Фашизм. Тоталитарное государство

Марш закончился. 140 тысяч утонули в море блестящих наконечников, знамена стояли, словно густой лес, войти в который можно только с риском для жизни. Песня-присяга взметнулась ввысь в бесконечный конус света.

Это как большая молитва, на которую мы здесь собрались, чтобы получить новые силы. Да, вот он, молитвенный час движения, защищенный морем света от мрака ночи.

Руки вскидываются в приветствии, которое в этот миг относится к жертвам движения и войны. Говорит д-р Лей: «Мы верим в одного-единственного Господа Бога, который правит нами и охраняет нас и который послал нам Вас, мой фюрер». Эти последние слова организационного руководителя партии 140 тысяч присутствующих сопроводили долго не умолкающими овациями.

Тогда Адольф Гитлер вступает в диалог со своими верными людьми; в диалог, который может вести со своими подчиненными один-единственный человек в мире, один-единственный вождь, который знает своих последователей, знает их заботы и нужды, поэтому объединяет их там, где они должны быть объединены» (151—225).

В этом описании очень хорошо видна характерная, по-нацистски стилизованная тенденция к полному растворению отдельной личности в партийной массе: виден только лес знамен, в нем не различить отдельного человека, не разглядеть ни одного знаменосца. Партийная масса приближается,словно огненная лава, что вызывает у автора восторг. Таким образом подчеркивается стихийное величие НСДАП, ее монолитность, в сравнении с которой отдельная личность выглядит ничтожной и жалкой. И это логично: чем могущественнее нацистская партия как абсолют общего, тем ничтожнее и ближе к нулю отдельная индивидуальность. Ибо индивидуальность любой фашистской партии рождается из уничтожения всех отдельных индивидуальностей ее членов. В этом специфическая сущность монопольно правящей фашистской партии в условиях тоталитарной системы. Она похожа на казарму, а ее члены — на солдат. Подобно тому как новобранцев в казарме лишают гражданской одежды, собственной прически, походки и т.д., делая их одинаковыми во всем, так, вступив в партию, ее члены должны отказаться от своих мыслей, от своей совести и чести, от своей морали. Их совестью, честью, моралью становится фашистская партия.

П. Тольятти в «Лекциях о фашизме» подчеркивает, что с установлением абсолютной монополии фашистской партии в Италии в начале 30-х годов она перестала быть политической партией и выродилась в бюрократическое формирование, не знающее внутрипартийной жизни. «Вопрос об отношениях фашистской партии и государства предрешен, его решение, можно сказать, уже факт. Меняется и внутренняя структура фашистской партии. Она, по существу, перестает быть партией. Процесс этого превращения имеет диалектический характер. Медленно накапливающиеся изменения обусловливают переход из одного состояния в другое. Фашистская партия перестает быть партией, в ней больше нет места дискуссиям.

Политических дискуссий не существует. Когда совершается тот или иной поворот в политике фашистской партии, ее члены узнают об этом из газет, как и все остальные граждане. Они не принимают никакого участия в определении ее политики. Исчезают все формы внутрипартийной демократии. Партия строится на основе бюрократического принципа сверху.

Внутренняя жизнь фашистской партии, по существу, мертва. Формально раз в год созывается общее собрание членов, выслушивается ряд торжественных речей. Собрание одобряет деятельность прежней директории и подтверждает состав новой. Но это — самая обычная ратификация, формальность, не имеющая ничего общего с демократическими выборами» (110—69 и 70).

Партия — понятие собирательное, и думать не может, но в то же время она должна вложить нужные ей мысли в головы своих немыслящих членов. Значит, так или иначе, чье-то мнение должно приниматься в качестве общеобязательного. Порядок, установленный фашистской партией, таков, что это может быть только мнение вождя. Так мышление вождя становится партийным мышлением, а его мораль — партийной моралью. Индивидуальные черты одной личности становятся общими, а общие черты фашистской партии находят свое воплощение в вожде. Отсюда — партия и вождь неразделимы, или, точнее, партия это вождь. Вождь, восхваляя фашистскую партию, возвеличивает себя, партия, восхваляя вождя, подчеркивает свое значение.

