Аморальное (СИ)

Потом она даже начала развлекаться, развязывая войны и травя всех вокруг друг на друга. Однажды она подкинула мёртвых голубей в квартиру одного из агентов, но он, к её сожалению, подумал не на Рэя.

Рэйнольд Эддингтон был очень богатым человеком, замешанным в криминальные каналы, вычислить которые так и не удалось. Ими смогла узнать практически всё о его бизнесе, о его образовании, о его детстве, семье, но так и не поняла, каким образом он связан с торговцами оружием и каким образом заинтересовал и полицию, и ФБР, и ЦРУ. Не помогли даже собственные связи в департаменте. Единственное, что ей удалось выяснить – это убийство Оливера Джордана, партнёра по бизнесу Рэя, который два года назад застрелился в доме своих родителей, где любил проводить лето. В архивах департамента об этом почти не было информации, потому что позже дело взял гавайский отдел – смерть Оливера была связана с другими местными преступлениями. По данным архива, Оливер пребывал в глубокой депрессии уже полгода и застрелился на второй день после прилёта в Гонолулу. О депрессии Оливера свидетельствовали несколько его друзей и деловых партнёров, в том числе Рэйнольд, в показаниях которого, впрочем, было столько мутных слов, что становилось непонятно, во что он сам склонен верить больше, в суицид или имитацию суицида. Точнее, во что он хочет, чтобы верила полиция. Запись его допроса Ими выкрала и прослушивала целый день. Она даже пошла на риск: спросила Рамиреса, нельзя ли ей возобновить дело Джордана, объяснила, что случайно прочла о нём в интернете и заинтересовалась, но получила отказ. И, следовательно, отказ для любых официальных доступов к информации. Она сделала копии нужных ей материалов и осторожно вернула улики в архив. Она всё чаще задумывалась о том, чтобы воспользоваться связями Кэмерона, связаться с ФБР и попытаться найти что-нибудь через их архивы.

Потом она случайно нашла, всё же, дело, заведённое на Рэйнольда. Он подозревался в убийстве Мэрэдит Ривз, девушки из эскорт агентства, которая пропала без вести год назад, но кроме показаний свидетелей и самого подозреваемого по поводу того, что он действительно проводил с ней время две ночи подряд, никаких улик против него так и не было обнаружено.

Тогда Имтизаль попыталась начать независимое расследование, общалась с представительницами этого самого агентства, искала информацию о самой Мэрэдит, о её знакомых за границами города, штата и страны. Ими вела ещё более дотошную работу, чем при поиске брата Дэвида, но ей снова ничего не удалось. Ей уже начинало казаться, что срок контракта с удачливостью и успешностью подошёл к концу.

Ими перерыла все эскорт агентства, всех женщин круга Рэя, женщин всех его знакомых, их дочерей, сестёр, жён, племянниц и всяких родственниц друзей, но так и не нашла ни одну, хоть отдалённо похожую на томную и мутную девушку, бывшую с ним в ресторане в тот роковой вечер.

Комната Имтизаль снова пополнялась. Медленнее, чем прежде. Ими уже начинало казаться, что эта любовь – любовь её жизни, потому что не виделось ни одного шанса узнать, увидеть, понять Рэя хоть наполовину. Она торжественно поклялась себе, что не убьёт его, как когда-то вынужденно убила Артура, а будет сопровождать его хоть в Гвинею, будет сопровождать его до конца.

Иногда по вечерам Ими громко включала тяжёлый металл, наполняла ванну, капала туда немного из флакона с духами Рэя, выключала по всей квартире свет и расслабленно погружалась с головой в воду, закрывая глаза и представляя себе его лицо, его голос, его тень и мутные улыбки, которые не понимала даже она; иногда по вечерам она сидела часами перед мольбертом, снова и снова рисуя одни и те же черты, одну и ту же фигуру, иногда цветную, иногда чёрно-белую, иногда изувеченную, иногда такую бесформенную, что даже сам Рэй не признал бы в ней себя.

Однажды он здорово напугал её. До паники. У неё чуть сердце не остановилось, когда он посмотрел в её сторону и сказал:

– Можешь не прятаться. Я же знаю, что ты там.

Но потом к нему подошёл его друг и с улыбкой спросил:

– Не надоело пугать воображаемых шпионов?

– Тихо! А вдруг за мной действительно следят, сволочь, испортил мне весь пафос.

Казалось, Рэя даже забавляла его популярность среди агентов.

