Офицерский корпус Русской Армии. Опыт самопознания

Не смотрите. Я вижу, вам стыдно глядеть на это громадное здание гостиницы «Армия и Флот», вам стыдно за тунеядцев, изменников, трусов и предателей, которые с лозунгами «Свобода, Равенство и Братство» выбрасывают на улицу маленьких детей и беззащитных испуганных женщин в то время, когда бледные от оскорблений и негодования, на костылях, с покрасневшими повязками раскрывшихся ран, они молчат, стиснув зубы, с горящими глазами.

Не смотрите. Стыдно смотреть.

«Углубляйте и расширяйте революцию».

С красным кумачом и дикими лозунгами идет пьяная толпа. На памятниках, тумбах, взобравшись, цепляясь, как спрут, висят взлохмаченные нерусские люди.

«Долой войну». «Без аннексий и контрибуций».

Так шумел гнусный, похотливый, грязный тыл. В казармах спали, ели, пили, торговали, лущили семечки бородатые, одурелые от войны, одетые в шинели мужики. Среди них ходили таинственные незнакомцы и проповедовали новую веру «разрушения, злобы и крови».

А там к портфелям министров, к кабинетам губернаторов, к креслам сановников тянулись жадные руки адвокатов, мелких чиновников, учителей, журналистов, всех, в ком проснулся дух Хлестакова и Рудина, в ком текла кровь Молчалина и Смердякова, в ком цвела глупость Манилова.

Вот она, с завязанными глазами, с громадным рогом изобилия, на бешено несущемся крылатом колесе, стоит капризная богиня счастья Фортуна. Она сыплет деньги, почет, славу, карьеру, должности, роскошь и изобилие, она сверкает огнями страстей и наслаждения. Кругом нее гудит толпа. Она кричит о своих правах, она требует, она угрожает, она вырывает насильно лакомые куски. «Дай мне! Дай! Дай еще и еще, ибо я — власть, ибо я — народ! Дай! Это мое право!»

И в это время, когда все набивали карманы, когда все жадно открывали крышку общественного сундука, садились в седла честолюбия и брали барьеры должностей, когда все кричали только: «Дай!», они одни, только они, офицеры, сказали: «Мы должны».

Когда во главе военного дела, заменив старых боевых вождей и славных генералов, встал Макс Линдер революции. Петрушка в сюртуке и треуголке Бонапарта, и перед ним махала красными флагами толпа, забыв святые знамена дедов, они не отклонили от уст своих страшной чаши и спокойно выпили ее до дна. Они, стиснув зубы, окаменев от горя, под шелест красных тряпок, встали впереди и с горстью верных вестовых, молодых и старых солдат пошли на проволоку и окопы врага. Прощальную тризну им пели немецкие пулеметы, и плясали снаряды среди их гордых рядов, а сзади жужжали им в спину свои же русские… русские пули позорных трусов, залегших в окопах шкурников-солдат.

Так заносила железная рука истории резцом вечности и буквами огня в скрижали истории позорные часы Тарнополя… Так пела прощальные песни революция, провожая в могилы славных солдат старой армии. И они легли.

И совершилось чудо! Наверх своих окопов, среди утихшего боя, с рыдающими оркестрами трубачей, вышли враги России и подняли тела угасших за Родину, и на глазах безмолвных трусов похоронили с великою честью тех, кто не продал чести Родины, кто бился, как лев, до конца.

Но не опомнились безумные, не проснулись спящие, ибо не выпит был до конца весь позор, и не кончился гнев Божий. Святотатственно хуля, злословя, с затуманенными очами, пьяная и хмельная, в разодранном сарафане, с тернием в распущенных поседевших волосах шла в безмолвии кровавой тьмы на муки Русь…

И вот снова огласили улицы раскаты выстрелов, и снова полилась красная, липкая кровь. Из тюрем и каторги явились вожди. Они пожали руки шпионам и предателям и повели легионы дезертиров, шкурников и рабов. Они срывали ордена, политые кровью, и грязными каблуками топтали кресты, они забивали гвозди в плечи и кромсали ножами просветы и лампасы. Они радостно, как самых лютых врагов, душили, топтали, вешали, кололи штыками тех, кто продолжал звать, любить Родину, сражаться за честь и славу России.