Сам Гитлер очень точно формулирует этот принцип в своей речи на партийном съезде 16 сентября 1935 года в Нюрнберге: «Я должен высказаться по поводу одной фразы, которую часто употребляют, особенно некоторые граждане: «Вождь да, но партия — это нечто иное».

Нет, господа!

Вождь — это партия и партия — это вождь. Подобно тому, как я ощущаю себя только частицей этой партии, также и партия ощущает себя только частицей меня.

Когда я закрою глаза навеки — не знаю. Но я знаю, что партия будет продолжать жить. И что она, поднявшись над всеми личностями, над слабыми и сильными, успешно построит будущее германской нации — в это я верю и это я знаю!» (128—272 и 273).

Различие между обычной политической партией и фашистской в том, что, если в первой отдельные ее члены сохраняют свою индивидуальность, мышление и совесть, то фашистская партия превращает своего члена в безликое орудие. Вот почему фашистская партия имеет все, а отдельный ее член — ничего. Если он хочет что-то иметь, то может получить это только от фашистской партии. Сказанное относится как к материальным, так и к духовным благам. Отсюда и вера отдельного члена во всемогущество партии, в то, что она знает все; отсюда и обожествление партии и ее культ.

Культ национальной фашистской партии требует, чтобы она была признана не только величественной и могущественной, но благодетельной и близкой тем, кто верит в нее. Все положительное и все ценное должно быть осенено ее благословением.

Рождение ребенка может произойти и без помощи фашистской партии. Но она посылает матери заблаговременно отпечатанную грамоту, в которой благодарит за то, что она выполнила свой долг перед родиной: «Партия благодарит Вас за ребенка, которого Вы подарили нашему народу, и посылает Вам самые сердечные пожелания» (151—158). Внизу подпись местного партийного руководителя.

Встреча поэтов тоже может состояться без вмешательства фашистской партии. Но большой слет немецких поэтов в 1940 году в Веймаре открывает не старейший или талантливейший поэт, а областной руководитель НСДАП — гаулейтер Заукель. Лишь после его краткого приветственного слова от имени нацистской партии трибуна предоставляется поэту Герману Буртсу для основного доклада (180—249).

Исключительное положение национальной фашистской партии, ее право принимать пространные похвалы в свой адрес, быть возвеличенной, представляемой как «политическая совесть и политическая воля» (128—265) народа, считаться монолитной, несокрушимой и непогрешимой нацисты объясняют ее неоценимыми заслугами перед германским народом. В трагический час немецкой истории она, подобно некоему мифическому герою, спасла от гибели народ, оказавшийся на самом краю пропасти. «Национал-социалистская партия сделала страшно много, — заявляет Гитлер с трибуны партийного съезда. Не наши хозяйственные руководители, не наши профессора и ученые, не военные и не артисты, не философы, мыслители и поэты отвели наш народ от бездны, а исключительно политическое воинство нашей партии. Ее воздействие мы ощущаем уже теперь; однако ее значение будет оценено грядущими поколениями.

Все может погибнуть, только не партия» (128—269).

5. Культ и ответственность

Фашистское государство, в котором больше всего говорится об ответственности — политической, исторической, моральной и т.д., безответственно по самой своей сути. В этом на первый взгляд педантичном по своему порядку и законности государстве вершатся самые страшные, самые преступные и наряду с этим самые безответственные дела. И это легко объяснимо.

Сросшееся с фашистской партией государство стало полным хозяином всей общественной жизни. Все перед ним в ответе: массовые организации (Германский трудовой фронт, «Гитлерюгенд», Союз немецких девушек, всевозможные союзы национал-социалистов и т.п.), интеллектуальные союзы, деятели науки и искусства, отдельные граждане, семья и пр.