Флагелляция в светской жизни

Мама сопровождала шлепки нотацией:

«С сегодняшнего (Шмяк!) дня (Шмяк!) я надеюсь (Шмяк! Бац! Хлоп! Шмяк!), ты станешь вести себя получше (Шмяк! Хлоп! Шмяк!) или (Шмяк! Хлоп! Шмяк! Хлоп! ШМЯК!) эта щетка (Шмяк! Шмяк! Шмяк!) будет обрабатывать твою (Хлоп!) голую (Шмяк!) попу (ШМЯК!) каждое (Хлоп!) воскресенье (Хлоп! Бац!)».

Этот монолог предшествовал серии очень крепких шлепков. Щетка искала и находила самые чувствительные места на моей попе. Я визжал и просил прощения, но все было бесполезно. Получив несколько десятков ударов, я было попытался прикрыть саднящую попу свободной рукой, но мама просто оттолкнула мою ладонь прочь, причем сделала это так энергично, что сама едва на свалилась с кровати. После этого она заявила, что не может «работать» в таких условиях.

Мама приказала мне встать, встала сама и за руку потащила меня в гостиную. Я, «стреноженный» спущенными джинсами, спотыкаясь и ковыляя, последовал за ней. В гостиной мама отодвинула от стола стул с невысокой спинкой, уселась на него, засучила рукава и приподняла юбку выше колен. Затем она подтащила меня поближе и заставила лечь к ней на левое колено. Правой голенью она прижала обе мои ноги, а левой рукой схватила мое правое запястье и завела мою руку мне за спину, чтобы я не мог прикрывать попу ладошкой. В такой позе я не мог даже пошевелиться, не говоря о каком-либо сопротивлении продолжению наказания. Мне оставалось только вертеть головой, глядя по сторонам зареванными глазами. Напротив нас стоял шкаф с большим, украшенным старинными завитушками, зеркалом. В зеркале отражались очень решительная мама и висящий у нее на колене сынишка, чья голая попа была сильно отшлепана щеткой. И тут мама продолжила порку. Несколько долгих минут комнату оглашали только мои вопли и просьбы о прощении, перемежаемые очень звонкими ударами щетки по моей бедной попе. Щетка снова и снова колотила по моим ягодицам, оставляя на них ярко-красные отпечатки.

Наконец порка была закончена, и я, плача, пошел в свою комнату.

«Ты запомнишь это надолго!» — крикнула мама мне вслед.

Мама была права, я запомнил эту порку надолго. С того времени прошло почти полгода, а я помню все так, как будто это случилось только вчера. Впрочем, та порка была в моей жизни не последней. Я ведь самый обычный подросток, и хотя я и хотел бы никогда больше не оказаться на маминых коленях, мне это удается не всегда. Мне приходится расплачиваться за свои проступки почти каждое воскресенье. Иногда мама наказывает меня сильно, иногда — не очень. Но на этой неделе мое поведение было особо скверным, а завтра — воскресенье!

Порка вожжами и хлыстом за хамство

Я выросла в доме, в котором не было недостатка дисциплины. Чуть ли не каждую неделю я оказывалась у мамы на коленях, чтобы быть отшлёпанной по голой попе. Мама считала, что ребёнок, которого строго не наказывают, не вырастет хорошо воспитанным. В возрасте двенадцати лет я выяснила, что серьёзные наказания запоминаются на всю жизнь.

Я стала иногда грубить маме и отвечать ей невежливо, за что каждый раз оказывалась перекинутой через мамино колено. И однажды мама предупредила меня, что еще одна грубость — и мы с ней отправимся в сарай. Я не поняла, о чем она говорила, но две недели держала это в голове. И все же тот незабываемый день настал.

Мама позвала меня в дом. Я чем-то увлеченно занималась на улице, так что я развернулась и крикнула ей в ответ что-то явно неподходящее для юной леди.

Прежде чем я сообразила, что происходит, мама перебежала через двор, крепко схватила меня и повела за собой в сарай, по дороге объясняя мне, что вряд ли я смогу сидеть на попе в ближайшие две недели. Я заплакала и стала умолять маму не бить меня, обещая быть пай-девочкой отныне.

