Одна на миллион (СИ)

— О Боже, — наконец сказала я спустя некоторое время. — Да посмотри ты на первом этаже за той дурацкой картиной! Или тебя совсем не смутил тот факт, что в здании, подвергнутом атаке, она одна осталась целой и невредимой?

— Какой ещё картиной?

У Никиты заняло около пяти минут спустить своего героя с третьего этажа и довести до выхода, а затем открыть тайный сейф за картиной с изображением Матери Терезы и найти запас здоровья, изображённый в виде белой аптечки с красным крестом.

— Проблема в том, что сейчас эта картина для меня просто светлое расплывчатое пятно.

Я вспомнила, что часами ранее мне пришлось вслух зачитывать рецепт с упаковки сухой смеси для имбирного печенья, потому что Никита не мог надеть линзы одной рукой.

— Очки—то твои где, Джонни Депп? — поинтересовалась я.

Никита махнул рукой в сторону стола.

— Вторая полка сверху. Только прошу тебя, не смейся.

Но было поздно. Стоило только мне увидеть эти огромные и толстые линзы в довольно изящной чёрной оправе, как я, пытаясь подавить смешок, согнулась пополам и задрожала, словно вот—вот взорвусь.

— Держи, бабуля, — выдавила я, протягивая Никите очки.

Никита одарил меня хмурым взглядом (мне на мгновение даже показалось, что я перегнула палку, и он обиделся), а затем водрузил очки на нос, и, снова взглянув на меня, неожиданно дёрнулся в сторону, словно увиденное подвергло его в шок.

— Господи Боже. Ты намного красивее, когда я практически слепой.

— Ничья! — констатировала я, рассмеявшись, и снова опустилась рядом с ним на пол.

— Ты же поняла, что я шучу, да? — уточнил Никита.

Я покачала головой.

— Ты издеваешься? После хорошей саркастичной шутки нельзя спрашивать, понял ли её оппонент.

— Просто не хочу, чтобы ты поверила в то, что я не считаю тебя красивой, — продолжил он.

— Нет, — сказала я. — Молчи. Ты всё портишь.

Никита рассмеялся, опуская голову вниз. Я поставила миску с попкорном между нами, но он тут же развернулся, положил джойстик себе на колени, и здоровой рукой убрал миску на кровать.

— Слишком много лет всякие вещи отделяли меня от тебя. Больше я этого терпеть не собираюсь.

Следующие несколько дней в школе были сумасшедшими: выпускники, одержимые приближающимся последним звонком, не могли говорить ни о чём другом, а учителя, первое время старательно борющиеся с отсутствием дисциплины, под конец первого же дня оставили попытки и перевели практически все уроки в режим самоподготовки.

Я рассказала Варе обо всём, что случилось в выходные, и она вот уже полчаса молча гипнотизировала свой пенал.

— Не думала, что доживу до того момента, когда у тебя появится парень, — наконец шепнула она.

Учитель МХК одарила нашу парту недовольным взглядом. Я виновато уткнулась в тетрадь.

— Очень смешно, — произнесла я спустя некоторое время.

— Я за вас рада, на самом деле. Очень, — Варя протянула руку и слегка сжала мою ладонь, пальцы которой выстукивали приевшуюся мелодию из заставки дурацкой Никитиной компьютерной игры. — Как его ключица?

— Всё так же вывихнута.

— Он не видел, кто это сделал?

Я отрицательно покачала головой. Весь понедельник я вглядывалась в лица парней, ведомая словами Никиты о том, что он успел ударить нападавших.

— Может, это кто—то из школы?

— Не знаю. Вчера весь день искала в толпе хоть кого—нибудь с синяком или ссадиной — и ничего.

Варя поджала губы и опустила взгляд в тетрадь. Оксана Владимировна громко откашлялась, и я разобрала:

— В основе системы Станиславского лежит разделение игры на три технологии …

Слушала я вполуха — это был последний на сегодня урок, и мне не терпелось поскорее сорваться с места и покинуть этот сумасшедший дом. Ещё утром по дороге в школу Никита сообщил мне, что после занятий мы идём к Сёме, потому что его мама приготовила вкусный ягодный пирог, и его надо кому—то съесть.

— Она думает, что пирог поможет его ключице, — сказал Сёма.

