Один день из жизни жены Эйвери Мэнна

Ник: (неуверенно). Во всех отношениях…

Эйвери: Воры не могут быть друзьями…

Ник: Ну, мне надо бежать; я просто хотел оставить эти вещи для него.

Мэрилин: Благодарю за вашу чуткость к нему. Я уверена, что он бы по достоинству оценил ваш поступок.

Эйвери: Уже оценил. Спасибо дружище. Я никогда бы этого не забыл, если бы знал об этом.

Ник поворачивается и уходит. Эйвери подходит к гробу, берет ракетку и начинает бить по воображаемому мячу. Как только Ник уходит, появляется Дэйн Лукас. Она воплощение лучших качеств женщины. Высокая, стройная, холёная, одетая, как профессионал. Приход этой дамы сильно взволновал Мэрилин.

Мэрилин: Эми, пожалуйста, не уходи. Дэйн пришла.

Эми: Нет, нет, избавь меня от этого. Она ведь твоя подружка. Нам надо что-нибудь выпить. Пошли, Грегори.

Мэрилин: Эми! (Они уходят, оставляя Мэрилин наедине с Дэйн. Дэйн вплывает, подходит к гробу, останавливается и долго смотрит на гроб.)

Эйвери: Дэйн! Боже, я даже не предполагал, что она придет. Мой агент и друг, единственная, с кем я мог спорить обо всем, включая мою профессиональную деятельность. Дэйн, как никто другой, знала, что мне надо делать с моими произведениями, за исключением того, как на этом делать деньги. Она и Мэрилин внешне были расположены друг к другу, но под личиной дружелюбия, скрывалось что-то непонятное. Я не знаю, что это было и почему.

Дэйн: (обращается к телу). Боже мой, Эйвери, дурнее ты не мог придумать, как проколоть Паркером спасательную подушку. Я уверена, что ты сделал это нарочно! Как бы показывая всем, что ты жил с пером, и от пера умер. (Она тяжело вздыхает и поворачивается к Мэрилин.) Привет, Мэрилин! Как ты выдерживаешь всё это?

Мэрилин: Пока держусь, спасибо! Я считаю, что ты потеряла достаточно хорошего клиента.

Дейн: Лучшего и дорого мне друга. Их так мало можно встретить в этом мире.

Мэрилин: Или еще кого-нибудь, что нам тоже известно.

Дэйн: (заглядывая в гроб). Он выглядит достаточно хорошо, не правда ли? Так естественно, правда, чуть-чуть слишком расслабленным. Кажется, немного синеватый, особенно вокруг губ.

Эйвери: Признак кислородного голодания. Дэйн, у тебя было бы то же самое.

Дэйн: Но эта синева ему к лицу, не правда ли? Мэрилин, разве ты не согласна, что это ему к лицу? Сине — голубой, как вода в океане.

Мэрилин: Ты имеешь в виду, как на глубине? Что — то в этом роде.

Дэйн: Ну, я не знаю, был ли он глубоким или обычным представителем рода человеческого. Иногда он казался очень глубоким, ибо на вопросы, заданными им, часто невозможно было найти ответа.

Мэрилин: Возможно, это оттого, что он не знал, где их искать.

Дэйн: Или потому, что он сам не хотел этого. Мне надо было напирать на него сильнее, а я слишком легко отказалась от него. У Эйвери было много прекрасных рассказов, которые не были опубликованы. И теперь уж точно не будут. Он часами пересказывал то, что его волновало, прекрасные истории — откровения.

Мэрилин: О чём же они были?

Дэйн: Больше о себе, чем о ком-нибудь другом. Возможно, вообще о Человеке и мужчинах и, в частности, о себе. Он не имел привычку открываться до конца.

Мэрилин: Неужели это правда?

Дэйн: И ты задаёшь мне этот вопрос! Кому-кому, а тебе следовало бы знать об этом.

Мэрилин: Я не припоминаю ничего подобного.

Дэйн: Он ничего не писал: просто рассказывал их мне. Я знала, что он собирался записать эти рассказы.

Эйвери: Конечно, я собирался опубликовывать эти ужасные истории, хотя знал, что людям нравятся рассказы со счастливым концом. Я так много хотел сделать, и так мало было у меня времени. Я даже не представлял себе, как мало у меня времени. Если бы я только знал…

Мэрилин: (с сожалением). Если бы Эйвери хоть сказал или намекнул, что он собирается сделать.

