В тот год ликорисы цвели пышнее (СИ)

— Доброе утро.

Это была проститутка, Итачи ни секунды не сомневался, едва увидел ее пышный бант на спине. Возникший почти хищный интерес в ее глазах не исчезал, а даже увеличивался, и она, явно не намереваясь оставлять в покое братьев, на ощупь строго и важно отдала трубку одной из девушек; сама, грациозно и величаво шурша складками бесконечно длинного и пышного кимоно, подошла к братьям, останавливаясь взглядом на Саске и разглядывая его.

— Какой прелестный парень. Может быть, ты ждешь чьей-либо помощи? — усмехнулась, женщина, протягивая к Саске сухую и костлявую руку, которая совсем не гармонировала с пышными плечами. Саске, невольно нахмуриваясь, шагнул назад и сухо бросил:

— Нет, госпожа.

Женщина ухмыльнулась. Но теперь она смотрела на Итачи; Саске, невольно перехватив этот взгляд, напрягся, отслеживая каждое движение незнакомки.

Но она не успела ничего сказать или сделать, как ее осек голос сзади:

— Займитесь своими делами, а если таковых нет, то все равно не стоит совать свой нос куда не следует, Гурен-сан.

Женщина что-то заворчала, закатив глаза, но все же, последний раз оглядев Итачи с ног до головы, послушно отошла по каменной дорожке обратно ко входу, кивая застывшим на пороге в ожидании девушкам:

— Пойдемте.

Саске проводил взглядом неприятную своей бестактностью незнакомую особу, но так и не расслабился, переключая, как и брат, свое внимание на новое лицо.

Это самое лицо, также проводив взглядом женщин в дом, словно пытаясь удостовериться, что они послушно уйдут, поклонилось братьям Учиха в ответ на их поклоны и сказало:

— Вы Учиха Итачи-сан и Саске-сан? Извините, что заставили вас ждать. Пройдемте, но только через черный ход, этот вход не для вас, я помогу вам устроиться в вашем новом доме. Мое имя Неджи.

— Приятно познакомиться, Неджи-сан, — Итачи изобразил учтивую улыбку, какую научил его выдавливать в детстве отец, и многозначительно посмотрел на застывшего брата. Тот, словно опомнившись, что-то так же невнятно буркнул в качестве приветствия, не спуская глаз с фигуры нового знакомого.

В этом Неджи было что-то такое, что Саске уже видел раньше. Может, цвет его бледно-фиалковых глаз, необычный, но запоминающийся цвет, который нельзя забыть, если раз увидишь. Может, спокойный и твердый голос, рассудительность речи и некая надменность, похожая на свою собственную и отчасти старшего брата. Или каштановые волосы, длинные, густые и прямые, до талии, у самых шелковых кончиков перевязанные маленькой белой лентой. Неджи был невысок ростом, примерно ровесник Саске. Он выглядел абсолютно спокойным и уверенным в себе, когда общался с незнакомыми ему людьми, в каждом его жесте читалась сила и твердость духа. В этом человеке жили и гордость, и благородство, и нечто утонченное, аристократичное. Он был чем-то похож на Саске и его брата, скорее, невозмутимостью и уверенностью. И неуловимой утонченностью.

Неджи был приятен, даже красив собой, Саске то и дело всматривался в его фигуру, никак не понимая, где мог его видеть. Бледная кожа указывала на аристократичные корни, черты лица, резкие, но, тем не менее, более мягкие, чем у Учиха, были в своем роде идеальными. Он был строен, ухожен и в его фигуре неумолимо чувствовалась сила шиноби. Грацию тела подчеркивало полотно белого хлопкового косодэ, ноги обволакивали складки черных хакама.

Саске не мог сказать, где уже видел этого человека или слышал его имя. Не внешность, а именно само имя казалось ужасно знакомым, как старая и забытая мелодия, отдающаяся в сознании обрывчатыми нотами.

В это время Неджи открыл седзи черного хода; снимая обувь и оставляя ее у порога, он зашел в дом, остановился и обернулся на братьев, так же разувающихся у ширмы.

— Пожалуйста, проходите, — повторил он, дожидаясь, пока Учиха сдвинутся с места.

