Одиннадцать друзей Лафейсона (СИ)

Отец строго настрого запретил моей матери появляться на работе, не смотря на ее отпирания, и чуть ли не запирал ее в их квартире в Мичигане. Дальше был переезд в Орегону, просмотры нового дома, более подходящего для семьи с маленьким ребенком, ремонт, обустройство своего «гнезда», и Ив напрочь забыла о работе. Напевая себе под нос песни своего любимого Билла Хейла, меняя мотив на более спокойный, мама занималась домашними делами и ждала. Ждала конца зимы 1981 года, ждала меня.

Примерная дата родов была назначена на конец февраля - первые числа марта, так что мама ни о чем не волнуясь посвящала свое время себе, работе с различными документами, которую она втайне брала на дом, ну и, конечно, мне. Она понятия не имела, какого я буду пола, так что просто завала своим «чудом» и, находясь в доме одна, постоянно о чем-то говорила. Ей нравилось ощущение того, что как бы ни хотелось остаться в одиночестве, этому не дано было случиться. Ребенка под сердцем все же никуда не денешь. Каждый раз, когда я начинал двигаться или толкаться внутри ее тела, время для Ив словно останавливалось. Будущая мать бросала все дела и отдавалась ощущениям того, что внутри нее растет и уже понемногу начинает проситься наружу маленький человек - ее продолжение, ее плоть и кровь. Помню, как по вечерам, когда мне было уже лет семь, она рассказывала про эти времена. Помню ее лицо, помню, с какой нежностью она рассказывала о каждом мгновении, которое мы провели, как единое целое.

Но я хочу рассказать не об этом. Каждый раз, оборачиваясь на свою жизнь, я вижу, что с самого первого дня на этом свете судьба вела со мной довольно интересную игру, везде оставляя какие-то знаки, совпадения и прочее.

Ранним утром 9-ого февраля отца вызвали на срочное задание чуть ли не на другой конец земного шара. Мать, соответственно, сразу же стала переживать на тему того, успеет ли он к родам, и что ей делать, если они будут преждевременными, да и отец сам совершенно не хотел улетать. Что же, любовь матери к рок-н-роллу сыграла свою роль в моей жизни. Пока Ив собирала вещи для моего отца, она услышала сообщение по утренним новостям, повергшее ее в шок: «Сегодня ночью скончался американский музыкант, певец и автор песен Билл Хейл». Гормоны тут же взяли верх над Ив, и она ударилась в слезы. Кумир ее молодости скончался. Задыхаясь от подступавшей истерики, она просто сидела на полу кухни и прятала лицо в ладонях, пока отец ее успокаивал, но у него ровным счетом ничего не выходило. «Ив, дорогая, тебе противопоказан стресс в таком положении,» - повторял он, но мама его не слышала.

Не знаю точно, что случилось, но, видимо, мне такой расклад не понравился. До сих пор не могу видеть горе матери, слишком уж тяжело мне даются ее слезы, благо видеть их мне доводилось лишь несколько раз. В общем, я решил лично утешить маму, либо просто отвлечь, и мне это очень даже удалось. Прошло немногим больше десяти минут после того, как Ив узнала о трагической новости, как у нее отошли воды. Проблема с отъездом отца тут же испарилась.

Роды были долгими, тяжелыми, но мы справились. Где-то между девятью и десятью часами вечера я уже лежал на руках у новоявленной матери и, как она сама выразилась, что-то кряхтел себе под нос, будто бы бубнил о том, как мне все это не нравится, и я хочу обратно. Да, я был сущим наказанием в младенчестве – постоянно плакал, кричал, просил внимания, но для мамы это все было пустяком. Главное, что у нее теперь был сын, которого она недолго думая назвала Локи. Я еще удивляюсь, почему не Билл, если честно, но мистер Хейл все равно прочно поселился в моей жизни. Если все нормальные дети засыпают под добрые колыбельные про волшебство, в котором фигурируют различные зверушки, как главные герои, то я соглашался на сон лишь под «Let`s twist again» специально замедленный моей матерью. Как бы, наверное, она огорчилась, если бы знала, что во времена юношества я, стоя на барной стойке на пару с Сиф в одном из пабов Ирландии, куда нас завела нелегкая, горланил ее во всю глотку.