Только по дороге в сарай я уже получила десять или пятнадцать шлепков по задней части бедер. Мама завела меня в маленькую заднюю комнатку, где хранились лошадиные сёдла и узды, и велела снять шорты и трусики. Я мгновенно все выполнила, не желая злить маму лишний раз.

Мама закрыла дверь, и объявила мне, что сейчас мне будет больнее, чем когда бы то ни было в жизни, и что я могу визжать, сколько захочу — никто меня не услышит. Она повернула меня и перегнула через круглую стойку, на которой лежали сёдла. Затем взяла со стены уздечку и отделила две вожжи — два тонких длинных ремня, предназначенных для моих ягодиц.

— Будешь считать удары. Если я не услышу счета, удар не считается. Если вскочишь, получишь десять ударов вдобавок.

Я уже рыдала. Меня всегда шлёпали быстро и прямо на месте преступления. А сейчас я боялась и не знала, чего ожидать.

Следующее, что я почувствовала — две вожжи с силой обрушились на мои ягодицы. Это был словно ожог. Я выкрикивала: один! два! три!.. и так до десяти.

На одиннадцатом ударе я вскочила и заорала. Мама моментально схватила меня и прижала обратно. Я не увидела как, но она положила вожжи и взяла хлыст. Она всыпала десять ударов поперек бедер, объяснив, что эти удары были не в счёт — за то, что я не смогла улежать смирно.

Она положила хлыст и объявила: “Мы снова на десяти”. И снова вожжи впились в мою кожу. Попу словно подожгли. Мама целилась и по верхней части, и по нижней, и чередовала левую и правую ягодицы. Казалось, что это длится целую вечность.

Я рыдала и умоляла её остановиться, не забывая при этом считать удары. Она всыпала последний десяток как напалм, остановившись на 55, не считая удары хлыстом.

Мама подняла меня и отвела обратно в дом, повелев стоять в углу, пока не вернется отец. Через час он приехал и осмотрел результаты наказания. Потом он привел меня к трем сестрам, и разъяснил им, что происходит с девочками, которые грубят.

Мамино обещание было выполнено — я не могла сидеть две недели. Мне сейчас 35 лет, и я ни разу с того дня не произнесла ни одного грубого слова.

Порка за подглядывание

Телесные наказания были довольно частым событием в моей семье, когда я был ребёнком. Шлёпанья от мамы, обычно деревянной ложкой или щёткой для волос, были довольно болезненными, но не внушали ужаса.

Вот отца, который порол кожаным ремнём, я действительно боялся. По этой причине я чаще совершал сомнительные поступки, когда отец уезжал из города. Странно, но шлёпанье, которое мне запомнилось сильнее всего, было все-таки от мамы. Вот как это произошло.

Когда мне было 13, я был влюблён в привлекательную подругу моей сестры по имени Лори. Но для Лори, которой было 15, как и моей сестре Маргарите, я был лишь Маргаритиным несносным младшим братом. А так как моё влечение к Лори было обречено на отсутствие взаимности, я играл роль несносного младшего брата по полной программе. Я постоянно докучал им, дразнил, в общем, не давал им покоя.

Как-то Лори осталась у нас на ночь и собиралась спать в комнате с Маргаритой. Мысль о том, что соседней комнате находится Лори, возможно, не полностью одетая, сводила меня с ума. Вдруг, поддавшись порыву, я решил попробовать подглядеть за ней. Если повезёт, думал я, я мог бы увидеть хотя бы мельком её груди, так соблазнительно скрытые под тканью блузки.

Мое сердце забилось чаще, когда я подумал, что могу попасться, но если и попадусь, последствия не будут катастрофическими, ведь отец уехал из города.

Я тихо вышел из комнаты со стулом и посмотрел в сторону их комнаты. Были слышны голоса Лори и Марг, и свет был включен. Мы жили в большом старом доме, в котором были вентиляционные окна над высокими дверями. Я прокрался очень медленно по коридору, неся стул, стараясь, чтобы доски паркета не скрипели.

Около двери в комнату я поставил стул и аккуратно вскарабкался на него. Затем, чрезвычайно медленно, чтобы не привлечь внимание девочек резким движением, я стал выпрямляться.

В этот момент отворилась дверь маминой спальни, мама вышла, включила в коридоре свет, который ослепил меня, и спросила:

“И что это, интересно, ты делаешь?”