Будни «Чёрной орхидеи» (СИ)

– Они сбежали бы оттуда при первой же возможности.

– Я в курсе. Но моей решимости это знание не пошатнуло бы. Безумно обидно. Мы слишком много сил отдаём этому клубу, и мне хотелось бы видеть реакцию, а не удивительное равнодушие, однако, наблюдаем мы обратный результат. – Альберт тяжело вздохнул, бросил розу на подоконник и сложил руки на груди. – Не знаю, как всё сложится в этом году, но особых иллюзий не питаю. Только чувствую, что мне будет в два раза обиднее, нежели прежде.

– Есть что-то такое, о чём я не знаю?

– Да. На меня возложили обязанности руководителя театрального клуба, – сообщил Альберт. – Дилан сказал, что кроме меня никто из учеников с поставленной задачей не справится, и вообще… Он, признаться, много чего говорил, но я особо не вникал. Пока он болтал, в моей голове звучал похоронный марш и без того обречённому предприятию. Неоднократно доказано, что наши постановки не пользуются спросом. Казалось бы, это просто – развлекать публику, заставляя её плакать или смеяться. У нас чудесная драматургия, у меня, говорят, талант актёрский. И всё великолепно, кроме реакции зрителей на изощрения, им предложенные. Публика мёртвая. А для меня до сих пор главной загадкой остаётся, почему мы, будучи довольно популярными учениками, не можем реанимировать загибающийся клуб, превратив его в процветающий театр. Мы же талантливые! Мы классные и креативные! А восхищаются только нашей внешностью.

– Говори за себя, – поправил Эштон.

– Относительно талантливых, классных и креативных? Или насчёт популярности?

– Второе.

– Ты им интересен. Тебе просто наплевать.

– Лучше бы они мою драматургию оценили, чем римский профиль.

– О том и речь, – усмехнулся Альберт, закрывая половину лица шляпой.

Она к униформе не имела никакого отношения, но выдержана была в той же гамме, потому прекрасно дополняла основной костюм.

– Есть идеи?

– Приличных – нет. А неприличные мне руководство школы реализовать не позволит.

– У тебя и такие варианты в разработке есть?

– Их было множество. Разных. Ты знаешь. Я бы подкинул тебе идею, а ты сделал из неё шедевр. Очередной неоценённый шедевр. Но сейчас у меня просто нет стимула, и я близок к тому, чтобы махнуть на происходящее рукой. Пока ты цитируешь Шекспира, держа в ладонях пластиковый череп, или же жаждешь показать зрителю только что написанную сцену из прекрасной пьесы, они бегают по полю или спорят о том, какая коллекция «Лего» лучше. Я ничего не имею против крикета, но когда клуб любителей конструкторов собирает гораздо большее количество поклонников, нежели наш… Мне просто нечего сказать, кроме того, что поколение деградирует, а я стар для всего этого дерьма.

– Наверное, мы слишком многого хотим.

– Мы хотим немного. Просто люди слишком ленивы, чтобы оценивать старания, – фыркнул Альберт. – Завтра начало очередного учебного года, и, как следствие, появление новичков. По идее, они должны стать нашей надеждой. Но для меня они уже сейчас, как армия зомби, которая проползёт мимо со словами: «О, лицедеи, ха-ха-ха». Зато ряды поклонников крикета вновь пополнятся. Нужно озаботиться подготовкой презентации, но у меня пухнет голова, идей нормальных на примете нет, а надежда на приток свежей крови настолько слабая, что даже тратить время на репетиции и отработку не хочу.

– Как тогда поступишь?

– Шаг первый. Оценить обстановку. Шаг второй. Импровизировать.

Альберт вновь потянулся к цветку, остававшемуся на протяжении всего их разговора невостребованным.

– Розы – это примитивно и избито. Но раз нет альтернативы, то придётся использовать их. Я не уверен, что получится нечто задорное и интересное, однако, рискну.

Эштон всегда удивлялся способности приятеля стремительно подстраиваться под ситуацию, делая всё в максимально сжатые сроки. При этом придраться к действиям Альберта, заявив, что разыгранное представление выглядят чрезмерно наигранно, просто не получалось.

– Дамы и господа. Сегодня весь вечер на сцене ваш покорный слуга, Альберт Кейн!

