Снохождение (СИ)

Странный, вообще-то. Надо будет показать кому.

— Когда слышащая Ваала возвратится, смею спросить? — спрашивает страж, подергивая усы.

— Около полчаса, сир.

Затем Миланэ всячески повертелась перед небольшим зеркалом в комнате стражей, чтобы осмотреться и привести себя в порядок; ей страшно не нравилось, что она вся в дорожной пыли и вообще вид у неё так себе, дорожный, будничный, то бишь никакой. Захотела чуть подвести тентушью глаза, потом передумала и вышла прочь из комнаты стражей, прижимая к груди старые комментарии и письмо патрона.

Главный зал, посередине — большая чаша с огнём Ваала, который, по идее, никогда не должен гаснуть, но уж на веку Миланэ он тух от недосмотра то ли два, то ли три раза; она всегда мечтала, чтобы в один прекрасный день он угас, и никто не мог его зажечь, но вдруг приходит она и совершает это, ведь у неё прекрасная, сильная игнимара — то, что надо. Сверху, над головой — большой раздвижной купол, чудо здешней инженерной мысли. Когда дождь или непогода, то смотрители прикрывают его, когда погода хороша — он открыт. По краям — коридоры в два этажа, ведущие в самые разные помещения стаамса, отделенные от основного зала колоннадой. Все стены этих коридоров — в фресках, большинство из которых созданы самими сёстрами; некоторым от силы десяток лет, некоторым больше четырехсот. Чудовищный разнобой в стилях, временах и темах фресок никого не заботит; точнее, все делают вид, что не заботит — традиция.

За чашей, на небольшом постаменте находится высокий шест. Некогда, очень-очень-очень давно, ещё до всяких времён Империи, все Ашаи ходили с длинными шестами, в рост львицы, которые служили и символом, и оружием, и орудием переноски, и в чем только не пригождались. Обычно его носили за спиной и украшали множеством способов. При созыве любого Круга, будь то Круг Трёх, Семи или Девяти, шест втыкался в землю, и вокруг него собирались сёстры, чтобы обсудить вопрос, по которому был созван Круг. Но теперь древняя, полуварварская традиция откинута и позабыта.

Ей в самый конец, потом нужно пройти через внутренний двор, всегда прямо-прямо-прямо. Там, в конце, находится Админа — внутренне управление дисциплария.

Если бы Ваалу-Миланэ дали задание доставить в библиотеку Марны обычную, незапрещённую, хоть даже и самую дорогую книгу, то это не требовало бы никакого отчёта. Никаких формальностей, никакого бумагомарания. Но даже такая, казалось бы, мелочь, как возложение новых комментариев к вероборческой книге (первой группы!), требует отчёта в Админе. А они уже сами доложат, куда надо: и библиотеке Сидны сообщат, и наставнице, которая отправила с заданием, и даже, наверное, в Надзор отправят какую-то бумажку.

Она ступает мимо фонтана центрального двора.

— Милани, Милани!

Навострив уши, Миланэ глядит влево.

— Наконец-то! С возвращением.

Длинные тесьмы пласиса развеваются от ветра движения, быстрые, но в то же время полные достоинства шаги к Миланэ.

— Спасибо, Айни, — и объятия сомкнулись.

Это — одна из лучших подруг Миланэ, Ваалу-Айнэсваала, надменная и гордая дочь Сунгкомнаасы, из богатого рода самой хорошей крови. Надменность, аристократизм настолько естественно и прирожденно обитали в ней, что это не вызывало никакого отторжения. Её всегда холодный взгляд на самом деле теплее многих жарких заверений в вечной дружбе и верности; никогда Айни не позволит себе низкой грубости, подлости, пошлости.

— Как поездка? — улыбается она, осматривая подругу.

— Хорошо, Айни, — кивнула Миланэ, прикрыв глаза. — Всегда бы так.

— Мы с Арасси сегодня хотели пойти в Сарман, — намекнула подруга.

— Айни, посмею предложить: приходи лучше к нам. Ко мне и Арасси.

Вдруг ей страшно захотелось увидеть подругу-Арасси. Она всегда любила её какой-то странной, тоскующей любовью; она не походила ни на дружескую, ни на интимную, даже слова «родство душ» имели тут немного смысла.

— К вам в дом? — казалось, Айнэсваала удивлена.

— Конечно, — Миланэ с подругой вошла под колоннаду внутреннего двора. — Если увидишь Шасну, то обязательно передай. Просто приходи, просто побеседуем. Мы так давно не собирались на наши посиделки.

— Согласна, — заулыбалась Айни, но поверхностно; улыбка вдруг пропала с её красивого лица, и она добавила с меланхолией, глядя в сторону-вниз: — Я согласна…

— Что такое? — ощутила её Миланэ.

