Офицерский корпус Русской Армии. Опыт самопознания

В крайне трудные для России времена офицерству русскому необходимо великое терпение и великая решимость. Верховным заветом должна быть ближайшая, непременно победоносная война. Только война, только бесспорная победа может вернуть армии ее старое обаяние. Но для счастливой войны необходимо хорошо использовать мир. Нужна крайне тщательная, утомительная и страстная по увлечению подготовка войск. Скажите, господа, время ли теперь вести разгульную жизнь? Я не принадлежу к проповедникам абсолютной трезвости уже потому, что проповедь ее была бы напрасной. Опьянение начинается вовсе не с первого и не со второго бокала, — с них начинается то радостное оживление, которого искали в вине греки. Но тут же чрезвычайно близко находится и момент опьянения, за которым следует не греческое, а скифское, точнее — скотское пьянство. Опьяневший человек носит в себе все признаки помешательства. Он падает и умственно, и нравственно чрезвычайно низко. Он становится способен на поступки, которые для трезвого будут источником бесконечного раскаяния. Такое пьянство для всех постыдно; в десять раз постыднее оно для людей правящего круга, для офицерства, обязанного быть уважаемым. Стрельбой из пистолета и маханьем шашки можно терроризировать публику, но заставить ее уважать себя есть один способ безукоризненное поведение. Пока судьба пошлет нам победы, — необходимо, чтобы офицерство внушило публике, что оно серьезно готовится к победам. Для этого нужен упорный, ежедневный, для всех бесспорный труд и сверх труда те качества, которых требует мирное благородство; нужны сдержанность, вежливость, трезвость, воздержание от роскоши и уважение к закону. <…>

Пора трезветь. Пора трезветь разоренному крестьянству русскому, купечеству, спивающемуся с круга, духовенству. Пора трезветь всей России и прежде всего ее командующему классу. Сколько бы мы ни затягивали мир, мы находимся накануне большой войны и, может быть, целого цикла войн, как при Наполеоне. Вся надежда России — на ее армию, и эту армию нужно готовить к бою день и ночь. Вся надежда отечества на вождей армии, на благородный корпус офицеров, на их уменье внушить солдатам непоколебимое мужество и страсть к войне. Великая задача эта требует трезвого к ней отношения и отнюдь не пьяного. Пора взглянуть на это серьезно.

* * *

<…> В деле Коваленских борются два разных взгляда — военный и штатский. Это совсем две разные веры, две как бы перепутавшиеся цивилизации. Я не знаю братьев Коваленских, но из дела они представляются мне типически военными людьми. У них души или от самой природы военные, или глубоко завороженные военным гипнозом. Корнет Коваленский еще юнкером выпросился на войну. Он был в сражениях, получил Георгия. Очевидно, это был не штатский юнкер, каких, к большому несчастию, так много у нас среди одетой в мундирчики молодежи. Как известно, в начале прошлой войны немалое число офицеров отказались идти на войну, даже штаб-офицеры, даже некоторые генералы. Они, видите ли, всем сердцем стремились на поле брани и считали счастьем умереть за Царя и Отечество, но, к величайшему их прискорбию, им помешали: одному — острый ревматизм, другому — подагра, третьему неврастения, четвертому — какая-нибудь семейная драма. Были такие добрые люди, что считали невеликодушным перебивать места в действующей армии у своих младших товарищей. Отнюдь не страдая тщеславием и видя стольких жаждущих отличиться, они предоставляли им этот редкий случай. Словом, последняя война обнаружила в нашей армии присутствие, с одной стороны, небольшой группы истинно военных людей, с другой — довольно заметной группы истинно штатских офицеров. Последние прокрались в военные мундиры с той же хитрой целью, с какой пробирается моль в мундиры — для пропитания. <…>

Подумайте: офицеры — душа армии. В действительности на них одних лежит оборона государства. Если сложилась как в Китае затаенная антипатия к военным, то это признак зловещей судьбы народной. «Будет некогда день, и погибнет священная Троя». Подойдут — и, может быть, скоро — черные дни. Необозримый народ увидит нашествие врагов, вооруженных и беспощадных. Растерянная толпа станет искать вождей — и, может быть, не найдет их. У великого Китая недостает не солдат: простонародье китайское почти равнодушно к смерти. Недостает только корпуса офицеров, действительно военных, таких, как в Японии, охваченных энтузиазмом войны и военной страстью. Недостает не трех миллионов солдат, а всего лишь каких-нибудь тридцати тысяч вождей солдатских.