Поначалу она была счастлива, так же счастлива, как и всегда, когда обретала людей, ради которых жила, работала, творила. Но чем больше проходило времени, тем сильнее в Имтизаль трепетало волнение, беспокоящееся о том, что это может никогда не кончиться. Что Рэй может никогда не открыться, что может никогда не наступить переломный момент, и даже если бы она решилась нарушить слово, данное себе, у неё могло бы не оказаться возможности для этого: Рэй мог бы исчезнуть так же таинственно, как и появился. Имтизаль боялась космоса, Имтизаль боялась вечности, Имтизаль боялась всего того, у чего не было конца.

Задумалась она об этом, когда он впервые исчез. Ничто не предполагало его отъезд из города, однако однажды вечером, приехав к его дому, Имтизаль не увидела хозяина. Она не придала этому значения и осталась ждать Рэя всю ночь, но он так и не появился. Она по-прежнему старалась не поддаваться панике, в конце концов, он мог запросто остаться ночевать у какой-нибудь девушки, но он не вернулся и на следующий день. Тогда она уже забила тревогу, и только через два дня, полных её паники, ужаса и паранойи, он вернулся, а Имтизаль так и не узнала, где он был.

Потом он снова уезжал, но на этот раз Имтизаль нашла его данные в American Airlines – Рэйнольд улетал в Детройт на деловую встречу.

Потом она смирилась и даже была благодарна судьбе за вечный огонь её жизни. Успехов не было практически никаких, но всё это забывалось, таяло и меркло где-то глубоко-глубоко под землёй, когда Имтизаль видела Рэя, когда лежала на чердаке соседнего дома и смотрела сквозь мансардное окно, как он сидел в своём кабинете, убрав руки за голову и слушая музыку. Имтизаль тоже тогда слушала музыку, вопреки всем мерам предосторожности и риску быть найденной, она надевала наушники и погружалась в себя, погружалась в него, и удушающая пыль чердака, запах плесени, покалывание от пробегающих по телу пауков и моли, бьющейся в истеричных траекториях полёта, темнота мутного стекла, грязного с внутренней стороны из-за точек, оставленных не сдающимися насекомыми, и с внешней от дождевых разводов, неопрятность, тусклость, грязь затхлого помещения, жёсткость необработанных балок, натирающих тонкую плоть на выпирающих тазобедренных костях и на локтях, затекание шеи, плеч, ног, рук, спины… Имтизаль не осознавала даже факт своего существования, потому что она видела его лицо, его блаженно закрытые глаза, слабые колебания в уголках губ, медленное движение груди в равномерном дыхании, чистоту, свет и уют опрятного кабинета, и ей тоже было светло, чисто, уютно и мягко, как было мягко и удобно Рэю в широком кожаном кресле. Она была в наркотическом сне. Потом он аккуратно опускал руки, и его пальцы и ладони выскальзывали из-под волос, как металл из-под шёлка, бесшумно и гладко, и он вставал, отключал музыкальный центр, недолго стоял ещё перед окном, смотря во двор, где Мая, домработница, кормила собак, потом возвращался в своё кресло, набирал в грудь больше воздуха, надевал очки и очень долго читал, делал какие-то пометки в ежедневнике и снова читал, проверял документы, и Ими лежала в пыли, и всё казалось ещё медленнее, чем оно было на самом деле, и его веки опускались медленно, и Ими даже казалось, что она слышит, как скрещиваются ресницы, как шипят слёзы и как содрогаются края век при соприкосновении и разъединении. Ему очень шли очки, в них он становился лет на пять старше и лет на двадцать, тюремных, строже. Это длилось бесконечно долго, и в каждый из таких вечеров Имтизаль проживала несколько лет. Она прожила уже целую эру, не отходя от Рэя, и до сих пор знала о нём не больше, чем можно узнать за несколько дней. Она утешала себя тем, что окружающие не знали и этого.

Потом он уходил спать, и, если бывала возможность, Имтизаль шла следом за ним. Потом она оказывалась у себя дома, и всё было правильно, хорошо и идеально, потому что заряд от полученной эйфории ещё питал её, ещё долго питал, и на следующий день после здорового сна, и на работе, и на обеде, и на вечерних пробежках, и в ванне, и везде. Только иногда, когда её время вдруг оказывалось спланировано неправильно и в расписании дня оказывалась пробоина, которую можно было занять трезвыми размышлениями, или когда в очередной раз не удавалось понять, о чём говорит Рэй по телефону, что он имел в виду, что он прошептал, на что он смотрит и куда он идёт, или же не получалось достать информацию, на которую Ими рассчитывала, или попасть туда, куда надеялась пробраться, или случалось что-нибудь ещё, выбивающееся из её педантичного идеалистического ритма, Ими начинала тосковать и ощущать свою беспомощность.