Змея Давида (СИ)

Все последние полтора года после гибели семьи Диана старательно бегала от воспоминаний, от мыслей о том, каковы были последние минуты жизни ее матери и тети. Ей пришлось научиться этому, чтобы не сойти с ума, изводя себя чувством вины (если бы она тогда не поддалась на уговоры Стива и они не пошли бы в кино, все могло бы быть совсем по другому, если бы она уговорила мать и тетю взять билеты на самолет на неделю раньше, если бы…) и пониманием того, что она ничего не может сделать для того, чтобы отомстить – пожизненное заключение, пусть даже в Азкабане, было слишком милосердным наказанием за то, что сделали эти ублюдки. И вот теперь она словно компенсировала эти полтора года борьбы с собственной памятью и вспоминала, вспоминала, перебирая материальные свидетельства прошлой, мирной и спокойно жизни.

Она перевернула все шкафы и ящики, пока не отыскала альбом с фотографиями. Быстро пролистав страницы со своими снимками, Диана нашла единственную, отведенную под фотографии матери. Их оказалось всего четыре – за все шестьдесят пять лет ее жизни. На одной из них она держит годовалую Диану на руках, глядя куда-то в сторону от объектива, на другой Мира в составе квартета сидит на пустой сцене, немного вполоборота к зрителю, держа скрипку в руках, на ее лице застыло отрешенное выражение, которое часто бывает у скрипачей, когда они опускают взгляд. Самой Диане больше всего нравилась совсем другая фотография – первая, сделанная после войны, где Мире было всего шестнадцать. С нее смотрела исхудавшая девушка-подросток, выглядевшая почти ребенком, с едва отросшими после лагеря чуть волнистыми русыми волосами и серыми глазами, а во взгляде ее, казалось, навсегда застыли страх и настороженность. Отголоски этого страха, так отчетливо заметного на этой фотографии, время от времени мелькали и во взгляде взрослой Миры. Диане иногда казалось, что на фоне невероятно деятельной, общительной и языкастой до грубости Сары Мира казалось какой-то сломанной, потухшей. Хотя это было обманчивым впечатлением. Мира всегда была такой, еще до войны – тихая, погруженная в себя и при этом сильная – именно этим умением закрывать сознание от мерзостей окружающего мира. Во всяком случае, этот дар плюс некоторые магические способности позволили ей выжить и не сойти с ума, а после войны не только восстановить навыки игры на скрипке, но и достичь уровня мастерства, достаточного для того, чтобы ее взяли играть в Лондонский филармонический оркестр.

Вволю наплакавшись, Диана с трудом поднялась с пола. Несколько дней назад она впервые почувствовала шевеление ребенка и теперь постоянно дотрагивалась до живота, в ожидании снова ощутить под пальцами едва ощутимые толчки. Она почти постоянно разговаривала с ним, чаще мысленно, чтобы никто не услышал, но иногда и вслух. Вот и сейчас она успокаивающее провела рукой по уже округлившемуся животу и, улыбнувшись через силу, прошептала:

– Все, маленький! Я больше не буду, не ругайся! Это не самое веселое место, я знаю. Но теперь это наш дом. Здесь нас никто не достанет. А если кто сунется, пожалеет…

«Последний раз аппарирую, черт подери!» – успела подумать она, прежде чем тошнотворно-давящий вихрь аппарации закрутил ее, протаскивая через пространство. Приземление, как ни странно, получилось довольно удачным – она не упала и только слегка пошатнулась, нелепо взмахнув руками для удержания равновесия.

Впрочем, радость от удачной аппарации тотчас улетучилась, когда до нее дошло, что в доме есть кто-то еще, кроме нее. Нет, никаких звуков из глубины дома не доносилось, но где-то явно горел свет (кажется в гостиной, хотя она могла и ошибаться), ее обоняния коснулся едва уловимый запах, похожий на аромат женского дезодоранта, а какое-то шестое чувство подсказывало, что и ее появление не осталось незамеченным для того, кто притаился в доме.

Хотя заклинания, наложенные покойным Грозным Глазом, должны были в буквальном смысле размазать по стенам любого, у кого на руке была Темная метка, Диана все же испугалась – после падения Министерства всеми членами Ордена было решено в этот дом не возвращаться. В конце концов, сюда могли пробраться сторонники Волдеморта, еще не успевшие обзавестись Меткой. Она выставила вперед палочку и беззвучно прошептала:

– Гоменум ревелио!

