Стая

Лев Коконин

Стая

Вожак стаи Бим первым услышал далекий лай Чапы, плечом толкнул Одноглазого. Одноглазый перестал искать блох, как и Бим, предвкушая сытость и кровь, преобразился. Сын волка стряхивал остатки сна, слушал голос матери, пытаясь себе представить, в какой части леса произойдет встреча с жертвой. Лай доносился со стороны болот, и стая ждала команды Бима. Лишь Хромой продолжал дремать, вздрагивала во сне его больная лапа. Сын волка подвинулся к нему, рыкнул, перебрал зубами плечо Хромого. Теперь вся стая ждала команды вожака, сделалась одним целым.

Бим не торопился. Ветер тянул в их сторону, и обостренное чутье уже улавливало запах зверя. Довольный Бим задними лапами продрал землю, отбросил прошлогоднюю листву далеко назад. Этот жест вожака стоя хорошо знала: быть большой крови. Ни Одноглазый, ни Хромой, ни Сын волка, ни те, кто когда-то был в стае, не решился бы ослушаться Бима…

Бим? Почему Бим? Зачем вспоминать горькую судьбу Бима? Разве мало уронили слез дети и взрослые, читая книгу о Биме? Бим! Бимушка! Помнит тебя читатель. По нескольку раз смотрели мальчишки и девчонки кино о тебе. Ты учил их глубже понимать злое и доброе, быть честным, преданным и великодушным. Твоя судьба волновала их. Многие стали называть твоим именем своих четвероногих питомцев. Многие захотели иметь своего Бима. А у Ильюшки Коробова мечта сбылась, родители сдержали слово. Судьба Ильюшкиного Бима мало схожа… Впрочем, не будем забегать вперед. Давайте вместе с Ильюшкой порадуемся подарку, проследим за судьбой Бима-младшего.

…Илья услышал звонок, открыл дверь отцу. Отец не торопился снимать шинель, улыбался. В глазах отца искрились хитринки, он чему-то радовался:

— Помоги, сынок, пуговицу расстегнуть!

За отворотом шинели что-то пискнуло, Илья недоверчиво отдернул руку, а отец рассмеялся радостно, подмигнул Илье, показал выгнутый большой палец:

— Из питомника. Самых чистых кровей. Овчарка! Принимай подарок, сынок!

Черный меховой комочек пискнул в руках Ильюшки, зевнул и, причмокивая, стал лизать ему палец. Прижав щенка к груди, Илья притянул отца за шею свободной рукой, трижды поцеловал.

Первую ночь щенок не спал сам, не давал спать другим. Сонный Илья соскакивал с кровати, брал его на руки:

— Спи, дурачок! Маму ищешь? — Илья снова ложился в кровать, и щенок затихал у него на груди.

Засыпали вместе. Илье снилось — они с Мухтаром служат на границе, сыграна боевая тревога. Верный, преданный хозяину Мухтар, как тот, из кино, тянет поводок из рук, ведет по следу нарушителя границы. Врешь! Не дадим уйти. Взять его, Мухтар! Взять!

Илья стоит в строю вместе с Мухтаром, а командир пограничной заставы торжественно читает: «За проявленный героизм при задержании нарушителя рядовому Коробову…»

Илья не дослушал приятные слова командира заставы, проснулся. Кто-то кусает ему ногу, урчит под одеялом. Илье щекотно, одеяло в ногах шевелится, он с трудом отыскивает щенка в прорехе пододеяльника.

— Спи, дурачок! Днем играть будем.

Илья думает, как назовет щенка. «Мухтар? Хорошее имя. Мухтар, ко мне! Здорово! А может…»

Илья отнес щенка на подстилку, зажег настольную лампу и до утра читал книгу о Биме. «Бим! Бимушка! Бимчик!»

Утром Илья объявил отцу и матери — нового члена их семьи звать Бимом.

Месячный Бим принес в семью Коробовых большую радость. Хлопот он доставлял много, но что эти хлопоты по сравнению с тем, как резко изменился девятиклассник Илья. Магнитофон, проигрыватель и гитара стали ему не нужны. Допоздна гулял он теперь очень редко, потому что его дожидался в квартире Бим.

Родители уходили из дома, когда Ильюшка еще спал. С появлением Бима забот у хозяйки прибавилось. Будильник теперь звонил для нее чуть раньше обычного. После звонка приходилось полоскать половые тряпки, сушить их и кормить Бимушку. Щенок быстро рос, аппетит у него был отменным, и вскоре пришлось покупать ему большую кастрюлю и готовить для него отдельно. Хозяйка дома успевала все это сделать до начала седьмого.

