сделать. Первый шаг за гранью моих возможностей.

Открываю рот, чтобы сказать хоть что-то, способное немного успокоить малыша, но голос давно пропал. Преодолеваю себя, перешагивая через невидимую черту на полу и двигаясь к кровати.

Джером следит за моим перемещением по спальне, но то, с каким выражением лица он это делает, разрывает меня на части. Устало-отрешенный взгляд, наполненный, даже переполненный, до краев немым вопросом.

Почему?

Почему уехала или почему вернулась?.. Почему молчу, хотя должна говорить? Почему иду так медленно?

У меня множество вариантов, но боюсь, ни один из них точно не подойдет.

Джерри спрашивает другое. Что-то более значимое, чем те поверхностные фразы, перечисленные мной.

- Доброе утро… - мой шепот тише, чем у Эдварда вчерашней ночью. Я не уверена, что малыш слышит меня, потому что ни одного движения, ни одного изменения в его взгляде не происходит.

Оказываясь у своей цели, осторожно, будто на тончайшее стекло, опускаюсь на белые простыни.

- Джерри, – голос подводит. В него пробивается дрожь, выражающая одновременно мой ужас, тоску и отчаянье. – Джерри…

Чего бы я не ожидала, а все остается как прежде.

Теперь как никогда кажется, что мой малыш – фарфоровая кукла, лишенная способности не только говорить, но и двигаться.

Раньше он бы прижался ко мне, что есть мочи. Заплакал, обхватив ладошками за шею и умоляя не отпускать его, несмотря на то, чтобы я даже под страхом смерти не отпустила… а сейчас… сейчас он не делает этого.

- Можно? – просительно гляжу на место на постели рядом с ребенком, надеясь хотя бы так получить его реакцию.

Вместо ответа Джером закрывает глаза.

Последний шанс взглянуть внутрь малахитов пропадает.

Никогда ещё мое сердце не билось с такими перебоями. Видеть мальчика таким хрупким и маленьким, таким болезненно-беззащитным не приходились ещё ни разу. Даже после побега, даже с теми ужасными порезами на спине, даже в часы, приходившиеся на промывание ран…

Не могу простить, что позволила Джасперу увезти меня вчерашней ночью.

Быть может, если бы я осталась, малыш не пребывал бы в таком ужасном состоянии. Видимо, его кошмар, несмотря на мои надежды-отвержения действительного, выдался по-настоящему тяжелым.

Если бы на другой чаше весов не находилась жизнь Эдварда, без которого мало что имеет смысл, я бы себя возненавидела. Однозначно.

Но теперь ночь кончилась. Наступило утро, и я здесь.

У меня есть силы, возможности и все необходимое, чтобы помочь маленькому ангелу. И я это сделаю.

Придавая себе решимости, вздыхаю, без разрешения забираясь на кровать.

Подбираюсь к Джерому, замирая на подушках рядом с ним.

Слегка подрагивающей рукой, боязно, касаюсь светлых волос. Раз, затем другой. Глажу их, кусая губы от жалости к мальчику.

- Мой хороший, что случилось? – мягко спрашиваю я, насилу заставляя улыбку оказаться на лице.

Джерри тихонько вздыхает, и секундой позже я чувствую прикосновения ледяных пальчиков к своей руке. Той самой, что гладит его волосы.

- Любимый мой, - уголки губ на сей раз подрагивают по собственной воле, когда другой рукой я ласково обхватываю маленькую ладошку, - я здесь.

Дрогнув, веки малыша приподнимаются. Под завесой длинных ресниц я вижу «драгоценные камушки». Утомленные и поблескивающие слезами.

- Я здесь, - едва слышно повторяю, придвинувшись ближе и тем самым притягивая Джерома в свои объятия. – Мне нужно было уехать, но теперь я вернулась.

Не противясь, он утыкается личиком мне в грудь, коротко выдыхая. Пальчики разжимаются, выпуская из плена наволочку и перекочевывая ко мне на блузку.

- Мой самый лучший мальчик, - нежно бормочу, подтягивая одеяло, которым укрыто его тельце, ближе к шее. Несмотря на долгое время, проведенное под теплой материей, малыш кажется замерзшим.

- Ты давно проснулся? – спрашиваю осторожно, боясь пошатнуть вернувшееся его доверие ко мне. Не могу пока видеть, что творится в малахитах, но надеюсь, я все поняла верно. Джерри не сторонится меня. Он обнимает меня. Хочет обнимать. Хочет то сочувствие и ласку, что я готова ему дать.

Пальцы, продолжающие гладить его волосы, улавливают легкий кивок.

По моей коже пробегает табун мурашек.

- Приснилось что-то нехорошее?

Ещё одно утверждение, но сильнее выраженное.

- Это просто сон, милый, - оптимистично заверяю я, всеми силами стараясь показать ему, что бояться нечего. И при этом боюсь сама. До смерти. Только вот страшных сновидений, воплощающихся в реальность, у меня несколько. И каждая по-своему изматывающая и убийственная. Взять хотя бы Кашалота…

Джером отстраняется. Едва ощутимо подается назад, высвобождаясь из моих объятий.

Его взгляд встречается с моим. Сливается воедино.

Невозможно выразить, сколько немого отрицания светится внутри малахитов.

Он слишком напуган, чтобы поверить мне.

- Все хорошо, - убеждаю я, привлекая его обратно к себе, - все будет в порядке. Я никому больше не позволю тебя обидеть.

Слегка поджав губы, Джером сглатывает, опуская глаза вниз.

Он раздумывает над чем-то минуту, а затем опасливо, будто ожидая чего-то страшного и от меня, берется пальчиками за мою ладонь, некрепко её сжимая.

Целую его в лоб, продолжая понимающе улыбаться. Больше никогда на свете я не позволю ему провести ночь в одиночестве. Мне ли не знать, какими страшными могут быть кошмары…

Дождавшись моего взгляда, сфокусировавшегося на своем лице и выбравшегося из неприятных воспоминаний из прошлого, Джерри открывает рот, чтобы что-то произнести. Но затем, передумав, крепко сжимает губы.

- Скажи мне, - негромко прошу я, разглаживая белокурые волосы, - ну же, милый, ты можешь сказать мне все, что угодно. Я слушаю.

Мальчик смотрит на меня почти минуту. И за эти шестьдесят секунд внутри малахитов можно найти столько грусти и ужаса, столько боли, что не увидеть ни у одного, даже самого измученного ребенка. С каждым мгновением слез внутри «драгоценных камушков» становится все больше, а сил сдерживать их у малыша – все меньше.