Дэйн: И мир стал бы от этого лучше?

Мэрилин: Мой мир? Наверно, не лучше, но что я знаю наверняка — совершенно другим. Более открытым.

Дэйн: И что, он стал бы лучше?

Мэрилин: А что, разве нет?

Дэйн: Я у тебя спрашиваю.

Мэрилин: А теперь я тебя спрашиваю. Разве мир не стал бы лучше, даже не имея в виду Эйвери, если бы он был немного открытее?

Дэйн: Это зависит от того, что открывать.

Мэрилин: А что мой муж открыл для тебя?

Дэйн: То, что он не открыл для тебя? Не в этом ли содержится скрытая часть твоего вопроса, а?

Мэрилин: Да, именно это неупомянутое, невидимое.

Дэйн: Я не знаю. Потому что я не знаю, в чем он открылся тебе.

Мэрилин: Для меня он был закрыт, полностью закрыт.

Дэйн: И это не дало тебе пищу для размышлений?

Мэрилин: Нет, хотя ты права, конечно, дало. Это открывает глаза на многое. Действительно, не обращать внимания на все это, с моей стороны, было большой глупостью.

Дэйн: Моя непосредственность — величайший дар природы!

Эйвери: Боже, Дэйн, не бери в голову!

Дэйн: Извини, Мэрилин, я не …

Мэрилин: Не знала? Не знала, что Эйвери был такой замкнутый, такой скрытый?

Дэйн: Конечно же, знала. Знала по его рассказам.

Мэрилин: Истории были обо мне?

Дэйн: Нет, о нём. Рассказы, так или иначе, всегда были о самом себе. О его неспособности открыть затаённые черты его характера перед людьми, которых он очень любил. И людьми, которые очень любили его.

Мэрилин: И ты одна из них, Дэйн, не так ли?

Дэйн: Что ты имеешь в виду?

Мэрилин: Одина из тех, кого он любил? Или из тех, кто его любил? Одина из тех, перед кем он не открылся до конца?

Дэйн: Эйвери ничего от меня не скрывал.

Мэрилин: Ты любила его, не так ли? (Дэйн кивает, без особого желания.)

Дэйн: Я любила его. Ты знаешь это.

Мэрилин: Боже, Дэйн, и как же ты его любила?

Дэйн: Рассказать, как я его любила? (Мэрилин отворачивается и кивает головой) Да, я любила его. Сначала как младенца, затем импульсивно, позже страстно и, в конце концов, как самого близкого друга. Последнее чувство было самым дорогим.

Мэрилин: Мне бы хотелось узнать, как это «страстно»? (Дэйн смотрит на нее с удивлением.)

Дэйн: Не дурачься, Мэрилин! Мне представляется, что момент «страсти» совсем тебя не касается!

Мэрилин: Дурачиться с тобой? Почему я должна дурачиться, если это касается супружеской неверности?

Эйвери: Могу себе представить, во что это может обернуться!

Дэйн: Я имею в виду проблемы Эйвери. Не могу себе представить, с какого бока можно притянуть сюда супружескую неверность.

Мэрилин: Проблемы Эйвери?

Дэйн: Его, его — ты знаешь. Что, мне назвать их?

Мэрилин: Да, конечно! Ты должна сказать! Какие проблемы!?

Дэйн: Его импотенция! Что, произнести по буквам?

Эйвери: ИМПОТЕНЦИЯ

Мэрилин: Не поняла, что? Импотенция??? Откуда ты взяла, что Эйвери был импотентом? (Дэйн проявляет явные признаки дискомфорта.)

Дэйн: От Эйвери. Мы никогда, я имею в виду, что мы никогда,… потому что он сказал, что у него была проблема, из чего я сделала вывод, что это была импотенция. Это то, что он сказал мне. Он был у врача.

Эйвери: Я не лгал ей. Она сама предположила, что у меня импотенция. И в этом нет моей вины. Она сама пришла к этому выводу, и это было подходящее объяснение для меня. Знаете, я не хотел терять ни агента, ни моей жены. Они обе меня устраивали.

Мэрилин: Он обращался к врачу не по поводу импотенции!