Блеск и нищета номенклатуры

В результате гражданской войны, бегства от голода в деревню численность кадровых рабочих к 1920 году сократилась до 700 тысяч. Разумеется, ни Ленин, ни большая часть старой большевистской гвардии, призывая в 1918 году рабочих и солдат к разгону «самого демократического буржуазного парламента» (так Ленин в работе «Детская болезнь „левизны“ в коммунизме» сам охарактеризовал Учредительное собрание), не предполагали, что рабочий класс наряду с интеллигенцией понесет такие жертвы. Трагическую судьбу русского рабочего интуитивно чувствовал такой глубокий знаток рабочей жизни, как М. Горький. Из близких к Ленину людей он одним из первых увидел в разгуле революционной нетерпимости опасность для пролетариата. Еще 11 января 1918 года в статье «Интеллигенту из народа» пролетарский писатель предупреждал, обращаясь к газете «Правда»:

«Социальная революция без пролетариата — нелепость, бессмысленная утопия, а через некоторое время пролетариат исчезнет, перебитый в междоусобице, развращенный той чернью, о которой вы говорите. Пролетариат без демократии висит в воздухе, вы отталкиваете демократию от пролетариата».

Введенный по инициативе Ленина нэп преследовал цель не только окончательно покончить с иллюзиями военного коммунизма и перевести хозяйство страны на нормальный экономический круговорот, но и предотвратить «отталкивание пролетариата от демократии». Сталинские фальсификаторы истории, шельмуя ленинские идеи, старательно внедряли в сознание масс, что нэп нанес ущерб интересам пролетариата. Фактически же дело обстояло как раз наоборот. Можно сказать, что именно нэп спас российский пролетариат. Разделение партийной и хозяйственной власти дало быстрые результаты. Прекратился развал промышленности, снова заработали фабрики и заводы. Возродилась дисциплина. И не при помощи угроз и призывов к пролетарской сознательности, а введением реальной денежной оплаты за реальный труд взамен расчетов натурой. В результате за три года производительность труда удвоилась — случай уникальный за всю историю советской экономики.

Возросли заработки — они превысили даже довоенный уровень. С ростом достатка населения власти стали ослаблять и идеологическое давление. В стране увеличивается число независимых издательств. Множится количество журналов, альманахов. В Москве свободно работает Академия духовной культуры. Лекции читают известные русские философы, исповедующие разные взгляды: Бердяев, Вышеславцев, Степун. В городах словно по мановению волшебной палочки сотнями открываются дорогие и дешевые рестораны, трактиры, закусочные. Рабочие клубы устраивают вечера с буфетом. Возрождаются профсоюзы, причисленные ранее к «государственным организациям». Партия, постигая ту истину, что тотальный контроль над демократией оборачивается экономическим крахом и разгулом насилия, ориентирует союзы рабочих на «защиту интересов трудящихся масс в самом непосредственном и ближайшем смысле слова». В том числе и от «бюрократического извращения» госаппарата.

Начавшийся после смерти Ленина демонтаж нэпа подрубил надежды на укрепление экономического достоинства рабочих и в конечном счете надежды на реальное участие пролетариата в политике.

Положение рабочих с откатом нэпа и началом ускоренной индустриализации заметно ухудшается. Огромный приток крестьян, бегущих от насильственной коллективизации, резко обостряет жилищный кризис городов. Начинается новый круг «уплотнений». Разорение деревни, сокращение крестьянской запашки, свертывание мелкооптовой и розничной частной торговли приводят к деградации продовольственного снабжения. Обобществленный сектор в оптовой торговле составляет уже почти 100 процентов, в розничной — около 90. Исчезают дешевые трактиры, чайные, народные «обжорки», где можно было просто, но сытно и недорого поесть.

Вместо них в городах, на местах «великих строек» начинают действовать рабочие столовые, управляемые «государственной сферой обслуживания». В романе «Энергия» Федор Гладков описывает рабочую столовую на строительстве Днепрогэса, заложенного в 1927 году: «Я бываю на фабрике-кухне, и меня тошнит от одного вида гнусного ядева. Я бываю на участках работ, куда пища привозится в термосах. Это синяя болтушка смердит трупом и выгребной ямой. Рабочие предпочитают хлеб с водой».