Но опять же история заключается не в этом. У меня было довольно счастливое детство, меня любили, всячески холили и лелеяли, но, тем не менее, воспитывали, и если я начинал шкодить далеко не по-детски, то мне обычно не по-детски и влетало. Жизнь шла размеренным чередом, но ближе к четырем годам, я начал постоянно жаловаться на вечное отсутствие отца. Как ни крути – ребенку нужны оба родителя. Мама уверяла меня в том, что отец работает, что ему нужно содержать нас обоих, потому что после моего появления мать напрочь отказалась от какой-либо дальнейшей работы и все время посвящала мне. С ранних лет она учила меня письму и чтению, языкам и музыке, пластике и приемам по самозащите. В общем, свободного времени у меня практически не оставалось. Когда приезжал отец, он всегда рассказывал мне истории о том, как он победил всех «нехороших людей», и я заворожено смотрел на него, как на героя, но, когда мне стукнуло шесть, счастье взросления в полноценной семье для меня закончилось.

«Нехорошие люди» решили победить Бартоломея Лафейсона. Весенней ночью 87-ого года несколько человек пробралась к нам в дом, и в первый раз в своей жизни я услышал выстрелы. Громкий звук напугал меня, и я, как и любой другой ребенок, ударился в плач. До сих пор с содроганием вспоминаю, как кто-то незнакомый зашел в мою комнату и, вытащив меня из кровати, потащил вниз по лестнице. Было больно. Со мной никогда и никто так не обращался. Да, родители порой были строги, но никогда не применяли физические наказания, так как со мной всегда можно было договориться.

Дрожь пробивала все тело, и я никак не мог успокоиться. Единственная мысль, что крутилась у меня в голове – «Папа, спаси меня и маму», и он спас. В ту же ночь, как я в первый раз услышал выстрелы, я увидел кровь. Ее было много, слишком много для шестилетнего ребенка, а то, что случилось дальше, покрылось туманом шока.

Отец вкладывает в мои руки полностью разряженный «Браунинг», вешает на шею свой талисман – деревянный крест на таких же деревянных длинных бусах, просит маму успокоиться, они о чем-то ругаются, потом на скорую руку собирают вещи, накрывают «нехороших людей» отглаженными днем простынями, а после мама берет меня за руку, и мы уходим.

Я долго не понимал, почему мне нужно говорить судье о том, что те ссадины и синяки на теле нанес мой отец, но не посмел перечить матери и солгал. Отцу запретили находиться со мной и мамой в одном штате, и с тех пор я очень долго его не видел.

Детройт мне не нравился – слишком большой, слишком душный. Не нравилась квартира, не нравились улицы и высотные здания, не нравились люди, окружающие меня, но привычка дело тонкое, и я смирился. В средней школе мне повстречался Тони, прошло несколько лет, и появилась Сиф, а я начал потихоньку взрослеть и задавать маме кучу вопросов, на которые она упорно не хотела давать ответы. Шпионаж, какой бы он не был, дело невероятно опасное, сейчас я это понимаю, но тогда все казалось игрой.

Временами в нашу квартиру заходили люди, с которыми мать долго разговаривала на кухне, а я подслушивал. Они говорили о каких-то бумагах, счетах, поддельных документах, об угрозе со стороны так называемых «других», но мне это ровным счетом ничего не давало, тем не менее, я хотел во всем разобраться, как-то помочь и сделать так, чтобы моя семья была снова вместе, но сделал совершенно обратное.

В 16 лет я где-то на неделю сбежал из дома. Говорить о том, что произошло, не имеет особого смысла, но я нашел своего учителя. Еще не достигнув совершеннолетия, я знал о теневом правительстве, о спецслужбах, о людях, которые на самом деле хранят спокойствие обычных горожан, подставляют свое тело под пули и ничего не боятся. Я тоже хотел не бояться. Ребенок, выросший в семье двух первоклассных шпионов, не мог выбрать другого пути, и меня завербовали. Мать всячески противилась выбранному мной будущему, старалась переубедить, но все было тщетным. В итоге она смирилась, говоря о том, что я уже большой мальчик и не ей решать за меня.