Снохождение (СИ)

— Лежи, не двигайся. Не двигайся, — согнулась, ища его взгляда. Но он уже был в полусознании.

— Беги.

— Куда бежать, мой милый?.. Мне некуда бежать. Сейчас мы подождём, пока успокоится кровь, затем я перевяжу тебя, не бойся, я знаю, что делать.

— Миланэ, ты — как Сари…

— Что? Скажи мне ещё раз, на ухо. Вот так. Скажи.

— Всё. Берегись…

— Амон. Амон! Не иди, не… — отчаянно-строгим, настойчивым тоном взмолилась Миланэ, но вместо ответа услыхала лишь тяжёлое, мокрое дыхание. И только теперь она заметила, какую ошибку совершила: всякого раненого надо обследовать всего и сразу, по возможности тщательнее. А она только уцепилась за ранение на шее, но оно — конечно, ведь случилась близкая схватка — не было единичным. По кровавым пятнам, проступающим на одежде, сложно было даже посчитать, сколько ударов кинжалом-сирной нанёс ему Синга, своей творческой левой рукой, которая лежала, кровавая, здесь же, рядом. Прекрасно быть левшой: подавая правую, в левой можно спрятать клинок. Неоценимое преимущество. Теперь она ничего не могла сделать — он страдал от внутренних кровотечений, и если они сильны, то…

…то случится то, что с ним происходит. Вне сознания, он тонул в небытии, утрачивая кровь жизни. Миланэ поглаживала его, хотя это никак не могло помочь; вообще, ничего здесь не могло помочь, и в этом была такая великая бездна, такая неотвратимая жестокость мира, что это оглушало, оставляло безвольной и бессильной. Амон ещё несколько раз шевельнулся, но это были уже почти неживые движения, Миланэ чувствовала и видела агональное дыхание, обнимающий холод. Она всё ещё сильно сжимала рану на его шее, и готова была так его держать до скончания времён — если бы это помогло.

— Я сплю, я сплю. Это — сон, — подняла она окровавленные ладони к лицу, отпустив его. — Я в снохождении.

Нет. Ладони как были, так и остались, её не выкинуло из сновидения и мир вокруг не пропал.

Миланэ всегда плакала тихо, словно стыдясь. Так и сейчас: она сидит на полу вместе с уже неживым Амоном, с которым ей суждено было уже сегодня убежать и прожить столько ярких, необычных, трудных моментов, прожить новую, иную жизнь, в которой они, и их ещё нерожденные дети, наверняка бы нашли себе место. Вдруг глухо, словно в далёком тумане, стукнула дверь. Вернулся Синга! Миланэ не видела его, хоть и смотрела — черты расплывались в большое, тёмное пятно. Она совершенно не слышала, что он говорил, сухо и серьёзно, будто пришёл совершить коммерческую сделку:

— Вот как будет. Мы скажем, что он ворвался в покои, в этот дом. Начал угрожать. Мы его убили. За убийство беглеца только похвалят. Вестающим больше нечем тебя держать. Теперь не надо на них работать. Всё будет хорошо. Проблемы решены.

Потоптался на месте, ожидая, что Миланэ ответит.

— Ты ведь этого хотела. Нас столкнула. Ты хотела, чтобы я это сделал. И вот. Иначе вы бы давно исчезли.

Синга, усмехнувшись и принимая молчание за согласность, начал расправлять плечи, взлохмачивать себе гриву:

— Теперь никто не скажет, что я трус. Что не способен на поступок. Нет, я способен. Ты знала, что из нас может остаться только один. Остался я.

Миланэ, словно жрица жестокого культа, в одной окровавленной шемизе, изнеможенно и медленно встала с пола, оставив мёртвого возлюбленного. Она взяла большую амфору с маслами и разбила её прямо посреди комнаты. Содержимое второй, такой же, она вылила на тело Амона.

— Что ты делаешь? С ума сошла? — испугался Синга, предупредительно встав у дверей.

— «И всякая из вас, сестёр Ашаи-Китрах, должна предать огню Ваала каждого павшего или умершего Сунга иль Сунги». Так сказано в Кодексе и так говорит аамсуна, — монотонно ответила Миланэ, каждое слово этой монотонности оказывалось нерушимой глыбой, зовом вечности.

Она взглянула на него, и Синга впервые в жизни ощутил на себе взгляд Ашаи-Китрах. И это было очень-очень плохо.

— …проклят, — довершила она отместку для него, и эти слова, словно копьё, пронзили его сердце насквозь и вышли прочь, что-то унёсши из него за собою…

Синга сбежал, в страхе ещё большем, чем в первый раз, безо всякого намерения возвращаться обратно. Вообще без всякого намерения.

