Блеск и нищета номенклатуры

Помню, мы вышли с товарищем после концерта с ощущением, что присутствовали при разъятии огромной бычьей туши: вероятно, ухо наше, с детских лет приученное к гармониям Петра Ильича Чайковского, было плохо приспособлено к жестким диссонансам Шенберга и Штокхаузена. Но самое большое впечатление на нас произвел «Концерт для глухой вдовы». Во время исполнения не было издано ни единого звука.

Вздымались смычки, вдохновенно бегали по клавишам рояля пальцы, надувала щеки группа тромбонов, метались фалды дирижерского фрака, но в большом зале царила глухая тишина.

Подумалось, что, по сути дела, вся идеологическая работа в период Брежнева — Черненко была «концертом для глухой вдовы», в котором раздутый до гигантских размеров идеологический оркестр исполнял одну патриотическую партитуру за другой, а народ, оглушенный беспрерывными проработками и указаниями, глухо и презрительно молчал. В сущности, он был низведен до уровня «глухой вдовы», с апатией и бессилием взиравшей на то, как дирижеры идеологического оркестра ставят на пюпитр все новые и новые опусы.

Опусам этим несть конца. Только в сборнике документов «Об идеологической работе КПСС», охватывающем скромный срок нашей истории в десять лет, можно насчитать около 70 разного рода идеологических постановлений «о порядке…», «об устранении…», «о мерах по…», «об улучшении…». Большинству из них, конечно, далеко до ждановского шедевра 1946 года, ошельмовавшего А. Ахматову и М. Зощенко, — этой «9-й симфонии» идеологии. В сравнении с ним все более поздние творения выглядят камерными, почти интимными пьесами для одного какого-нибудь инструмента — для кино, для музыки, для критики, для философии, для науки…

Интеллектуальная пустота этих идейных наставлений может соперничать лишь с моральным падением тех, кто их вдохновлял. Народ укрывался от этого подавляющего волю «охвата» единственно возможным способом: откровенно игнорируя постановление 1972 года «О мерах по усилению борьбы против пьянства и алкоголизма».

И чем меньше мы верили нашим идейным жрецам, тем настойчивее они убеждали нас, что они и мы «самые-самые», что «зато мы делаем ракеты», что в рассуждении балета «мы впереди планеты всей». Чем ниже опускалась страна в бездну безнравственности, всепроникающего холуйства и воровства, тем щедрее был дождь золотых звезд, тем сильнее хотелось, чтобы нас любила и ценила заграница (раз уж мы устали любить сами себя). И вот уже после каждого дружеского визита, после каждого «эпохального» заявления или очередной «мирной инициативы» журналисты, расквартированные за границей, получали тонкие намеки, что нужно «дать отклик», изобразить восторг, рапортовать о мгновенном и широком одобрении мировой общественностью «важной, исторической инициативы». Удивительный парадокс: борьба с космополитизмом, оплевывание заграницы превратилось в свою противоположность — в заискивание перед иностранцем в самом дурном «интуристовском» вкусе. Ну как не воздать «похвалу глупости», которая не устает преподносить нам все новые и новые сюрпризы!

В «Беседах о том, что есть сын отечества» великий Александр Радищев писал: «Имя сын Отечества принадлежит человеку, а не зверю или скоту или другому бессловесному животному».

Всякий раз, когда власть предержащие начинали ощущать опасность своим привилегиям, они вели атаку на разум, на просвещение, стремясь низвести человека до состояния бессловесного существа. Борьба с космополитизмом была лишь одной из разновидностей борьбы с разумом. Сталинские и ждановские идеологические садовники не изобрели ничего нового: они действовали по принципу, описанному в сатире Сенеки на смерть императора Клавдия «Отыквление», стремясь превратить вместилище разума в сосуд для семечек.