— Ну да, — протянула я. — Еда вообще практически панацея — помогает от всего, кроме ожирения.

Мы смеялись, Никита держал меня за руку, и утро казалось не таким уж и паршивым, — а затем мы вошли в школу. Несмотря на то, что был вторник, для Никиты он оказался первым днём выхода в люди после происшествия: в понедельник утром он сообщил мне, что ключица не давала ему спать всю ночь, и теперь он буквально клюёт носом, и я сказала, что передам учителям, что он приболел. Разумеется, в первую же минуту его окружили все знакомые и незнакомые люди, считающие своим долгом узнать, что же случилось. Я видела, что Никите нравилось быть в центре внимания — он, в отличие от меня, любил людей. Его глаза светились, как у маленького щенка, вокруг которого собрались восхищённые зрители; его метафорический хвост вилял из стороны в сторону с бешеной скоростью. Я выпустила его руку, вырвалась из толпы и нашла Варю, которая тут же осыпала меня градом вопросов, на которые мне пришлось ответить. Не знаю, почему сразу не рассказала ей о себе и Никите — наверное, побоялась; возможно того, что как только я произнесу эти слова вслух — они тут же потеряют ценность.

Первые три урока я его не видела — стоило ему встать с места и сделать попытку добраться до меня после звонка, как новый человек преграждал ему путь и принимался заводить одну и ту же шарманку под названием “Что с рукой?”. Зато Варя, с которой, в последнее время я проводила мало времени, была довольна, как слон.

Оксана Владимировна оборвала свою речь на полуслове, когда звонок с урока прогремел на всю школу.

— Одиннадцатый “Б”, надеюсь, что вы не осрамите нашу школу во время сдачи экзаменов, — произнесла она вместо напутствующих слов.

Но одиннадцатому “Б” было уже всё равно. Все повскакивали со своих мест, словно последние десять минут были на низком старте, и, быстро скинув тетради в сумки, засеменили к выходу.

— Ты домой? — спросила Варя.

Я бросила взгляд на Никиту. Сёма помогал ему запихнуть линейку за эластичные бинты под футболкой.

— Не знаю … Наверное, нет.

— Ну вот, теперь я ревную, — Варя передёрнула плечами, словно ей самой эта мысль была невыносимо неприятна. — Ты с ними проводишь больше времени, чем со мной.

— Не неси ерунды, — отмахнулась я. — Ты — моя лучшая подруга. Мы с тобой повязаны, хочешь ты этого или нет.

Варя довольно ухмыльнулась, услышав желаемые слова, а затем сказала, что позвонит вечером, и ушла. Я подошла к Яну, который стоял, облокотившись бедром в стол, и смотрел на друзей, скрестив руки на груди.

— Что они делают? — спросила я, повторяя его позу.

— У Никиты страсть как зачесалась ключица. Посмотри на его лицо. Господи, это самое отвратительное зрелище, которое я когда—либо видел.

Я рассмеялась. Никита одновременно закатывал глаза от облегчения и щурился от боли, когда линейка попадала в вывихнутое место.

— Если у вас двоих когда—нибудь дело дойдёт до секса — надень ему на голову бумажный пакет. Так ты хотя бы сохранишь свою психику.

Я продолжала смеяться, несмотря на то, что щёки вспыхнули красным.

Уже на улице, где тёплое весеннее солнце не только слепило глаза, но и неплохо грело, Никита рассказал нам, что никому из интересующихся не поведал истинную причину своей травмы.

— Они все знают разную версию, — пояснил он. — Пусть думают, что я или с лестницы упал, или переиграл в “Революцию”, или на лыжах неудачно прокатился. Нет, вы представляете: лыжи. Весной. И они поверили!

Я прыснула:

— А ты всё время удивляешься, почему я самая умная в школе: это не сложно, когда у всех остальных мозг как у ракушки.

— Рита, — подал голос Ян. — Твоё самомнение сейчас настолько огромное, что пытается столкнуть меня с тротуара на дорогу.

Я рассмеялась и принялась действительно расталкивать его в плечо. Редко когда можно было увидеть Яна Биленштейна хотя бы улыбающимся, и сейчас, когда он вовсю хохотал, я чувствовала себя настоящим героем, покорившим Великую Китайскую стену.