Эштон не сомневался, что приятель действительно соберётся с силами и выдаст настоящее шоу, но неожиданно ничего подобного не случилось.

– Кого я обманываю, Эш? – поинтересовался Альберт, присаживаясь прямо на асфальт и запуская ладонь в волосы. – Это всё бесполезно. Никто к нам не придёт. Ни актёром, ни зрителем. Так и будем до самого выпуска играть пьесы на двоих. Я восхищаюсь сценарием, ты хлопаешь мне, сидя в зрительном зале.

– Не будь таким пессимистом.

– Оптимистом мне быть надоело. Неужели во всей академии нет ни единого человека, желающего посмотреть на наш спектакль?

Альберт ожесточённо переломил стебель и отшвырнул изуродованный цветок в сторону. Голос выдавал не только раздражение, но и нечто, близкое к отчаянию.

– Я бы посмотрел с удовольствием, – донёсся до обоих незнакомый голос.

Эштон, не ожидавший, что их разговор могут подслушивать, подавился заготовленной речью и посмотрел в сторону человека, нарушившего беседу лузеров от искусства. Альберт, пылавший гневом из-за неблагодарной публики, тоже прикусил язык и поднял глаза.

Несколько минут он внимательно разглядывал наблюдателя, решившего вмешаться в разговор. Отметил деловой костюм, часы на запястье, строгие и весьма элегантные. Светлые волосы, красиво подстриженные и уложенные.

Посмотрел в глаза потенциальному зрителю, и восторга поубавилось. Особого интереса к театральным постановкам Альберт там не увидел, а к собственной персоне – вполне.

– Вот только мы тут разговаривали не о стариках, а о своих сверстниках. Ты на ученика не особо тянешь. Если только раз пять на второй год не оставался, – произнёс грубо, надеясь, что его послание расшифруют правильно и уберутся восвояси.

Эштон, услышав слова приятеля, оторопел. Сам он собирался случайного свидетеля поблагодарить за проявленный интерес, тем и ограничиться. У Альберта было своё мнение относительно сложившейся ситуации, но спорить с ним – себе дороже, потому Эштон промолчал, наблюдая за дальнейшим развитием событий.

Он полагал, что им сейчас в обязательном порядке прочитают лекцию о необходимости проявления уважения к старшим. Во всяком случае, подобный вариант напрашивался в ходе логических размышлений. Однако нравоучений не последовало.

Мужчина мечтательно улыбнулся и произнёс будто между прочим:

– Обожаю острые языки. Обычно именно они и оказываются самыми нежными.

Повисшее в воздухе гробовое молчание породило ещё одну ироничную улыбку. Мужчина хохотнул коротко и удалился, оставив неудачливых театралов наедине.

– Сам себе отсоси, – процедил Альберт, спустя несколько минут напряжённой тишины.

А Эштон окончательно убедился в том, что смысл послания расшифровал правильно. Не могли же они оба ошибиться? Или могли?

– Кто это такой вообще?

– Понятия не имею и не горю желанием узнавать, – дёрнул плечом Альберт. – В любом случае, надеюсь, что встреча не повторится.

Эштон согласно кивнул, хотя ему было параллельно.

Шок от высказывания уже прошёл, а больше этот человек ничем не запомнился.

Увидеть и забыть.

========== Глава 2. Тот, кто способен спутать все карты. ==========

С самого утра Курт Даглер пребывал в дурном настроении, и виной тому послужила новость, разлетевшаяся по академии со скоростью света.

У них будет новый учитель литературы.

Может, для других учеников это событие и осталось проходным, но для Курта оно оказалось действительно значимым. Слишком значимым, чтобы кивнуть головой, оставить сказанное без комментариев и снова вернуться к повседневным делам.

Нет ничего удивительного в том, чтобы привязываться к людям, ставшим важной частью жизни.

Нет ничего удивительного в том, чтобы кем-то восхищаться.

В жизни Курта примером для подражания был учитель английской литературы. Курт искренне восхищался его начитанностью, просвещённостью и умением подавать материал так, чтобы лекцией интересовались не только лучшие ученики, но и те, кто обычно особого рвения к получению новых знаний не проявляет. Те, кто изучает материал от случая к случаю.