Та вдруг беззащитно обняла себя и совершила почти что немыслимое: прильнула спиной к гладко-круглой, белой колонне.

— Волнуюсь.

И тут же обрела над собою власть и отпрянула от своей опоры, а ладони свершили жест открытости: левая держит правую за запястье у солнечного сплетения, правая — ладонью к небу.

— Сколько осталось? — спросила Миланэ, хотя прекрасно знала сколько.

— Десять дней… Знаешь, что самое ужасное? В эту неделю не дают никаких заданий, никаких служений. Ничего делать не надо. Раньше я думала, что это хорошо. А теперь поняла, как это трудно — сидеть без дела в ожидании…

— Не печалься. Я с тобой. Мы и об этом поговорим.

— Милани, я передам Шасне. Около восьми, хорошо?

— Хорошо.

— А пока: красивого дня.

— Уж вечер.

— Пока бьёт свет, то есть надежда, — уходила Ваалу-Айнэсваала

Миланэ вошла вовнутрь ещё одного зала, поприветствовала ещё нескольких знакомых сестёр. Пошла прямо, к широкому коридору, поплыла мимо его стен с узорами. Стены всех коридоров в Сидне имеют на стенках широкую полоску с узором, причём каждый коридор несёт свою, отличную от остальных; каждый из этих узоров принадлежит определённой провинции, например, андарианские узоры шли по длинному коридору на втором этаже, в левом крыле, который вёл в большой зал с замысловатым названием «Зал прекрасного действия»; в нём (да и не только в нём) ученицы до нытья в лапах и руках повторяют жесты, упражняются в позах (как нужно возлегать, сидеть, стоять, преклоняться — предусмотрены почти все случаи жизни) и оттачивают искусство танца. В другом крыле есть «Зал прекрасного покоя», поменьше размером, в котором (и не только в нём) учат одеваться, прихорашиваться, приводить себя в порядок, научают манерам. Миланэ всегда удивлялась такому разделению; ей, как и многим, казалось, что значительно разумнее упражняться в позах в Зале прекрасного покоя, и вообще, такое разделение казалось надуманным.

Она толкнула дверь и вошла в приёмную Админы. Её встретила огромная люстра на потолке, широкая стойка и запах бумаги.

— Доброго вечера, слышащая Ваала, — первой, согласно правилам, поприветствовала её престарелая служащая.

— Этот вечер прекрасен, — облокотилась о стойку Миланэ, положив перед собою комментарии. — Пожалуйста, пусть львица примет: Ваалу-Миланэ-Белсарра, восемьсот третий год, прибыла из Марны, исполнив поручение, отданное наставницей Ваалу-Хильзари.

В восемьсот третьем году прошла её Церемония Совершеннолетия.

— Сейчас, одно мгновение…

Служащая начала ворошить бумаги, а Миланэ осмотрелась. В приёмной, кроме неё и ещё двух служащих сидела львица-Ашаи совершенно тёмного, почти коричневого окраса, крупного сложения; по виду, очевидно, свободная наставница; с нею была и маленькая, лет десять-двенадцать, ученица-найси. Они вместе о чём-то грустили, сидя на низеньком диванчике перед маленьким столиком.

«Приехали после Круга Трёх на приём. И неудачно, наверное», — подумалось Миланэ.

— Размещение новых комментариев… в библиотеке Марны… к вероборческим книгам. Верно? — отвлекла служащая.

— Да, верно.

— Хорошо. Наша библиотека уже закрыта, поэтому я их опечатаю и передам завтра. Также мы уведомим Ваалу-Хильзари, — привычной скороговоркой тараторила львица, протягивая на подпись книгу-реестр и заодно протягивая бумажку, чтобы Миланэ застамповала её для опечатывания комментариев.

— Миланэ!

Надо же, вот неожиданность: это она, это — наставница Хильзари!

Сама Хильзари всегда воплощала собою живой, собирательный, классический образ Ашаи-наставницы. Роста не высокого, не низкого, сложения не крупного, но и не хрупкого, почти всегда в пласисе тёмных оттенков с длинным шлейфом, свисающим спереди-справа, с пояса (негласный признак наставниц); возраст её совершенно стёрт, и ей одинаково можно определить как тридцать, так и пятьдесят лет. Всегда немного торопливая, зачастую нетерпеливая, иногда — с толикой жёсткости, даже жестокости, но в то же время всё понимающая, всё чувствующая и предчувствующая, в меру строгая, в меру мягкая, поощряющая почти всё, кроме излишеств, твёрдой веры и добропорядочного отношения к своим обязанностям. Глаза карие, небольшие, нос остренький, окрас — самый обычный — светлое золото.