Фигуры высшего шпионажа

— А на самом деле?

— На самом деле это действительно дорого, но реально и вполне осуществимо. Вот крохотный листок, который способен произвести переворот в умах тех, кто хоть как-то связан с ядерной физикой. К сожалению, у вас нет Жолио Кюри, тот знает все. Но если привлечь Петра Капицу или Харитона… Курчатова, само собой.

— Ты знаешь всех наших ученых?

— Я знаю всех достойных физиков и математиков в мире. Наиболее выдающиеся — это мои друзья, по отношению к которым я могу сказать, что рука дающего не оскудевает. А еще я хочу сказать, что знаю многих женщин, красивых и умных, но только одна из них превращает мою жизнь в праздник.

— Ты так часто это повторяешь, что мне уже начинает казаться — сам не веришь себе.

— Я, наверно, легкомысленный человек, — вздохнул он. — Да, легкомысленный. Ничего не поделаешь. Так уж вышло.

— Совершенно с тобой согласна, — сказала она. — Ты легкомысленно напишешь мне, как извлекается этот изотоп. Двести тридцать пять, да?..

— Ох, Марго! Какая-то в природе путаница. Нет, послушай, ты же умница и сумасшедшей никогда не была… Каждый должен заниматься своим делом. Тебе дано царить на балах и позировать великим художникам… Ну какой смысл в том, чтобы тебе делать то, что полагается делать совсем другим людям? Я не стану ничего писать. Вот же мучение мое! — Это ты мое мучение, ты! Блистать на балах!.. Вы в своем Лос-Аламосе задумали весь мир опрокинуть в бездну. Ты сам говорил, что орбита электрона не подвластна закону, он избирает один путь и отвергает другой, он своенравен, как планета Меркурий, которая отклоняется от своего пути, чтобы погреться на солнце. Все у вас — ученая прихоть! И мир, зачарованный вашими формулами, окажется в конце концов без меры, без числа и без смысла, а я должна, по-твоему, блистать на балах, зная, что однажды придет день, когда мы не дождемся рассвета?..

— Должна! — упрямо тряхнул шевелюрой он. — И писать я ничего не стану. Потому что все уже написал. Вот эта тетрадь. Здесь все. Все, что у меня завертелось в голове с необыкновенной быстротой с тех пор, как я встретил тебя. Ты имеешь право на эту тетрадь. Самое ужасное для меня — сознавать, что этим правом воспользуются другие…

Маргарита только фыркнула на его последнюю реплику и ничего не сказала. Она гневалась. Он не должен был так говорить. Сам лишил ее покоя. И себя тоже. Но ничего ведь с этим не поделаешь. Так уж вышло. Легкомысленные они оба, вот горе в чем.

Так уж вышло, что Мастер ее нашел, а Воланд потерял. Но, пожалуй, истина здесь в том, что они оба нашли царственную и грешную Маргариту. Роман этот еще не окончен.

Что было дальше?

«Дальше? — переспросил он. — Что же, дальше вы могли бы и сами угадать, — он вдруг вытер неожиданную слезу и продолжил: — Любовь выскочила перед нами, как выскакивает убийца в переулке, и поразила нас обоих. Так поражает молния… Она-то, впрочем, утверждала впоследствии, что это не так, что любили мы, конечно, друг друга давным-давно, не зная друг друга, никогда не видя, и что она жила с другим человеком… Она приходила ко мне каждый день, а ждать ее я начинал сутра…»

Воланда звали Альберт Эйнштейн. Ее — Маргаритой, только не Николаевной, как у Булгакова, а Ивановной. Происхождением она из старинного дворянского рода Воронцовых. И если иметь это в виду, то и дом тот увидится с просторной верандой и деревянными, растрескавшимися от старости колоннами, со скрипучими ступеньками крыльца, осевшего в топкую грязь, и разбитые окна, и желтый свет луны, что дробится робкой рябью на мокрых ступенях, и тишина вокруг как укор беспамятности людской — и надо что-то сказать, но что вспомнить и кому сказать, с кем додумать эту печаль, если никого уже не осталось в тех русских краях…

Мастер — знаменитый скульптор и график Сергей Тимофеевич Коненков, ставший в 1916 году действительным членом императорской Академии художеств, а в 1954-м, спустя девять лет после возвращения на родину, действительным членом Академии художеств СССР, Героем Социалистического Труда.