Так умирали они, офицеры. Они не могли изменить тому, кому отдали все свои мечты, кому вверили все свои надежды, кто носил великое имя Россия! Перед ними стояла опять Она, но поруганная, ограбленная, уничтоженная, замученная, но все так же великая Родина. И когда не стало их старых полков, когда малодушно побежал жидкий, растаявший фронт и славу Империи заменили шайки «красной гвардии» и пьяной «матросни», на землю пала жуткая темная ночь. Лишь, как улыбки дьяволов, плясали огни пожарищ, и доносились к безмолвному равнодушному небу крики выстрелов, плачь и вопли из мрачных люков подземелий чека.

Но они не спали. Перед их глазами все еще стояла Она. Это была их Родина. И они, малочисленные, усталые, голодные, затравленные, потерявшие в жизни все, решительно все, чутко прислушивались к мрачной тишине нависшей ночи. Они ждали русских, старых, былых национальных вождей, водивших когда-то дружины чудо-богатырей.

Молчала ночь.

И вдруг глухую безмолвную тьму прорезали хорошо знакомые звуки команды: «Вперед, господа офицеры!»

Они немедленно встали, перекрестились и пошли.

Воин. — 1922. — № 3, 4.

А. Мариюшкин. Трагедия русского офицерства

Предлагаемый очерк только в общих чертах охватывает те страдные этапы, через которые прошло русское офицерство на протяжении, главным образом, 1917–1923 годов (а с ним вместе и лучшая часть здоровой российской интеллигенции) и, конечно, не может считаться исчерпывающим…

Толпа, чернь, может быть, даже и многомиллионная, может быть, даже чему-нибудь и учившаяся — вот тот злой вихрь, который пронесся над Русской землей и не пощадил ни ее величия, ни ее исковых святынь, ни чести, ни Армии, ни Царя, ни Бога. <…>

Если бы мы не были сами отчасти свидетелями, а отчасти участниками тех событий, которые развернулись перед нами на протяжении последних шести лет, если бы эти события до нас докатились как отражение прошлого или как исторический материал, то мы ужаснулись бы тому наваждению, в котором и теперь еще пребывает некогда великая и славная Русь.

Если бы отыскался такой большой талант, который написал бы действительно трагедию русского офицерства для сцены, то можно с уверенностью сказать, что ни один зритель не дослушал бы до конца, ибо не выдержали бы никакие нервы…

* * *

Опыты всех минувших войн в одинаковой мере подтверждают то громадное значение, которое в жизни народов и армий принадлежало и принадлежит командному составу.

Если дисциплина есть душа армии, то командный состав по справедливости можно назвать ее сердцем.

Вот почему все антигосударственные партии при всех попытках внутреннего переворота старались прежде всего внести раскол между народом и солдатом, с одной стороны, и офицером — с другой и подорвать его авторитет; вот почему и французская, и русская революции первой своей целью ставили неистовое уничтожение старого командного состава, выросшего на традициях государственности, усматривая в нем опасную силу.

Боевая упругость армии, помимо подготовки и материальной обеспеченности, целиком зависит от командного состава, а на упругости армии покоится незыблемость государств.

Русский офицер в последнюю войну явил собой светлый образ мученика за Родину и дал беспримерный героизм, но будет вполне справедливым оговориться, что нация своим прежним отношением к офицеру этого не заслужила.

И как неосмотрительно и легкомысленно было эту самую надежнейшую из ценностей растратить так непроизводительно в первые месяцы войны, когда легло более 50 % лучшего офицерского состава.

Его уже не мог заменить тот суррогат, зачастую буквально безграмотного прапорщика, который наскоро фабриковался во время войны и который, кстати сказать, рукоплесканиями встретил позорнейшую и подлейшую из революций.

Но пусть это было неизбежной и неумолимой жертвой войны, все же, если бы старое, уцелевшее офицерство не было брошено своими вождями в 1917 году, а сплотилось бы в первые дни революции, судьба нынешней России пошла бы по иному пути. Но оно оказалось растерянно-одиноким, а если и сплотилось отчасти на юге России, было уже поздно: противник выиграл время.