Есть два способа удерживать контроль над народом. О терроре мы уже слышали много. Но террор для власти — оружие обоюдоострое. Опыт террора в России свидетельствует о том, что он рано или поздно оборачивает свое жало против самих же властителей и террористов. И в этом смысле брежневское и сусловское «отыквление» разума было безопаснее. Борьба с космополитами как с людьми, «подключенными» не только к национальной культуре, но и к мировым потокам мысли, была таким образом одним из методов самосохранения деспотической власти, понимавшей, что самый могущественный враг тирании есть разум. Когда Екатерина II во время Французской революции требовала от русского посла во Франции Смолина, чтобы тот ускорил выезд русских из Парижа, ею владел панический страх, что идеалы революции вселятся в умы русских космополитов и доберутся до России. Стремление Сталина уничтожить после войны «перемещенных лиц», его подозрительность к военнопленным, гонения на русских эмигрантов, вернувшихся после войны из патриотических соображений в Россию, — все это продиктовано тем же страхом перед мировым опытом и мировым разумом.

Кстати, ждановские идеологи извратили и само понятие «космополит», насытив его ядом ненависти. Вместе с тем и в европейской, и в русской классической традиции под космополитизмом подразумевалось совсем иное: приверженность идеям всемирного братства и разума. Космополитами были Эразм Роттердамский, французские философы-просветители, Гейне, Гете, Чаадаев, Герцен, Карамзин… Российский «патриот» Николай I не пускал за границу Пушкина, бывшего по универсальности своего духа европейцем и страдавшего от навязанного ему патриотического домоседства. Владимир Ленский, один из самых поэтичных героев Пушкина, — характерный представитель русской космополитической молодежи середины XIX века — «с душою прямо геттингенской».

В романе Ромена Роллана «Жан-Кристоф» под космополитами имеется в виду интернациональное общество, собиравшееся в Париже. Русские революционеры, подолгу жившие в эмиграции и вращавшиеся в интернациональной среде, были, в сущности, космополитами. В представлении левой западноевропейской интеллигенции понятия «космополит» и «социалист» фактически идентичны. Известный английский писатель Герберт Уэллс во время беседы со Сталиным 23 июня 1943 года говорит: «Я много занимался последние годы и много думал о необходимости пропаганды идей социализма и космополитизма…»

В истории России были периоды, когда умная власть широко пользовалась мировым опытом разума и культуры для блага и усиления отечества. Традиции космополитизма заложил Петр I своим «Великим посольством». Можно спорить относительно методов, которыми Петр I насаждал в России космополитизм, но свет и разум, который лился в Россию через прорубленное Петром «окно в Европу», может вызывать страх лишь у самых непримиримых поборников «национального отыквления».

Замечательным свидетельством культурного и духовного единения России и Европы являются «Письма русского путешественника» Н. М. Карамзина. Известные советские историки культуры Ю. М. Лотман и Б. Успенский писали о том, что после Петра русский путешественник перестал быть «любопытным скифом» в чуждом ему мире цивилизации. Многочисленные «русские путешественники» обнаруживают, что «Европа не была ни спасением, ни гибелью России, она не отождествлялась ни с Разумом, ни с Модой, ни с идеалами, ни с развратом, она стала обыкновенной, понятной, своей, а не чужой». Вся концепция взаимосвязей России и Европы у Карамзина вытекает из веры в единство путей развития человечества.

Напрасно пугают нас сторонники сидения в русских теремах опасностью размывания национальной культуры. Замыкание в узких рамках национального ведет не к укреплению, а к оскудению культуры и в конечном счете к ее унижению. Петр Чаадаев имел основания острить по поводу манеры К. Аксакова одеваться до того по-русски, что на улице его принимали за персиянина. Исследования последних лет, проведенные ЮНЕСКО по национальной самобытности, указывают на то, что взаимное обогащение культур служит не оскудению, а развитию национальной культуры и сознания. На это же обстоятельство ранее указывали крупнейшие русские мыслители: Ф. Достоевский, Н. Бердяев, Н. Федотов, В. Вернадский. Один из героев Ф. Достоевского, через которого писатель высказывает многие свои мысли, Версилов, говорит: «Русский… получил уже способность становиться наиболее русским именно лишь тогда, когда он наиболее европеец… Я во Франции — француз, с немцами — немец, с древним греком — грек, и тем самым, наиболее русский. Тем самым я — настоящий русский и наиболее служу для России…»