Но рабочие сознательно шли на жертвы и лишения. Цифры первого пятилетнего плана пьянили воображение. Лозунг «Пять в четыре» подхватывается в декабре 1929 года съездом ударников. Энтузиазм захлестывает страну. Великие стройки ликвидируют безработицу; кажется, еще одно, последнее усилие — время лишений минует, и за углом засияет обещанное солнце социализма. Страна, подогреваемая миражами успехов (новейшие исследования советских экономистов убедительно показали механизм статистической лжи), все дальше углубляется в лес ирреальностей и мифов.

Выступая на XVI съезде ВКП(б) в июне 1930 года, Сталин риторически спрашивает делегатов: «Но если в 1929–1930 годах всего лишь 2 процента народного дохода перепадает на долю эксплуататорских классов, то куда девается остальная масса народного дохода?» и сам себе отвечает: «Ясно, что она остается в руках рабочих и трудящихся крестьян… Вот где основа систематического роста материального благосостояния рабочих и крестьян СССР».

Приводя на съезде цифры роста зарплаты, жилищного строительства «плюс наличие широкой сети домов отдыха, санаториев и курортов для рабочих», Сталин поистине рисует фантастическую картину всенародного счастья, которое «обрушилось на страну» в результате первой пятилетки. Сталин настолько уверен в себе, что не считает необходимым даже вычистить собственный доклад от вопиющих противоречий. С одной стороны, «систематический рост материального благосостояния рабочих и крестьян», а с другой — несколькими страницами доклада выше, товарный выход мяса и сала по сравнению с 1916 годом составил в 1927 году 32,9 процента, в 1928-м — 30,4, в 1929 году — 29,2. Ситуация весьма знакомая: в докладе густо, в желудке пусто.

Сталин может говорить спокойно. Ему уже никто не возразит. Оппозиция раздавлена. Гласность заткнута кляпом страха. Профсоюзы после Шахтинского дела окончательно укрощены.

Место для разжигания первого крупного процесса было избрано не случайно. Донбасс являлся одним из крупнейших в стране пролетарских районов. Профсоюзы в центре были уже низведены до роли приводных ремней политики индустриализации. Но на местах еще продолжали существовать остатки пролетарских традиций. Шахтинский процесс преследовал цель не только ошельмовать специалистов, противопоставить рабочих интеллигенции, но и запугать рабочих, оторвать их от старых профсоюзных вожаков.

«Особенно опасной была попытка вредителей ухудшить материальное положение шахтеров, — излагает нам „История КПСС“. — Они занижали заработную плату, срывали строительство жилищ, нарушали правила безопасности труда в шахтах, создавая угрозу для жизни шахтеров…» Шахтинское дело, оказывается, свидетельствовало и «о плохой работе массовых организаций Донбасса, прежде всего профсоюзов».

Такая оценка профсоюзов позволила Сталину окончательно ликвидировать их, впрочем, и без того уже эфемерную независимость. В апреле 1929 года снимается с поста председателя ВЦСПС Томский, член партии с 1904 года, с именем которого у рабочих была связана память о реальной, а не хрестоматийной борьбе за рабочее дело.

Вытеснив из профсоюзов «правые капитулянтские элементы» (так представляет нам дело «История КПСС» 1974 года издания), Сталин поставил во главе ВЦСПС Н. Шверника, ставшего послушным наместником вождя в профсоюзной вотчине. С отстранением Томского и изгнанием его из состава Политбюро профсоюзы в СССР все больше превращаются в кассу социального страхования, в агентство по распределению путевок. Через семь лет, в августе 1936 года, поняв, что рабочее дело, которое он отстаивал в трех революциях, проиграно, а способов борьбы с тираном нет, М. П. Томский покончил жизнь самоубийством.

В сентябре 1927 года Сталин, беседуя с членами первой американской рабочей делегации, объявляет о том, что «монополия нашей партии выросла из жизни, сложилась исторически». В 1927 году, то есть всего через десять лет после революции, такое сужение политического спектра огромной страны едва ли можно было приписать истории. История не знает и не может знать поспешности. Поспешность — свойство людей. Формула «сложилась исторически» была удобна для Сталина, чтобы оправдать первый этап борьбы за власть и затем логически перейти ко второму — концентрации власти в руках одного человека.