Скажите, господа штатские, возмущающиеся слишком мягким приговором над корнетом Коваленским, нужна России армия? Нужна пружина армии — офицерский героизм? Если все это необходимо, то постарайтесь в данном случае «все понять и все простить». С вашей штатской точки зрения офицер должен быть офицером только на поле битвы. Там, когда он подставляет за вас и за детей ваших грудь под неприятельские пулеметы, вы разрешаете ему обнажить шашку и спустить курок. Вне сражения офицер в ваших глазах должен сейчас же превращаться в штатского, который не смеет прикоснуться к сабле, что висит у него сбоку. Но в таком случае зачем же закон обязывает офицера не выходить из дома без сабли? Вы, штатские, можете быть безоруженными; полиция даже преследует вас за ношение кинжалов и пистолетов. Почему же от военных требуется обратное?

Мне кажется, если военные обязаны носить оружие, то не для того, чтобы не делать из него никакого употребления. Сабля — не позумент и не брелок к часам. Ничего бессмысленного в костюме офицера не должно быть допущено. Оружие дано офицерам и в мирное время для того, чтобы пускать его в ход — в известных, правда, строго определенных случаях. Если штатские люди забыли это, то они непременно должны вспомнить, иначе столкновения с офицерами будут разрешаться самыми тяжелыми катастрофами. Как известно, всем. гражданам дано право крайней защиты. Не могут быть исключены из этого права военные. Но если прочим гражданам позволительно защищаться кулаками, палками, бутылками, камнями, поленьями, то для офицеров это штатское оружие предосудительно. У офицеров есть свое, присвоенное государством, узаконенное оружие. Они обучаются им владеть, и оно именно дано им для необходимой самообороны. Военный человек рассматривается как артист боя. Каждый артист играет на своем лишь инструменте — обращаться к первым попавшимся составляет оскорбление искусства. Офицер, специалист сражения, обязан быть победителем на войне. Ту же обязанность государство не прерывает в нем и в мирное время. В столкновении со штатским, защищая жизнь или честь, офицер не может быть побежден. Охраняя победоносные качества вождей армии, закон предоставляет им право быть вооруженными среди безоружных граждан.

<…> Разум и совесть всех народов обязывает часть нации быть готовой к смерти и наносить смерть. Оборона жизни народной вручена мужеству и чести войска. В силу этого и вне войны ни одна власть не дерзает отнять у военных их оружие. Предполагается — и совершенно правильно — что из всех классов общества наименее злоупотребить оружием может военное сословие, как наиболее связанное дисциплиной, наиболее воспитанное в обращении с оружием. Если офицер выстрелил или обнажил шашку — это бросается в глаза. Но дайте-ка господам штатским то же оружие! Случаи смертельных столкновений считались бы ежедневно десятками, как на Кавказе, где все обыватели вооружены. <…>

Теперь при анархии мысли даже армия теряет военный дух, и требуются невероятные усилия, чтобы сословие рыцарей не разбежалось. Вам известен ужасный бухгалтерский баланс нашей армии? За последние годы приход офицерских чинов ежегодно около 2.500 человек, расход 4.000 чел. Бегут. Неудержимо бегут из армии, и бегут не худшие, а лучшие элементы. Остаются лишь те, у которых нет ни достаточного образования, ни таланта, чтобы найти себе хлеб в отставке. Бегут самые энергичные и трудоспособные. Вы можете с часами в руках проследить, когда наконец это бегство офицеров опустошит русскую армию и превратит ее в милицию. Уже теперь на офицерские места приходится назначать не офицеров!