Они вернулись из Соединенных Штатов в сорок пятом, прожив там двадцать лет. В Москве их встречали тепло и нешумно, как обычно встречают разведчиков-нелегалов, сделавших для своей страны слишком много, чтобы открыто оказывать заслуженные почести. Секрет обогащения урана с последующим выделением оружейного плутония перестал быть секретом для Курчатова, обернувшись рабочим моментом в процессе создания советской атомной бомбы. Однако Альберту Эйнштейну доверять перестали. Правда, по причине, не связанной с ураном-235.

Маргарита и Сергей были счастливы. Во всяком случае такими выглядели со стороны. Все последующие годы никогда не разлучались, будто у них имелась одна жизнь на двоих. Возможно, так оно и было, хотя первой умерла Маргарита Ивановна, а Сергею Тимофеевичу суждено было прожить без малого век — девяносто семь лет. Вряд ли этому способствовала заветная тетрадь Эйнштейна, заполненная формулами расчетов и описанием процессов, которые давали ключ к постижению одной из самых великих тайн, хранимых в Лос-Аламосе, в Центре ядерных исследований.

Альберт Эйнштейн, бывший на пять лет моложе Коненкова, умер в 1955 году. Он так и не увидел больше Маргариту, но любил по-прежнему, надо думать, поскольку часто и много писал ей в Москву. Знал ли он, что прекрасная Маргарита была советским разведчиком? Смешной вопрос. Знать не хотел, но и не понимать не мог. Только это ничего не меняло в его отношении к ней, и у него не существовало никаких секретов от Маргариты. Не исключая и сумасшедших, прорывных идей в области термоядерного синтеза. Вероятно, именно это обстоятельство и вынудило его, сославшись на состояние здоровья, отклонить последовавшее в 1952 году предложение стать президентом Израиля.

Это вполне логично, ведь побочным, что ли, результатом создания атомного оружия явилась организация в США современной службы разведки и контрразведки. Наверстывая упущенное, спецслужбы разгадали многое из того, что однажды, как молнией, поразило сразу обоих — великого физика и великую женщину. Не все, конечно, открылось агентам ФБР, далеко не все, но и скульптурный портрет Альберта Эйнштейна работы Коненкова не прикрыл собою запретного содержания частых встреч Маргариты и Воланда.

Чувство исполненного долга здесь ни при чем. Жили, любили, рисковали любовью и жизнью, не домогаясь величия и славы. Тем более глупо думать, что в своих отношениях они руководствовались идеей, которую потом назовут «стратегией опережающих действий», что означало успеть раньше Германии овладеть сверхмощным оружием. Но иного все равно не узнать. Да и оценить невозможно. Орбита электрона не подвластна никакому закону, никакой логике. Он избирает свой путь, отвергая все остальные.

После отъезда Коненковых, уже затрудненного пристальной слежкой, когда ФБР, собственная служба безопасности проекта «Манхэттен» и военная контрразведка сообразили, что надежность оберегаемой ими секретности обратно пропорциональна прилагаемым усилиям, было уже поздно хлопать ушами.

Клаус Фукс, Нан Мей, Дональд Маклин, Бруно Понтекорво, Джулиус и Этель Розенберги, Дэвид Грингласс и другие натаскали для Москвы столько секретов из американского Лос-Аламоса и английского Харуэлла, что для легализации их в рамках научных открытий в Курчатовском институте уже не хватало «кандидатов в отцы». Все стали дважды и трижды героями и лауреатами, даже неадекватный Сахаров. Курчатов умолял Сталина: не надо больше нам американских секретов — сами лучше сделаем. Но Сталин спешил и подгонял Лаврентия Берию. К осени 1945 года в Институте атомной энергии имелись практически все секреты бомб, разрушивших Хиросиму и Нагасаки. Уже через три дня после первого взрыва Москва получила от своей агентуры всю техническую информацию о нем и даже образцы обогащенного урана. Берия, однако, нервничал еще четыре года, до самой последней минуты. На полигоне в Семипалатинске 25 сентября 1949 года тоскливо сказал Игорю Курчатову: «Ничего не выйдет!» Вышло хорошо. Потом стало выходить еще лучше.