Моя мартышка

Она молчит. Я рад этому. Моя голова у нее в трусиках, ноздри вдыхают взрослый запах промежности. Ее трусики очень узкие, я беру их за краешек зубами, и тяну вниз. Они поддаются только чуть-чуть, показав клочок кудрявого волоса. Я оставляю их, и тянусь вверх, сдирая свитер через голову. Лифчик она расстегивает сама. Ее груди тяжело разваливаются в разные стороны. Я сажусь на ее живот, и беру груди в руки, каждую в отдельности. Она вскрикивает. Гляжу на нее сверху вниз. По ее лицу пляшут мрачные тени. Ее голова раскачивается на подушке. Я тяну груди на себя - они мягки и нежны, как тесто. Уплотненные соски я зажимаю между пальцами и давлю. Ей это нравится, наверно, потому что все тело ее сжимается, и я чувствую, как подо мной волнуются мышцы живота. Я с жадностью вдыхаю ее запах - химический, деодорантовый запах половозрелой американки.

- Мартышка, - говорю я, задыхаясь.

- What is it?.. - как эхо, отзывается она, подрагивая подо мной, пока я брожу руками по ее телу, залезая во все складочки, ощупывая все холмики. Мой член набух и встал во весь рост. Мне кажется, она следит за ним.

- Сейчас я тебе вдую, - говорю я.

Она качает головой. Неужели она понимает? Я скатываюсь с нее, и принимаюсь за трусы. Тонкая ткань чуть не рвется под моими нетерпеливыми руками. Очень хочется скорее вдуть. Терпкий селедочный запах разносится по комнате. Она дышит тяжело, с присвистом, пока я устраиваюсь между ее ног. Тычусь членом в нее. Она взвизгивает, и произносит несколько слов.

Чертова мартышка. У меня нет презервативов, да и не люблю я их. Я пытаюсь объяснить ей что-то, но она меня не слушает. Тогда я говорю "OK", и делаю вид, что приподнимаюсь. Она продолжает бурчать что-то на своем марсианском наречии, и вдруг начинает визжать. У нее есть причина, это всегда немного неприятно, когда в тебя неожиданно начинают заталкивать член, но ей следует меня понять, меня, маленького человечка, который вконец добрался до женского тела. Странно даже думать, что отсутствие дерьмовых резинок может меня остановить. Она протяжно воет, а я страрательно пропихиваю фаллос в глубину. Мне очень хорошо. Моя головка разбухает и деревенеет у нее внутри. Она бьет меня пятками в поясницу, но мне не больно.

И вот я в ней полностью. Она нанизана на меня, как жареный помидор на шампур.. ох, и давно-же я не ел шашлык... я отвлекаюсь, сидя в ней, раздумываю о шашлыках - я должен это делать, иначе я спущу. Мне тяжело, но я умею это делать. Я перебираю все случаи, когда я ел шашлык, пока сперма не успокоилась, и я почувствовал в себе силы продолжать. Марта подо мной молчит и вздыхает. Я провожу ногтями по ее ребрам, спускаюсь ниже, и царапаю живот, тот самый, в котором сейчас плещется моя водка с грейпфрутами. Одной рукой забираюсь еще ниже в поисках клитора - где же он, этот сопливый масленок, который я хочу раздавить между пальцами, как вишенку. Она совсем внезапно совсем высохла, и я смазываю устье влагалища слюной. Крохотный перчик шевелится под моим большим пальцем, она стонет. Я двигаюсь в ней, не сильно, но размеренно. Ее бедра сжимают меня. Наши животы целуют друг друга. Чмок. Что-то внутри ее захлюпало. Она начинает выговаривать ласковые слова, и тянется к моим губам, хочет целоваться, мартышка моя - странно, но мы с ней так и не целовались в губы. Ее язык горяч и терпок, она бешено орудует в моем рту, словно собралась остаться там надолго - я прерываю ее, отстраняю от себя. Моя рука ползет к клитору. Я нащупываю его, и зажимаю между ногтями - она верещит от необычных ощущений. Я раздираю упругую пуговку, и она перестает кричать. Она приподнимает голову от подушки, и ловит ртом воздух. Я отпускаю клитор, и она медленно опускается назад.

Она измождена. Я уловил момент ее кончины, но постарался не кончить самому. Я хотел взять ее еще куда-нибудь. Я хотел, чтобы она кончила еще. Я вытаскиваю свой измученный фаллос, залезаю на нее, и вожу распухшей головкой по ее грудям. Мы немного вспотели, совсем чуть-чуть. Над верхней губой у нее застыла пленка влаги, волосы растрепаны. "Мартышка. Give me the way", говорю я. Она закрывает глаза, и облизывает губы. В свете ночника они кажутся черного цвета. Туда я хочу запустить член, чтобы он там попасся, в ее теплом рту. Я продвигаюсь ближе, продвигая свою задницу по ее влажной коже. Наверное, ей тяжело, но она не жалуется. Только зубы ее сомкнуты, и мне пришлось силой раздвигать ей челюсти...

Blowjob - так это называется по-ихнему. Это для девушек, которые устают от работы на кухне, во вшивых забегаловках для быстрой жратвы, в ресторанах, а вечером им тяжело бороться с сильным парнем, у которого до боли стоит. Тогда уставшая девчонка делает эту взрывную работу, стоя на коленках перед креслом, в котором развалился ее парень, быстро, и не слишком утомительно освобождает его от накопившейся за день работы в грязном гараже спермы.

Моя Мартышка сосет медленно, сосредоточенно, словно в задумчивости. С закрытыми глазами. Может быть, ей стыдно, что она отсасывает у безработного, я не знаю. Мне ни хорошо, ни плохо, мне никак - наверное, мой членик тоже чувствует ее вялость, и смягчается. Я вынимаю его, и уверенными движениями вздрачиваю перед ее лицом. Она понимает. Когда ствол напрягается, она забирает его у меня, и пытается засунуть его себе в рот, но я не позволяю ей. Я слезаю, переворачиваю ее, и тычусь ей в заднее отверстие, в темный коричневый цветок. Сначала голова, потом остальное - я пролезаю полпути и чувствую острое удовольствие. В прямой кишке нет мышц, там пусто, ничто не сжимает мой член, но мне хорошо. Она мычит, стонет, я двигаюсь быстрей, держа ее за влажные ягодицы. Передо мной ее спина, и я целую ее выпуклые лопатки, и позвонки, и крепко сжимаю в руках мягкие невесомые грудки. Меня охватывает нежность, нежная сладкая боль пронзает яйца, и я спускаю в нее.

Она чувствует кишкой пульсацию моего члена, и содрогается, и кричит от счастья. Она кончает по своему, по бабьи. Поворачивает ко мне лицо, залитое слезами. "Was there a pain?" - устало, из вежливости спрашиваю я. Она молчит, глядя на меня влажными глазами, и отвечает, немного погодя: "

Some pain". "

Сhampagne?" - переспрашиваю я. "Да у меня и водки-то не осталось". Я говорю по-английски, но она меня не понимает, и от этого я сам хочу плакать.