Полностью раздевшись, Миланэ зажгла игнимару на обеих ладонях, воспылали и её уши, вокруг глаз явилось пламя Ваала, загривок зажёгся им. Так она зажгла и масло на полу, и занавеси, и ещё что-то; возгорелся кончик её хвоста, уже горели плечи сине-зеленым пламенем, и Миланэ так свершила круг у возлюбленного, вся невиданно-иномирная в этой безупречной игнимаре, а потом сама села у входа, безумно истощенная от такого горения; пламя Ваала пропало — великие силы кончились. Хоть она была почти без сознания, но ещё понимала, знающая, что задохнется ещё до того, как сгорит от обычного огня, что уже начал обнимать дом.

— Нахейм примет тебя, мой Амон, Тиамат поглотит тебя, мой Амон, — тихо произнесла церемониальный возглас, настолько, насколько хватило сил, уже распластавшись на полу.

Ибо так требует Кодекс и аамсуна.

========== Глава XXVI ==========

Глава XXVI

Хильзе очень ему сочувствовала и качала головой.

— Ай-яй-яй, — укоряла судьбу-насмешницу.

Синга жадно жевал, одновременно глядя на неё. У него после этого появилась привычка много есть, он растолстел и стал неуклюж.

Вон как оно всё обернулось: эта хитрая Миланэ, оказывается, была связана с Вестающими и, оказывается, не зря затащила его в этот Хамалар; а Вестающие-то подослали убийцу, нечестивые, и тот должен был убить Сингу — но не на того напал. Миланэ убийцу знала, в свои покои впустила. В итоге убийца сгинул от его твёрдой руки, она сбежала, дом сгорел, ибо в борьбе перевернулись подсвечники на занавески — в общем, беда на беде.

Эту же историю он рассказывал всем остальным. Правда, несмотря на всю свою храбрость, не растерял благоразумия и упомянул о Вестающих только родителям. Да ещё Хильзе.

Они познакомились, когда Синга пришёл осматривать дом Миланэ, желая выставить его на продажу (отец дал добро). Хильзе снова пришла кое о чём просить Миланэ — уже неважно, о чём именно — и так они разговорились. Сначала друг друга не поняли, даже с враждой, но потом вдруг заметили что смотрят на вещи одинаково. Пошли туда, пошли сюда.

Связь эту он скрывал, потому что теперь отец с матерью опасались любой Ашаи пуще огня. Но ему с нею нравилось. Хильзе много проще, понятнее, ближе к осязаемому; нельзя отрицать и её внешних достоинств, особенно высокий рост, почти вровень с ним — а это важно для общества; с нею не требовалось поддерживать изощрённый диалог. В конце концов, она любила поваляться в постели. Кроме того, и самое важное — Синга не боялся её. Ему было всё равно, заставят ли Вестающие её что-то плести против него или нет; ему будет даже забавно, если и Хильзе начнёт в этом изощряться. Нет сомнений — он сразу заметит. Уже умудрён-то. Знает, с какой стороны подступаются.

Он уже не боялся, ибо знал, что расправится с любой подобной проблемой на раз: уверенно, быстро, чётко. Теперь поселилась в нём уверенность, что он способен на поступок, на смелость, и теперь не он должен бояться — а его.

Теперь он — воистину Сунг-патриций, знающий кровь врага на своих руках.

Правда, в последнее время как-то не сладилось со стихами, сонатами и незавершённой поэмой, не писалось ни левою рукой, ни правой, ни хвостом, ни в уме; но на это, по сути, не было времени, потому что отец наконец-то передал ему великое наследство, сосредоточившись на своей политике, и надо было решать насущные вопросы вместе с превосходной Ваалу-Фреей, с которой они прекрасно нашли общий язык. Но это — тайна. Об этом — никому.

Да, мало что есть хуже, чем подъём из постели поутру. Всякие неискренние, дураки и пресыщенцы будут бодро утверждать, что это — ложь, ведь новый день есть новый день: вставай на лапы, прыгай, существо! Но что есть «новый» день, который так похож на старый, по сравнению с милосердием извечного сна, в котором нет тебя — и это прекрасно; нет твоих желаний; нет ни конца, ни начала; нет любой боли; сна, который столь почитали все Ашаи-Китрах древности (теперь они поглупели, знамо), почитают Вестающие (а они всегда были умны), почитают шаманаи (дочери духа Ашаи-Китрах… или всё же матери?), называя его Великим освободителем или Возвращением в Тиамат. Некогда вообще не различали Тиамат и сон.