«Ни черта себе, да их тут трое!» – успела подумать она, и в следующее мгновение ломающийся мальчишеский басок крикнул «Петрификус тоталус!» и в нее полетел красный луч. Легко отправив его в стену коридора, она тут же послала ответный, с треском ударившийся в дверь, ведущую на кухню.

– Что, Поттер, так и не научились невербальным заклинаниям? – язвительно спросила она, направив палочку в сторону двери, за которой притаился нападавший. Сразу же вслед за этим послышалось перешептывание, и из двери, ведущей в кухню, появился сначала сам Гарри Поттер, за ним Рон Уизли, а затем и мисс Грейнджер – все трое с палочками наперевес и с не очень дружелюбными выражениями на лицах.

Несколько секунд все четверо хранили напряженное молчание. Хотя преимущество было на стороне «гриффиндорской троицы», нападать первыми они не спешили, держа ее под прицелом трех палочек. Первой опомнилась Гермиона.

– Как вы сюда попали? – спросила она, подняв палочку чуть выше, так, чтобы целиться ей в лоб. – Так же, как и вы – аппарацией. А что, вы выставили какие-то особые охранные заклинания? Поттер и Уизли переглянулись, причем Грейнджер под ее взглядом покраснела – сразу видно, что никто из них не догадался наложить никаких дополнительных охранных и сигнальных чар на дом, понадеявшись на те, что оставил Грозный Глаз.

Эта игра в «гляделки» могла продолжаться сколь угодно долго, а у Дианы уже начинали ныть поясница и ноги – отяжелевшее тело упорно просило отдыха и возмущалось таким неподходящим нагрузкам. Между тем троица пребывала в нерешительности – им хотелось верить в то, что она – это она, однако начинающаяся война развивает осторожность, и они явно были готовы к худшему. Поэтому, не опуская палочки, она вздохнула и произнесла:

– Может быть, зададим друг другу парочку контрольных вопросов и перестанем торчать в коридоре?

Поттер и Грейнджер переглянулись, причем Грейнджер кивнула, а Поттер согласно пожал плечами.

– Ну… – неуверенно начал он. – Что вы мне сказали в тот вечер, когда застукали после отбоя возле Выручай-комнаты? – Что сказала? – Диана задумалась. – Говорили-то в основном вы, живописуя то, какие зловещие планы вынашивает ваш «хорек», крутясь вокруг «Выручайки», куда вы так старались попасть, чтобы вывести его на чистую воду. Помню, я еще советовала вам поскорее надеть вашу мантию-невидимку, пока вас не застукал профессор Снейп.

По напряженному, разительно повзрослевшему за эти несколько месяцев лицу Поттера расплылась довольная, какая-то по-мальчишески озорная усмешка:

– Верно! А я еще сказал, что могу надеть мантию и улизнуть от вас и черта с два Снейп меня потом найдет. – А в этот момент все-таки появился Снейп и влепил вам отработку у Филча, – подхватила Диана, чувствуя, как спадает напряжение. – Думаю, этого будет достаточно? – спросил Поттер, опуская палочку.

Но Диана покачала головой и перевела взгляд на Грейнджер и Уизли.

– Теперь для ваших друзей. Какого цвета было на мне платье на свадьбе Билла и Флер? – Да вас там даже не было! – А вы там вообще были? – Грейнджер и Уизли выпалили эти фразы одновременно, словно сговорившись. – Верно, – Диана улыбнулась через силу и тоже опустила палочку. Все трое тут же отошли от двери, приглашая пройти ее в кухню.

Со дня ухода отсюда Ордена Феникса дом Блэков стремительно возвращался к своему прежнему обветшалому состоянию. Во всяком случае кухня теперь выглядела как обиталище закоренелого холостяка, не заботящегося об уюте совершенно – вкусной едой, как это было при Молли, не пахло, огонь в камине горел тускло и почти не согревал, в чашке чая, которую налила для нее Гермиона, плескалась унылая коричневатая бурда – как видно, чайный пакетик заваривали не единожды, а по углам и на полках образовался толстый слой пыли.