***

Подобные дома, как правило, были обустроены по всем критериям жилищ современных городов. Большие, без традиционных клумб перед входом, с внутренним двориком, чей сад выглядел более скупо, нежели в частных домах. Окна располагались на втором этаже, на первом ими служили раздвижные ширмы, которые крепко запирались на ночь.

Как всегда у подобного рода сооружений был непременно черный ход с чрезвычайно узкой и темной лестницей, ведущей сразу на второй этаж. Этаж выглядел скучно, как и все здание в целом: длинный просторный коридор с множеством раздвижных ширм-проходов в отдельные комнаты, в которых кроме как футона и умывальной чаши не было ничего. Типичная гостиничная обстановка, ничего лишнего, впрочем, обилие вещей люди никогда не переносили, но вот отсутствие пышного сада вполне могло огорчить сельского жителя. В комнате помещалась уборная с деревянной трубой, ведущей ко двору, внизу особняком стояла купальня.

Итачи давно не знал такого блаженства. Наслаждение от прикосновения к коже чистого юкато, от мягких подушек для сидения на полу и чистого светлого помещения, в углу которого приютились катана и маленький письменный столик с подушечками у него — небывалая роскошь в подобных домах. В другом конце комнаты на подносе стояла глубокая круглая чаша для умывания и красный фарфоровый кувшин с узким горлом.

Блаженство простоты нового дома давало возможность расслабиться и подумать о будущем.

Неджи, коротко объяснив по дороге где и что, проводил братьев в их будущее пристанище на втором этаже, где Саске и Итачи уже ждали чистые юкато и огромные полотенца: Изуна как в воду глядел, прекрасно понимая, что было нужно в первую очередь его гостям. Неджи, проводив братьев в купальню, дождался, пока они отмоют от себя грязь и пыль, пот и смертельную усталость, и проводил их обратно, обещая вернуться с обедом.

Саске немного оживился, Итачи же не видел никаких причин радоваться. Его не устраивала вечная участь птицы в клетке. Он не видел смысла того, что пришлось сделать: от одной зависимости к другой, не более легкой от того, что к Саске можно теперь беспрепятственно испытывать влечение — к чему оно, если его надо вырвать с корнем? Итачи бы выбрал смерть на казни, чем то, на какие трюки и уловки он сейчас обрек себя. Но жизнь оказалась невероятно нужной его брату, поэтому Итачи уже ничего не видел, никаких собственных целей, которых внезапно не стало из-за того, что они достигнуты, да и некоторые невозможны, кроме одной: просто помочь Саске выжить. Неважно, что за цена на кону, пусть даже его доверие и отношение. Отвернется — так лучше, останется — это будет тупиком, безысходностью, и в любом случае придется вернуться к первому варианту. Все равно Саске сделает все по-своему, он, познавший сладость запрета, свободу и ненависть, теперь-то уже не примирится с тем, что его попытаются вогнать в рамки.

За это Итачи и любил Саске.

Но он был глупым братом, ходящим под иллюзиями по кругу.

Сейчас стоило задуматься о другом. Постараться понять, на кого здесь стоит и не стоит полагаться. Встретиться с этим человеком, с Изуной — кто он, чего он захочет, что он скажет сделать, какую маску прикажет надеть? Но более всего необходимо было подумать о Саске. Итачи до сих пор чувствовал на себе вину из-за того, во что он вовлек брата, и снова подставлять его под удар из-за своих глупых желаний, из-за своих слепящих стремлений показать, что ты способен быть человеком, из-за эгоизма — нет, Итачи больше не использовал таких слов в отношении младшего брата, их просто не существовало для младшего брата.

Существовало только самопожертвование.

Итачи всегда учили быть сильным для защиты кого-то от чего-то. Но кого и чего?

Деревни? Клана?

Итачи давно знал ответ на этот вопрос и, как мотылек за светом, следовал так же по своему пути. Ему было не жалко себя, он всегда был лишь оружием, его приучили к этой мысли с детства и о своей судьбе его отучили беспокоиться.

Своя жизнь ценна, но жизнь — это Саске, новый свет, который доказывает обратное тому, чему всю жизнь учили и говорили, это настолько дерзкое и неправильное отрицание связывало Итачи по рукам и ногам.