Бим очень скоро усвоил, что хозяину надо к восьми на службу, и в начале седьмого, как только закрывалась дверь за хозяйкой, будил его.

Час гуляли по улице. Ко времени их возвращения Ильюшка просыпался, и начиналась самая хорошая жизнь Бима:

— Бим! Ко мне. Лапу! Здравствуй, дружок. Молодец!

Лапу Бим научился давать с первой коробки конфет. Мама тогда ничего не сказала Илье, но для тренировок стала покупать конфеты чуть подешевле, не в коробках. Илья пытался научить щенка и «служить», не жалел вареного мяса, но Бим хорошо глотал мясо, а «служить» так и не научился.

По мере того как Бим подрастал, увеличивались и размеры половых тряпок. Хозяйку это немножко беспокоило. Она работала на парфюмерной фабрике и привыкла к другому запаху, не к тому, который ощущался теперь в квартире. Хозяин заступился за Бима, показал книжку о воспитании щенка:

— Вот, Ниночка, написано — овчарка в шесть месяцев подобного никогда не сделает, — папа Коля кивал на половую тряпку, — нам и потерпеть-то осталось чуть-чуть еще. Весной заберу его в военные лагеря.

Биму исполнилось четыре месяца, когда он изгрыз итальянские сапоги хозяйки. Это было горем для всей семьи. Еще вчера сапоги были новенькими, отливали черно-коричневым хромом, а в черно-зеркальные каблучки можно было смотреться. До поры до времени они лежали в шкафу, если приходили подруги, хозяйка доставала их, мерила с гордостью. Легкие, мягкие, удобные, они как бы сливались с ногой, становились с ней одним целым. Мама могла рассказывать об этих сапогах долго, как будто она сама побывала в Италии.

— Вот смотрите, — показывала она подругам подошву, — хоть и куплены здесь, а фирма-то итальянская. Читайте!

Вряд ли кто из ее гостей умел читать по-итальянски, но иностранные буквы на подошве разглядывали все.

И Биму итальянские сапоги очень понравились. Хозяева пришли из театра поздно и оставили их в прихожей на целую ночь. Твердый каблук поначалу никак не поддавался зубам, но потом все же треснул, начал слоиться на маленькие пластиночки. По отдельности пластинки быстро превращались на зубах в крошку. Крошки из каблучков получилось много. Молнию Бим расстегнуть не сумел, выгрыз ее из голенища. Дальше пошло легче. Он отгрызал от голенища кусочек, пробовал жевать его, выплевывал с отвращением. Иностранная кожа очень плохо пахла, видимо, была не настоящая. (Позднее Бим сравнит вкус русской и итальянской кожи. Ему попадут в зубы сапоги хозяина — вот это сапоги были! Из настоящей яловой кожи — грызешь, нагрызться не можешь).

Утром Илья с отцом проснулись от маминого рыдания. Илье сделалось страшно — вот так же год назад мама рыдала, когда почтальон принес телеграмму о смерти дедушки.

Папа вскочил с кровати раньше Ильи, первым узнал, что случилось.

— Вы посмотрите, что он оставил от моих сапог! У-у! У-уу! — донеслись до Ильи мамины причитания.

Когда встал Илья, мама сидела на кухне, а на коленях у нее лежало все, что Бим оставил от итальянских сапог. Она склонила к ним голову, тоненько всхлипывала. Папина рука гладила ее плечо, как умел он успокаивал маму:

— Успокойся, Нинусь! Успокойся! Что ж теперь делать? И мы ведь не вечные!

Собаки очень чутки к горю людей. Бим слушал плач хозяйки и подвывал, нагоняя тоску на всех.

С того дня Бим чуть-чуть повзрослел. Он теперь знал, не к каждому можно ласкаться, старался не встречаться на пути хозяйки. Даже не от сапога, от домашней тапочки хозяйки можно было отлететь на значительное расстояние. Это он узнал тоже.

И хозяин сделался к Биму холоден. Теперь, когда пришла очередь его яловым сапогам, он поднимал Ильюшку с постели и кивал на собаку:

— Иди! Гуляй с ним. Он таких сапог сам не стоит.

Конечно, папины сапоги стоили не столько, сколько итальянские, но мама работала кассиром и счет денежкам знала. Когда семья собиралась вместе, она все чаще стала заводить такой разговор: